Когда мир был устроен примитивнее и напоминал пресловутую ледяную пустыню, по которой бродил «лихой человек», принцип жесткой субординации неплохо работал. Во времена, когда споры между нациями решаются силой оружия, «ордынская» держава почти всегда оказывается сильнее государств, устроенных более мягким образом. Если у России и случались военные поражения, то вследствие технического отставания – ахиллесовой пяты всякого несвободного государства. (Мы позднее подробно поговорим об этом синдроме и его причинах.) Однако российское государство не стояло на месте и время от времени предпринимало попытки модернизации, крупнейшей из которых была вестернизация Петра Великого, преобразовавшая посттатарское царство в квазиевропейскую казенно-казарменную империю. В такой осовремененной модификации Россия добилась статуса великой державы и в начале XIX века ценой огромных усилий и неимоверных жертв своего послушного народа даже одержала верх над военной (но не «ордынской») империей Наполеона Бонапарта. Однако с началом индустриально-технической революции, необычайно ускорившей развитие западной цивилизации, все явственнее начали проступать минусы «ордынской» конструкции: прежде всего минусы чрезмерной концентрации власти в едином центре принятия решений и отсутствии общественных институтов. Оказалось, что главным двигателем прогресса является частная инициатива, естественная предприимчивость человеческой натуры, всегда стремящейся улучшить условия своего существования. И там, где эта энергия была в наименьшей степени стеснена государственным давлением, результаты получались ощутимее. Это демонстрирует удивительная история взлета Соединенных Штатов Америки – далекой, захолустной страны, которую во времена моего детства один известный российский публицист назвал «плебейской, дворняжьей державой». В Российской же империи развитию провинции во все века мешала парализующая централизация, а развитию частной индустрии – произвол административных органов и коррупция, непременный спутник всякой безальтернативно «вертикальной» организации власти. История показывает, что жажда наживы в чиновничестве, не контролируемом выборными институтами и независимой прессой, всегда сильнее страха перед наказанием за казнокрадство и лихоимство. Даже Ивану Грозному со всеми его изуверствами не удалось справиться с этой болезнью – наоборот, тотальная коррупция в ту жестокую эпоху достигла совершенно небывалых масштабов. Обнаглевшие опричники вымогали у запуганного населения последнее, шантажировали и обирали торговых людей, а самые мелкие винтики властной пирамиды, привратники в присутственных местах, пускали посетителей и просителей в казенную избу только за мзду. Травматическим столкновением с новой реальностью для русского самодержавия стала Крымская война 1853–1856 гг. Оказалось, что шлагбаумная империя проигрывает вроде бы недисциплинированному капиталистическому Западу по всем параметрам. Во-первых, технологически – потому что в условиях несвободы всякая мысль, в том числе и научная, развивается медленнее: русским парусникам противостоял паровой флот, гладкоствольным ружьям – нарезные штуцеры, допотопному обозному снабжению – железная дорога, проведенная из Балаклавы к позициям союзников с пугающей быстротой. Во-вторых, промышленно – казенные заводы не могли конкурировать с европейской индустрией, построенной на принципах свободного предпринимательства. В-третьих, организационно – сравнение систем снабжения продемонстрировало, что свободная конкуренция обеспечивает лучшее качество поставок, чем военное интендантство, неповоротливое и вороватое. Наконец, выяснилось, что и в боевом отношении армия, состоящая из вольнонаемных, то есть свободных людей, воюет инициативнее, чем войско, укомплектованное рабами и держащееся на страхе перед шпицрутенами. Николай Первый, идеолог и адепт тотального военно-бюрократического управления, увидел, как эта система терпит полный крах, и умер, не вынеся такого унижения. Его преемник Александр Освободитель попробовал осуществить ремонт шатающегося государственного здания и приступил к обширной программе реформ. Здесь-то и открылась главная опасность «ордынской» архитектуры. События следующих десятилетий показали, что перестраивать стены, не затронув фундамента, – дело рискованное. Освобождение крестьянства (то есть фактически его демобилизация с государственной службы), учреждение