Выбрала ли я его? Получается, что да, но… не так, как он думает. Я выбрала его, чтобы помочь ему и измениться своей порочной душе. Поддается ли это разъяснению? Положив свою руку на шею, почесывая её, я пробую вызволить на волю затихший в душе глас. — Джексон, так нужно, — надтреснутым голосом пытаюсь сказать я. — Вселенная сделала выбор за нас, как и несколько лет тому назад. История повторяется, видимо, не суждено нам… С сумасшедшими глазами, волнением, сопровождающимся то заграждением им своих уст ладонью, то лихорадочным прилизыванием волос назад, он вспыхивает: — Оставь эти высказывания! Что за лиризм фраз?! — возмущается он, горя ужасом от сказанного мною. Злобный огонь, огонь непонимания блестит в его глазах. — Вселенная делает выбор, а мы решаем, принять его или не принимать!.. Какое идиотство! — Каждый его бесшабашный отголосок острит боль в груди. — Я-то… Я-то думал, что у нас… — Он задыхается от негодования. — Настоящие отношения. Но всё время, что ты была со мною, ты думала о нём, и как только он появился, ты помчалась к нему! Что? Да как он может так утверждать? Его жестокая мысль так сильно вонзается в меня, что я прерываю его ревностные подъемы на середине фразы и просительно натужно мямлю, мотая головой: — Нет, Джексон… Ты… Ты не знаешь… Ты не можешь так думать… — Это всё, что я могу вырвать из той горестной исповеди, что держу в голове. На волне разрывов пламени в нас слышится музыкальная композиция «Talking To The Moon» Bruno Mars, исходящая, словно из поднебесья, заставляя скорбной поэзии чувств вкрапливаться в самое сердце. Затуманенным слезами взглядом, выражающим неистовый трепет в груди, я смотрю на него и не нахожу других слов. — Чертовски глупо! — вскрикивает он с разочарованием. — Я проявлял к тебе нелепые сантименты, вовсе не нужные… — Не говори так, — плачуще говорю я не своим голосом. Приняв во внимание, как слезы брызнули с моих глаз, его пыл ослабевает. — А как мне говорить ещё, любимая? — с нежной интонацией заговаривает он, смотря на меня «живыми» глазами, будто оголенной душой, что нагоняет на меня физическое изнеможение и твердое желание отдаться самозабвению, лишь бы освободить его и себя от жестокого страдания. — Как? Ты пренебрегла моим желанием, сама приняв решение о расставании. Ты думала о том, что этим причинишь мне нестерпимую боль? Я что, живая мишень, в которую спроста стреляют? — Гнев оказывается сильнее его. — Почему нельзя было это сделать раньше? Почему ты не сказала мне, что останешься в конце концов с ним? Зачем ты врала мне? — Смелость и громкость выражений, выходящие из него, пронизаны затопляющим его душевным выстрелом. Слова эхом отдаются в груди, требуя опровержения. Я не врала ему, я не хотела оставаться с Даниэлем, я всегда хотела быть только с ним. «И все для меня равны, ни в ком я не нахожу того, что нахожу в нем, одном, увлекающим мое сердце… С самой первой его улыбки я привязана к нему. Я люблю его настоящей любовью», — писала Луиза, писала я о своей любви. Но мне так больно, что я… я ничего не выражаю, бессильно уронив руки вдоль тела. — Ты была нацелена на беспрекословное повиновение с моей стороны? — грубо громословит он на мое безмолвие. Со страдальческим содроганием, тяжело переводя дух, я произношу: — Это на время, умоляю, пойми… — Слезы текут по щекам. Такие солёные, такие горькие. — Умоляю… Размашистыми жестами, он выкрикивает фразы: — Ты умоляешь сжалиться над тем, чего я даже не знаю, моля меня взглядом? Назови причину, Милана! Я не намерен вытягивать из тебя слова. Если у тебя есть хоть капля жалости ко мне, скажи, что произошло вчера? Ты расстаешься со мной из-за Беллы? Дело в ней? Дело в том, что я пригласил отца на дефиле? Дело в этом? — Я никогда бы не покинула его на время по этим причинам. «У меня было поползновение написать ему о моем фиктивном отъезде. Нужно было это предпринять. И без лишних объяснений отдать свое время Даниэлю…» — Милана, ответь… — Я бросаю на него беглый взгляд с зачатком страха. «Пора покинуть его, чтобы завершить эту болезненный эпизод и позволить каждому успокоиться, приняв расставание как неотложную меру». «Как он может принять это, если ты так и не пояснила ничего? Скажи уже правду, скажи ему…» — умоляет меня возбужденный рассудок, но я воспрепятствую ему, перекручивая мысль, что, узнав, что стоит за моим решением, он не проникнется им и сделает всё, чтобы выпалить гнев на Даниэля, которого опасно подвергать тревожности. — Что позволило тебе принять такое решение? — Я… это сложно… Другими словами… — Другими словами, ты не