И слыша фраз, избитых повторенья, Мольбу о любви его неземной, Поверив, тебя бы снова постигло пораженье, И ты бы, упав, рассыпалось над землей. До чего же ты глупое сердечко, Бьешься неумолимо, себя не бережешь. И лишь одно… одно о любви словечко, И ты, растаяв, навсегда пропадешь!.. Поневоле я вытаскиваю из себя частицу своей одиночной жизни: — Ровно год назад, когда ты поместила его на страничку, в это время я ехал в головной центр компании, чтобы вручать дипломы о прохождении обучения студентам, ставшими высококлассными специалистами. И в ту минуту, заметив новое оповещение, я резко остановил машину и стал вчитываться в текст… «Голова так горела, руки тряслись и, чем мои думы делались все плотнее и разветвленнее, тем мне все тяжелее и тяжелее становилось на сердце», — припоминаю я, но продолжаю видоизменено: — В каждой букве я видел и чувствовал, что было написано словно с призывом для меня… Но с таким, что… будто все мои слова, сказанные тебе, лживые, как и я сам… И мне нельзя доверять, так как я многое обещал и не исполнил… Со вздохом отчаяния и отпечатком драмы на лице Милана произносит: — Хотела бы я быть не согласной, но… Ты передал словами в точности то, что было моей ключевой мыслью, переложенной на стихи… Я добавляю, включая забавный факт, произошедший тогда: — И я, купаясь в мыслях, опоздал на целых десять минут, что вообще непозволительно для человека, который являлся ведущим торжественного события. Я никогда не позволял себе такого промаха. Мы вместе тихонько смеемся и несколько секунд молчим. Отойдя от первых эмоций, Милана заговаривает с наивной грацией ребенка, теснее приближаясь ко мне: — Кажется, я отыскала ответ на свой вопрос… Вот чем ты занимался — копировал мои писанины! — И пальчиком будто угрожает мне: — Сеньор, вы нарушили derecho de autor!6 По смыслу фразы догоняю ее выражение, не зная перевода. — Готов понести наказание, сеньорита, — вкладываю в слова интимный подтекст и это скромное существо чуть краснеет и нагло улыбается — ей-то понравилось. Милана продолжает листать сборник и уговаривать меня, чтобы я ей подарил его, на что я твердо отвечаю: «Ни в коем случае. Твои стихи у тебя и так в голове». — Дже-е-ексон! Я же удаляла этот пост с этой строчкой спустя десять секунд как выставила… — «Иногда достаточно одного жеста, взгляда человека, которого выбрало наше сердце, чтобы отбросить нас на другую точку земного шара». — Как ты мог его так быстро скопировать… — Эта женщина и смеется, и удивляется, и плачет, и шутит — и все это одновременно. Я смеюсь: — Тайлер каким-то образом смог взломать систему и твои посты автоматически сохранялись у меня. Ее смех резко обрывается и с напуганными глазами она грозным голосом спрашивает: — А мои переписки? До такого я не додумался, а надо бы было попросить его и об этом. — Сохраняют конфиденциальность, — шуточно-серьезно отвечаю правду. — Джексон, это точно? — смотрит взглядом строгой «училки», которая делает выговор ученику. — Не приписываешь ли ты себе высоконравственные устои? — Зуб даю, — мне становится смешно от ее тона, что она не верит мне, но следующая мысль отбивает у меня смех враз: — А чего это вас так взволновало вскрытие ваших сообщений, ай да скрываете что-то? — Нет, я не скрываю, но это же лично и… — Приводит тысячу аргументов, как непорядочно читать чужие диалоги, и я улавливаю эти шаловливые жесты, которые она ухитряется использовать, рождая во мне страстные спазмы. «Когда она отчитывает меня, то мне труднее совладать со своими желаниями…» Ее красота — дело рук искусного художника! Непреодолимым соблазном обладает тайная любовь! Резко прижав ее к себе и повернув лицом, с какой-то беспомощной нежностью, страстью, любовью, я умоляю ее, урезав ее монологи: — Поцелуй меня… Обычно всегда я являлся инициатором всех наших сближений и на сей раз я загораюсь тем, чтобы она это сделала первой. Окутав мою шею рукой, она приближается к моим губам, которые с будоражащей настойчивостью через долю секунды завладевают ее. — Кажется, наше присутствие нежелательно во всех смыслах, — доносится до нас выраженьице брата, что во мне вызывает максимальную злость, ибо отвлек от такого момента, и мы поспешно отлетаем друг от друга и садимся в обычную сидящую