принципов права, развитие общественных институтов и прессы, поощрение частного предпринимательства, даже усилия по развитию народного образования – все эти меры не только способствуют развитию страны, но и сотрясают ее основы, порождая внутренний конфликт, чреватый революцией. За реформами последовали контрреформы (в том числе простодушная попытка Александра III не допустить в гимназии «кухаркиных детей»), за контрреформами – снова реформы. Эта непоследовательность объяснялась просто. Правительство не могло не видеть, что всякое увеличение свобод приводит к вибрации государственной машины, а всякое «закручивание гаек» – к стагнации, но не знало, что с этим делать. Выбор у Российской империи был трудный. Можно было либо твердо держаться курса Николая Первого: не стремиться к правовому государству, управлять страной при помощи голого администрирования, подавлять общественные свободы – и через несколько десятилетий окончательно превратиться в подобие цинского Китая, стать колонией более развитых держав. Или же требовалось осуществить переустройство всей государственной конструкции – но коренное, а не поверхностное. Романовы пошли по промежуточному пути, самому губительному из возможных: они попытались построить на «ордынском» фундаменте современное государство, а это подобно попытке возвести высотное квадратное здание на треугольной опоре – оно, разумеется, развалится. Учреждение парламентаризма в 1905 году, вызвавшее столько надежд у российского «прогрессивного общества» (помню, как и я со своими студентами восторженно вопил «Да здравствует Дума!»), стало непосредственной причиной февральской катастрофы. Если бы не Дума, которую общество уже привыкло воспринимать как легитимный орган и потенциальную альтернативу самодержавному правлению, бездарный режим Николая все равно рухнул бы, но не в результате революции, а вследствие дворцового переворота, и к власти просто пришла бы другая монархическая партия. Однако «ордынский» принцип не терпит никакой альтернативности в вопросе о власти, он несовместим с сомнениями в сакральности и единственности «ханского» мандата. В общем, как ни горько это признавать, но получается, что лучшие и благороднейшие умы русского девятнадцатого века – от Радищева до графа Толстого – бескорыстно и самоотверженно готовили ту кровавую Смуту, которая развернулась на наших с вами глазах и переросла в новую Опричнину. Борьба за права и свободы привела к еще худшему бесправию и еще худшей несвободе. Разумеется, еще больше в случившемся виновата русская монархия, не понимавшая собственной природы и сама спровоцировавшая свой крах. Зато новая власть, большевистская, очень хорошо – очевидно, на сугубо инстинктивном уровне – ухватила самое суть российской государственности и без колебаний восстановила «ордынские» принципы во всей их полноте. Особенно последовательно этот курс обозначился при Иосифе Сталине, раздавившем НЭП с его послаблениями частной инициативе и вновь закрепостившем крестьянство. Председатель Совета Народных Комиссаров – политический двойник Николая Первого, главным инструментом управления которого были шпицрутен и солдатчина. Но это Николай Палкин в квадрате, доведенный до логического абсолюта. Для того, чтобы восстановить разрушенное здание «ордынского» государства, Сталину пришлось вколачивать гвозди прямо в живое мясо, не обращая внимания на стоны и брызги крови. Этот правитель хорошо знает, чтo он строит: новую военно-бюрократическую империю, и со своей работой, следует признать, он справляется неплохо. Более того, в преддверии новой мировой войны, которая представляется неизбежной, мощные мобилизационные механизмы и повышенная удароустойчивость «ордынского» государства могут оказаться кстати. При всем неприятии большевистского строя я рискну предположить, что в годину военных испытаний он окажется более крепким, чем царская Россия в 1914-м и особенно 1915-м году. Здесь вы вправе обратить мое внимание на то, что я сам себе противоречу: с одной стороны, утверждаю, будто государство «ордынского» типа уже неэффективно в силу своей архаичности; с другой – допускаю, что оно может спасти Россию от разгрома. На самом деле никакого противоречия нет. Сейчас, в 30-е годы XX столетия, человечество пребывает в болезненном состоянии, напоминающем свинку или корь в зрелом возрасте, – как известно, взрослые люди переносят эти детские хвори гораздо