любишь меня больше? «Ты не любишь меня больше?» Эти слова раздирают слух и не дают сдвинуться с места. Как он может так говорить? Тело терзается словно пыткой, отчего у меня не образуются силы сознаться во всем. Он должен лишь ждать меня, ждать моего возращения. Улавливая слова играющей песни, он, подойдя вплотную ко мне, взяв мою ладонь, притаившуюся в складках платья, и, приняв её в свою, всматриваясь в самые глаза, выдаёт убийственным голосом, играя на моих слабостях: — You're all I have…29 — И это же повторяет: — Ты всё, что есть у меня… — В его глазах появляется дикое выражение, смешение испуга, страха одиночества, крайней безысходности и незыблемой злости на весь мир. Я не имею права передумать, не имею. Я не заслужила эту любовь, потому что не по совести дышала ею. — Заклинаю тебя, не бросай меня… Я знаю, ты же любишь меня… — Этот тон, проявляющийся в минуты, когда наступает смерть в сердце от того, что человек теряет родную душу. — Давай уедем, родная, — просяще шепчет он. — Туда, где будем только ты и я. Нас никто не будет беспокоить. Даниэль поймет со временем… С мучительным чувством я стою, качая головой из стороны в сторону, с льющимися слезами, впитывая каждое его слово и чувствуя, как ветер вздыхает в листве, ощущая всю глубину тягостного прощания. Он смотрит на меня так, словно в последний раз, вбирая мой взгляд до деталей, чтобы вклеймить в себя. — Нельзя… — со стоном боли вырывается из меня. — Нельзя… Настойчиво, на грани нервного напряжения, он говорит следом за моими словами: — Ты действительно хочешь именно этого? Замерев на его выражении лица, полном тех чувств, которых я видела в нём, когда тому не было и десяти лет, когда он умолял отца не уходить от него, я мучаюсь, переживая двойную боль. Он выглядит таким беспомощным. «Но будет лучше, если я соглашусь, нежели позволю своим чувствам вынырнуть из самой глубины сердца». Неуверенно кивнув, совершив этим кажущимся незначительным действием очередной удар, я мельком обращаю внимание, как на своде небес исчезают звезды и только несколько отдалённых друг от друга, одиноких горят тусклым сиянием. Торжество слепой стихией над нашей гибелью. Как это гадостно! — Совсем ничего не изменится, если я посмотрю тебе прямо в глаза и скажу… что безумно люблю?! — говорит преисполненное любовью сердце. Я поднимаю на него ресницы. — Про…с…ти… — заикавшись, волочу я, обрекая на себя безнадежную борьбу с чувствами. — Я не смогу… Не смогу… — говорю, а сама вспоминаю, что испытала, увидев Даниэля в инвалидной коляске. Воздух пропитывается печалью. — Пожалуйста… не уходи… — с великой отчаянностью умоляет он, и мою грудь сдавливает сильнейший спазм. Молчаливые рыдания начинают сотрясать меня. Мы касаемся рук друг друга — последнее связывающее нас прикосновение. И рывком оторвав свою ладонь от его крепких рук, произношу: — Жди… меня… Я постепенно ухожу, видя, как он со всей силой швыряет на землю лежащее в футляре хрустальное сердце. И разрывается оно вдребезги, испуская вместе с Джексоном долгое стенание. Крик трагической безнадежности срывается из его холодных уст, прорезая по телу. Кровь струится и подходит к горлу и душит, душит… И звёзд позади нас уже нет. Можно ли было этого избежать? А взять отсрочку? Наш корабль любви отплыл. И у этого корабля любви выдался неудавшимся мрачный путь. Теперь мы стоим на разных берегах. Мы не заслужили этот блаженный рай, рай, в котором мы вместе и не имеем права на эти отношения, которые для нас, как воздух. Но я никогда… никогда не забуду, как мое сердце забилось, услышав его голос, спустя долгие годы вечной разлуки. Кто-то покусился на наши свечи любви, позволив им дать погаснуть… Глава 40 Джексон Ничто не вечно под луной30. С сокрушительным сердцем и безрассудной надеждой, что то, что случилось, неправда, пригвожденный к месту, я пытаюсь трезво думать, но… всё потеряло какой-то смысл. Того, что придавало моей жизни значение, уже нет. В ярости я запускаю руку в корни волос. Злость исходит из каждой поры. Волосы встали дыбом от гнева. Чувства злобы так бьют меня, как хлыстом. Ее уход походит на бегство? Отчего она бежит? В мыслях — строки: Аминь! Что б ни грозило впереди, Все беды перевешивает счастье Свидания с Джульеттой хоть на миг. С молитвою соедини нам руки, А там хоть смерть. Я буду ликовать, Что хоть минуту звал ее своею31. Я рву, рву себе волосы, сгорая от желания вернуть её, крепко удержать ее в объятиях. Но вопрос: желает ли этого она? За что она так? Она оставила меня в полном неведении. Я охвачен ужасом сознания, что она с ним.