позу. Милана поднимается, чтобы убрать свои творения на место и сбить легкий испуг внезапностью нежданных гостей, о которых мы забыли. — Тайм-аут, влюбленные! — Кто-то позволил себе беспрецедентно подсматривать?! — сердито буркаю я, вытирая слегка вспотевшее лицо. Питер плюхается на место, Ритчелл без стеснения обнимает его со спины. Что-то выдает в их чертах оттенок страсти. «А где они были весьма продолжительное время?» — Мы тут подумали с невестушкой. Уж очень нам бы хотелось услышать, как поёт сэр Джексон, а не тот мексиканец на яхте. — И здесь в просьбе он нашел место для забавы. Милана расплывается в улыбке, вскрикивая радостно, прося: — Да, да, я тоже хочу. — Раз вы просите, почему бы и нет, — говорю я, осознавая, что только один человек является моим вдохновителем. Когда рядом не было Миланы, я пел и думал о ней, и вот сейчас, спустя годы, я снова пою и только для неё. И… что, если не песня, поможет лучше всего объясниться в чувствах? Предполагаю, что в ту минуту, когда я пел в этом коттедже для неё перед коллегами… она окончательно убедилась в том, что все эти годы я только и грезил о ней, как сумасшедший, и работал усердно, чтобы не продолжать грезить и обращаться к думам о ней. Приношу свою акустическую гитару и через минуту мысленно выбираю песню, которая символично подойдёт к предмету нашего уютного вечера. Питер заключает своими руками в объятия Ритчелл, переместившись на диван, Милана со светящимися глазами сидит у края в ожидании очередной песни, которую я спою для неё. — Кое-чего не хватает, — бросаю я, обжигая взглядом любимую. — Джексон, мы уже настроились, кончай находить причины! — дерзит Питер. Я делаю попытку и смело произношу: — Я могу играть, смотря только в её глаза. Милана смущается. Я взглядом показываю ей, чтобы она села рядом. — О… ну да, ты ж романтик у нас, — с вызовом глумится Питер. — Ты ещё скажи, чтобы мы вышли к звёздам, на улицу. «Черт. Он достал меня». — Питер, хватит! — одергивает его Ритчелл, громко шепча ему: — Это же любовь… Потонув в зелёных, точь-в-точь как у меня глазах, начинаю играть. Замиравшее сердце переполнено живой лирой. Не знаю, как так получается, но видимо, она — моя муза. Исполняю «Hallelujah» Jeff Buckley. Слова льются из сердца, а воспоминания проносятся большой волной, непрерывно мелькая перед взором плавными эпизодами. Я влюбился в неё, когда был мальчишкой, еще не сознавший своей души. Я до сих пор ношу в памяти тот солнечный день, когда солнце ворвалось в глубину моего отчаянного сердца, полного мрака, вспыхнуло и поселилось в нем навеки. Будучи детьми, мы катались с ней в поле, на велосипедах и как-то после катания уселись на клетчатый серый плед, разглядывая лазурное небо с проплывающими по нему огромными пушистыми облаками. Она смотрела в небеса, а я не переставал смотреть на неё, робко, украдкой, в эти глаза, ничем не отличающиеся от мерцающего света, — этот бездонный зеленый взор. А как она улыбалась, поглощенная очарованием природой, когда я был губительно очарован ею, ощущая себя на верху блаженства. Преображенный любовью, во мне пробуждалась нежность. Покорённый ее ямочками и невообразимой добротой (человека, который добрее этого лучика света, я убеждён, не существует), я понял, что погиб… И с годами мои чувства крепчали, а страсть делалась сильнее. Только я совершенно не имел понятия, что чувствует она, разделит ли она мои чувства. Насытившись робостью, влюбленной робостью, я молчал десять лет, пряча свою любовь, как только мог. Я так боялся потерять ее, в случае своего признания в любви. Потерять ее — значит потерять себя, свой внутренний мир, который она создала во мне. Усилием воли я пытался стереть её из своей памяти, но та будто намерена хотела помучить меня и не вычеркнуть ни одного мельчайшего оттенка тех ощущений, которыми я был наделен, проживая каждый миг своей жизни с ней. Началом и концом моих мыслей всегда была та, что ярче солнечного света. Я никого никогда не любил, как её, и никого не полюблю. Я хранил эту любовь до встречи с этой яркой звездой. Душа любящая является возвышенной. Может вправду над нами царствует Бог, Но меня так давно научила любовь Защищать любой ценой ту, что люблю я. И в ночи ты слышишь не рыданья мои,