тяжелее. Сразу в нескольких местах планеты – в Германии, Японии, Италии и России – всюду по разным причинам, наблюдается рецидив военно-имперского строительства с выраженным агрессивным уклоном. (на одну доску с фаш. странами!) Скорее всего, эти бурные инфекционные процессы разрушат либерально-демократическое благонравие, которым с момента образования прекраснодушной Лиги Наций живут так называемые передовые страны. Весьма возможно, что военные империи на первом этапе даже достигнут серьезных успехов. (Посмотрите, как итальянскому фашизму удалось справиться с абиссинской проблемой, об которую в конце прошлого века обломала зубы вялая держава короля Умберто; посмотрите, как легко разгоняет огромные китайские полчища небольшая Япония; посмотрите, как быстро вывел Германию из глубочайшего кризиса Адольф Гитлер.) (Восхваление фашизма) В грядущей мировой войне столкнутся три силы: западные демократии, обновленные военные империи «орденского» типа (куда следует отнести и Японию с ее самурайским духом) и обновленная военная империя «ордынского» типа – Советский Союз. По счастью для человечества, две последние силы враждуют между собой. Если бы они объединились, то человечество, вероятно, откатилось бы на полтора тысячелетия назад, в эпоху варварских нашествий, и бог знает сколько веков вновь ждало бы нового Возрождения. А впрочем, я, пожалуй, скорректирую этот пессимистический прогноз. Никаких полутора тысяч лет ждать в любом случае не придется. Даже если «орденцы» сговорятся с «ордынцами» и захватят власть над всей Евразией, долго этот миропорядок не продержится. Чем больше покоренных народов, тем труднее их удерживать в рабском повиновении. А кроме того, современные «императоры» слишком жадны и нетерпеливы. Хищная суть военных империй неминуемо приведет их к столкновению между собой, а главный бастион капиталистической демократии – Соединенные Штаты Америки – будет наблюдать из-за океана, как железные тираннозавры пожирают друг друга, и потом установит свою гегемонию над миром. Нет, завоевать мир ни у фашистов, ни у самураев, ни тем более у большевиков не получится, но человеческие потери будут колоссальными. В результате недавней Великой войны и спровоцированного ею шлейфа дополнительных потрясений (революций и гражданских войн, пандемий «испанки» и тифа, голода и разрухи) по весьма приблизительным подсчетам погибло более 50 миллионов человек. С тех пор очень развились орудия уничтожения и ожесточились идеологии, к тому же наметился новый колоссальный плацдарм для убийств – Китай, поэтому жертв наверняка будет еще больше, а география деструкции много шире. Если же предположить, что и вторая глобальная война не отучит человечество решать проблемы межгосударственной конкуренции без применения оружия[1], то впереди, в отдаленной перспективе, произойдет и новое столкновение, которое вследствие дальнейшего развития военных технологий убьет уже сотни миллионов или даже миллиарды жителей планеты. Выскажу мысль, которая несомненно покажется вам циничной: если так случится – туда всем этим миллиардам и дорога. Значит, homo sapiens оказался несостоятельным и на смену ему через миллион лет придет какой-то другой биологический вид. Очень вероятно, на Земле за долгий срок ее существования уже происходили подобные неудачные попытки заселения. Что ж, будут и новые. Собственно, главная проблема современного человечества заключается в том, что жизнь каждого отдельного человека имеет слишком малую ценность. Нас слишком много. Нет возможности относиться к каждому индивиду с вниманием, уважением и бережностью; да просто кормить, лечить, образовывать всю эту массу современным государствам совершенно не под силу. Вот почему правители и правительства относятся к своему населению как к дешевому расходному материалу. Он таков и есть. На Земле есть регионы, в которых с людьми обращаются особенно скверно, ценя их жизнь вовсе в грош. Такова, увы, сегодня и наша с вами страна. (мразь!) Будущее планеты – или отсутствие у планеты будущего – не в последнюю очередь зависит и от того, удастся ли нам, обитателям шестой части земной тверди, выбраться из зоны несчастья, или же мы продолжим распространять свое несчастье на сопредельные народы. Вот какую задачу – разобрать прежнюю постройку и на ее месте возвести новую – предстоит осуществить россиянам ближайших поколений. Во второй части своего доклада я