— На вашем лице прописана непонятная скованность, я прав? Она опускает глаза вниз и закусывает нижнюю губу. — В присутствии других вы столь скромны, — ласково подмечаю я невинным моргающим глазкам. — И вы так… — желание договорить фразу исчезает — проносится визг Ритчелл: — Звонок от мамы! Мы отойдем! — испуганно-радостно бросает она нам, приподнимая вверх руку со звонящим телефоном, стряхивая со всех нас чары музыки, уносящей в сады рая. — Ой как она обрадуется, ой как закричит в трубку. — Таща за собой Питера, они мигом испаряются. И уже за стеной слышится истерико-волнующийся голос невесты: — А кто, кто из нас начнет говорить? Ты или я? Если я, то я заплачу, давай ты… — С каждой секундой мы утрачиваем слышимость их разговора. Ох уж эти женщины, порой истерят, паникуют на пустом месте от своих эмоций и переживаний. — Ритчелл — вся словно светится изнутри, — подмечает Милана и внезапно незначительное веяние тоски проступает на ее лице. «Она представила себя, сравнив с подругой, и взяла в расчет то, в каком положении мы с ней находимся». — Да, любимая. Они счастливы… — Я знаю, что она хочет услышать от меня, я знаю, что ей как девушке нужно иметь определенность в отношениях, но времена у нас с ней нелегкие, я бы даже сказал, отягощённые самыми разнородными обстоятельствами, и говорю ей только одно, нежно поглаживая ее щеку: — И как бы ни было давай жить мгновением, ничего не загадывая? Как это звучит на нашем?.. — Счастье в мгновении, — утверждает она, улыбнувшись на мою улыбку. Присаживаясь вместе с ней, я раскидываю руку поверх спинки дивана, и прямо смотрю на нее — личико взирает на картины; ее профиль излучает спокойствие, умиротворение. Сверкающие камни на ее корсете поблескивают светом вечерних звезд. Моя не меркнувшая даже в тумане звезда. Огонь отбрасывает блики на ее густые коричневые сияющие волосы, рассыпавшиеся по плечам. Ее длинные ресницы отбрасывают тени на щечки. Играет «Turn Off the Night» Richard Marx. Сладкий дурман чувств в какой-то ауре невинности и в то же время лирико-интимной вызывает желанное ощущение раствориться в ее нежности, завернуться в нее и так быть до бесконечности, до бесконечности… Поднимаю своим дыханием ее волосы, глубоко вдыхая-вдыхая их аромат, и с натужной хрипотцой в голосе я неосознанно проговариваю: — Моя… Несущая в душе своей солнце, поворачивает голову, и я опережаю ее слова поцелуем: легким, воздушным, трепетным. Тонкие пальцы касаются моей шее и затем плавно, ложась на затылок, коготками пробегают по голове. Поцелуй застывает, губы касаются друг друга, я закрываю глаза, смакуя каждое мгновение. Милана ложится ко мне, на грудь, свернувшись клубочком. Она так вписывается в мои руки, будто сплетена только для меня. Тембрально окрашенный звучный голос поет: Я думаю о тебе каждый раз Я делаю вдох и затем Я отпустил Я помню, когда ты была моей… Не пропуская мимо ушей слова играющих сегодня песен, я и сам поддаюсь меланхолии — могу подписаться под каждым из них. «Если завтра не настанет, будет ли она знать, как сильно я любил её?» — Пел предыдущий исполнитель. Эти слова я задавал себе каждый раз, ложась спать один на один с собой, и глядел в пустую стену. И так год за годом, до поры до времени, когда кто-то там, то ли Бог, то ли сатана, не решил позабавиться над нами и подкинуть удобный случай для внезапной встречи. И как вытащить из головы этот кусок времени и забыть то одиночество, в котором я прозябал? Встретив ее, я за долгое время почувствовал в себе что-то человечное и та нежность, которую она разбудила во мне от беспробудного сна, с каждым днем ширится, что я сам шокирован от каждого своего действия, от тех чувств, пронизывающих меня, кажущихся мне даже чуждыми… А когда я прикоснулся к ней, то снес все барьеры и все обещания, поставленные самому себе. Она оживила мою душу, душу безумно влюбленного в неё. Любимая вытягивает меня из мыслей: — Джексон, а чем ты занимался, когда у тебя был отпуск? — «Заставлял работать мозг в ускоренном непрекращающемся ни на миг режиме». — Или в обычный выходной день? Играясь с кончиками ее волос, переплетая ими свой палец, я взираю в темно-фисташковые глаза и отвечаю коротким смешком на ее вопрос, затем негромко произношу: — Я до какой-то степени не имею представления ни о том, ни о другом. — Как так?! — по-детски удивляется она и строит гримасу. — Работа, работа