расскажу, как, с моей точки зрения, следовало бы подступиться к этой колоссальной работе. Часть вторая. ДЕМОНТАЖ И НОВОЕ СТРОИТЕЛЬСТВО Воздержусь от предположений о возможных путях краха советской империи. (!) Мы договорились о том, что в своих дискуссиях не станем касаться вопросов сугубо политических: в частности, о том, каким образом – эволюционным либо революционным – в конце концов изменится существующая в СССР система власти. Мы не заговорщики и не борцы с режимом, мы – теоретики и даже, если угодно, кабинетные мечтатели. (Кого он хочет обмануть, сволочь?) Поэтому сразу перейду к эпохе, когда перетряска или целая череда перетрясок останутся уже позади. Итак, прежняя «ордынская» система пала в результате военного разгрома или внутреннего кризиса; промежуточный режим, почти всегда возникающий после подобных эпохальных переворотов, тоже развалился. Население России (как бы страна к тому времени себя ни называла) наконец осознало, что в прежней системе координат существовать более нельзя, и хочет коренных перемен. Сделаю допущение еще более смелое: представим себе, что к власти пришли люди, которые не только искренне озабочены благом страны, но и обладают энергией, волей, стратегическим мышлением, потребными для тотальной перестройки всего государственного здания. Это правительство ставит перед собой задачу сделать Россию счастливой страной – в нашей с вами трактовке этого понятия. С чего им начать? Децентрализация и развитие провинции Ответ ясен: с сознательного отказа от устаревшего «ордынского» устройства, не отвечающего требованиям современности. Произведенная мною выше «дефектоскопия» установила, что главной опорой этой системы является тотальная централизация – жупел, на который не осмелился покуситься ни один российский реформатор. Во времена, когда у нас еще бывали возможны общественные дискуссии о вариантах государственного устройства России, даже среди мыслителей либерального толка считалось аксиомой, что при наших просторах, разномастности и многоукладности форсированная централизованность необходима и неизбежна. На немногочисленные и довольно робкие возражения оппонентов, что диктат крошечной Столицы несправедлив и мешает развитию всей остальной огромной России, повторялся один и тот же довод: масса головного мозга тоже незначительна по сравнению с массой остального тела, однако же странно было бы негодовать, что телом управляет единый центр принятия решений. Этот аргумент, разумеется, только кажется убедительным. Мозг задает лишь общий курс действий, но не указывает клеткам, как им расти и развиваться. Однако российская централизация почти во все исторические периоды именно что пыталась руководить жизнью клеток – и тем самым только мешала их естественной эволюции. Оттого что мозг прикажет клеткам: «Растите, холопы!» – клетки не вырастут. Будет совершенно достаточно, если мозг примет решение нравственно жить, здорово питаться, заниматься спортом, дышать чистым воздухом, отказаться от вредных привычек – и в таких условиях организм сам произведет нужную работу, не дожидаясь дальнейших инструкций. Роль Столицы в российской истории по большей части была разрушительной, а часто и преступной. В самые благополучные эпохи Столица (старая Москва, потом казенный Петербург, теперь снова Москва, но уже большевистская) просто по-вампирски сосала из страны кровь. Апроприировала львиную часть доходов, культурных исканий, а самое пагубное – вытягивала из провинции талантливых и деятельных людей, многие из которых могли в полной мере проявить свои дарования лишь вблизи этого магического центра российской жизни. Особенно явственно подобный вампиризм проявляется в СССР – просто потому, что советская империя несравнимо тоталитарнее царской и живет по принципу: «Начинается земля, как известно, от Кремля». Пришлось даже ввести ограничение московской «прописки», потому что привилегированность столичного жительства стала слишком очевидна и слишком многие захотели попасть в число благополучателей сей центрократии. В дореволюционные времена, когда вследствие половинчатых реформ Александра II «ордынскость» имперского здания подрасшаталась, во многих областях провинциальной России наметились признаки оживления. В богатых торговых и промышленных городах начала развиваться собственная культура, некоторые из традиционных локальных промыслов стали превращаться в серьезные производства и торговые марки: вологодское масло и пшеничные водки, жостовская и гжельская роспись, каслинское литье, оренбургские пуховые платки, лаковая деревянная посуда вызывали интерес на международных выставках. Отлично помню, как в начале века в магазинах вдруг появилось множество русских провинциальных продуктов вроде вяземских или тульских пряников, белевской пастилы, всевозможного засола рыбы, разного приготовления колбас и окороков. Сейчас от всего этого разнообразия и изобилия почти ничего не осталось. Все производства и вся торговля централизованы и огосударствлены. «Клеткам» приказали расти по утвержденному «мозгом» плану – и наступило омертвение тканей. Должен заявить со всей определенностью: в условиях современного мира управлять огромной Россией из одной точки, «по-ордынски», – дело вредное и бесперспективное. Эта дорога ведет к технологическому отставанию, социальной деградации и нищете. Можно, конечно, принудительно мобилизовать все административные и финансовые ресурсы для решения узкого круга задач – допустим, укрепления военной промышленности, но этот рывок истощит и дезорганизует все остальные отрасли национальной экономики, не говоря уж о разорении всей периферии. Строителям новой, постордынской России нужно уяснить главное: уровень развития страны определяется не пышностью столицы, а процветанием провинции. Человек, родившийся вдали от центра (а это по меньшей мере 95 % населения), ни в коем случае не должен ощущать себя обделенным судьбой и обитающим на обочине настоящей жизни. У российского жителя должны быть все возможности реализовать свои силы и дарования там, где он родился, а не мечтать вслед за чеховскими сестрами: «В Москву, в Москву!» Во всех так называемых благополучных странах – Англии, Франции, Северо-Американских Соединенных Штатах – провинциальная жизнь часто обгоняет жизнь столичную по параметру, который французы называют qualite de vie[2] и под которой понимают совокупность чистого воздуха, здоровой пищи, дешевизны, нескученности, нервической релаксированности и безопасности. В сельской местности лучше воспитывать детей, полнее ощущение связи с природой, больше свободы. Часто бывает, что энергичные и честолюбивые люди в молодости уезжают в большой мир за богатством, славой, карьерой, а потом возвращаются на родину, по которой тосковали в разлуке. Представить такое в условиях России трудно: у нас «отрезанный ломоть» обратно не прирастает, а пенсионер, возвращающийся из Москвы в родную деревню, был бы сочтен психически ненормальным: в деревне нет ни медицины, ни бытовых условий, ни сколько-нибудь нормального продовольственного снабжения. (Злостная клевета на сов. действительность) Всякая страна может быть сильна только провинцией, и Россия здесь не исключение. На оборот: для нашей гигантской страны этот закон государственной физики абсолютно непреложен. Серьезное реформирование российской государственности невозможно без перепланировки ее фундамента: перехода от монолитной централизации к федерализации, и я имею в виду не сугубо декоративную, назывную федеральность, зафиксированную в названии РСФСР или СССР, а подлинную автономность регионов. Каждый из них должен быть самостоятелен и самодостаточен: прежде всего в экономическом смысле, то есть должен кормить и содержать себя сам, не пользуясь «ордынской» системой перераспределения ресурсов и деления страны на регионы-доноры и регионы-акцепторы. Такая административно-географическая конструкция была создана во времена военной империи Чингисхана, которого в первую очередь интересовало количество рекрутов, поставляемых частями его державы, а не развитие этих областей. Более того, для «ордынской» системы самодостаточность региона опасна и нежелательна – эту истину московские государи хорошо усвоили еще с удельных времен. Дефицит либо продовольствия, либо промышленных товаров, либо населения всегда являлся важным инструментом управления империей. Итак, новая Россия должна будет представлять собой федерацию нескольких сильных автономий, живущих главным образом внутренними интересами, но при этом имеющих достаточно мотиваций, чтобы существовать в рамках единого государства – иначе неизбежно запустятся центробежные механизмы, ведущие к распаду. На опасности сепаратизма, сопутствующей всякому истинному федерализму, я остановлюсь позже, пока же хочу коснуться самой сложной проблемы: как и по какому принципу производить