и еще раз работа — таков мой девиз, милая. Не проходит и секунды как начинают сыпаться реплики замечаний: — Нельзя же постоянно работать! Человеку нужен отдых так же, как и работа. Когда он расслабляется, то… Чужим голосом я непреднамеренно подхватываю ее фразу: — Начинает думать о том, чего и кого ему не хватает в жизни… Она надувает одну щечку воздухом и через немного продолжает, увиливая от темы, за которую, хочешь не хочешь, мы все еще цепляемся: — Но ведь ты же занимался чем-то отдаленным от работы? Потянувшись рукой к горстке винограда, свисающей с вазы, срываю одну с веточки и отвечаю, положив её в рот: — Взгляни на нижнюю полку библиотечного шкафа. И сдвинь взгляд на ее правый край. Недоуменным выражением лица, не осмысливающим, как мой ответ связан с ее вопросом, она исполняет мою просьбу и с появившейся широкой улыбкой от образовавшейся в ней мысли говорит, при этом приподнимаясь от лежачего положения: — Вижу какую-то книжку в светлой обложке. — Книжку-книжку, — с иронией выражаюсь я, указывая ей головой, чтобы она взяла её. Встав, сделав шаг и нагнувшись, она берет и прежде чем бросить хоть малейший взгляд на первую страничку «свода об одной жизни» для тех, кто мнит себя страстным поклонником лирического жанра, кокетничает: — Я найду там ответ на свой вопрос? Она мне расскажет о похождениях моего великого Джексона по морям? Похождениях и без меня! — Что-то заставляет её поплыть не в ту сторону. Жестикулируя рукой, держащей издание, она не отпускает свой мир женских фантазий и узколобой женской логики: — И Джексон, почему ты в последние несколько дней отвечаешь загадками? Ты все-таки что-то не договариваешь о себе! Не состоишь ли ты в какой-то организации? Я насмотрелась столько фильмов про мафиози и… — За что я отдельно ее люблю — за то, что только она может за секунду надумать на крыльях воображения то, чего нет и начать по этому поводу злиться и проявлять обиду. — И что же тут такого?! — всплескивает моя паникерша и, наконец, останавливает взгляд на сделанной мною «монографии о любви», которую я не хотел никому ни показывать, ни давать читать, в том числе и Милане. Хотя… Я не знаю, что меня подвергло сказать ей об этом. Читает вслух и двигается ко мне медленным шажком: — Собрание. Том 1. Автор: Мила… — И замирает, возле меня, не дочитав: — Что это? — Повторно глядит на первый лист, усомнившись в том, что видела первоначально. — Я? Выдохнув и сев ровно, я пытаюсь сформулировать признание более серьезно, чтобы оно было свойственно мужчине, а не сопливому подростку, которым я себя считал, когда делал это в ночи с таким рвением и возбужденным интересом: — Как бы тебе сказать… Заняв прежнее месте, положив книжонку на колени, Милана раскрывает и читает содержание про себя. — Это же мои стихи… — Перелистывает. — И мои мысли, которые я писала в социальных сетях… Да что я не могу сказать?! Зачем надумывать?! Я буду откровенен, пусть и со столь слащавым смыслом: — Спустя два месяца после твоего отъезда… — Мой голос перестает быть похожим на прежний. — …я задался целью создать для себя сборник твоих стихотворений, твоих мыслей, высказываний, помещаемых тобой под фотографиями… Я печатал, вклеивал, вырезал каждую цитату, которую ты писала, а потом решил распечатать в виде сборника… — Говорить о пережитых чувствах любви, смешанной с глубокой тоской, никогда не бывает легким испытанием, это тебе не ложь, которая выходит иной раз, как по маслу. — По кусочкам складывал то, что меня бы могло связывать с тобой… и читал твоим голосом, представляя тебя. Подняв слезящиеся глаза, моя любовь хочет что-то произнести, но губы не слушаются её, и я просто заключаю ее тельце в объятия и трусь щекой о ее волосы. — Не прочтешь мой любимый стих на пятидесятой страничке? Она несколько раз кивает и через минуту читает с выражением: * * * Это была настоящая любовь, Та, о которой пишут поэты. По вечерам он читал ей строчки стихов, А она, мечтая, кружилась в лунном свете. Они вместе уже шесть десятков лет, Сплетенные уже узами кровными. Он для нее — по-прежнему рассвет, А как она взирает на него глазами влюбленными. Под руку шагая вдоль тропинки, Она тонула в смущении под его ласковыми словами. Из глаз ее исторгались по морщинкам слезинки, Как ей хотелось быть с ним и там, под небесами. Они могли и не говорить, Понимая друг друга в молчании.