деление страны на «республики» (так я для простоты буду называть гипотетические автономии). Основополагающий принцип, собственно, уже сформулирован: каждая республика должна быть экономически самодостаточна. Прочее – размер территории, число жителей, этнический состав, прилегание к государственным рубежам, уровень промышленного развития – не столь важны. В ряде случаев придется далеко отойти от традиционных (и по большей части давно уже условных) административных границ. Вопрос о количестве республик и их конфигурации дискуссионен, но я полагаю, что, если экономическое и демографическое распределение останется похожим на нынешнее, страна может разделиться примерно на десяток автономий, каждая из которых будет сопоставима со среднего размера европейской страной. Разрабатывать даже приблизительную схему новой федерации я считаю занятием преждевременным и бессмысленно прожектерским – исходить нужно будет из конкретных реалий того времени. Поэтому, исключительно для пояснения идеи о самодостаточности, ограничусь умозрительным примером, исходящим из современных условий, которые, повторяю, могут измениться. Наверняка будет создана Уральская республика со столицей в Свердловске, который к тому времени несомненно избавится от этого зловещего имени. Сам Урал промышленно развит и богат ископаемыми, однако этой автономии придется взять под свое крыло и те соседствующие регионы, которые сейчас бедны и мало населены: и Коми-Пермяцкий округ, и Удмуртию, и, вероятно, восточную часть бывшей Вятской губернии. Для Уральской республики будет естественно, а в конечном итоге и выгодно всерьез вложиться в долгосрочное развитие своей ближней периферии, на которую у далекого имперского правительства за более крупными заботами вечно не хватало внимания и ресурсов. Царский Петербург, а теперь большевистская Москва использовали этот обширный, потенциально богатый край лишь для хищнической эксплуатации его природных ресурсов да в унизительном качестве ссыльнокаторжной окраины. Смысл создания полноценных и полноправных республик, в сущности, очень прост: психология человека устроена таким образом, что дальнее воспринимается им как чужое, а ближнее как свое. «Своя рубаха ближе к телу», гласит народная мудрость, и она, разумеется, права. Из республиканского центра лучше видны местные нужды и проблемы, да и для населения близко расположенная и понятная власть менее чужда, чем витающий в недостижимых облаках Кремль или Зимний дворец. Автономии новой России должны быть сформированы таким образом, чтобы компактность и финансовая самостоятельность находились в оптимальном сочетании. Равенство между республиками по экономической мощи необязательно, а вот примерное соответствие уровня жизни весьма желательно. Нельзя допустить, чтобы в России существовали «богатые» и «бедные» республики. Одной из функций федерального правительства и его бюджета будет поддержка местных проектов, направленных на ускоренное развитие изначально слабых регионов. (Здесь нелишне напомнить еще раз, что даже самая бедная республика все-таки будет экономически самодостаточной, и, говоря о поддержке центра, я имею в виду помощь временную и целевую – возможно даже на условиях кредитования.) Я совершенно уверен, что российская провинция, имея возможность для свободного развития, удивит темпами своего роста не только нас, но и весь мир. Вспомните, какую предприимчивость и смелость проявлял русский человек всякий раз, когда ему удавалось вырваться из-под ига государства – будь то освоение донских степей и уральских лесов в шестнадцатом веке или сибирских просторов в семнадцатом. Однако не стану рисовать радужных картин российского будущего – полагаю, что более красочно и талантливо это сделает уважаемый Писатель. Моя же задача сосредоточиться на проблемах практического свойства. И начну я с упомянутой выше платы за децентрализацию – риска сепаратистских конфликтов. Проблема сепаратизма Прежде всего должен сказать несколько слов о своем отношении к сепаратизму. Он, разумеется, не всегда плох. Если сепаратисты Нового Света не захотели бы отделиться от метрополии, то не возникло бы американских штатов – одного из самых исторически интересных и перспективных экспериментов государственного строительства. С сепаратизмом так: он полезен, когда причины и условия, по которым части страны некогда соединились в одно целое, изжили себя и регионам такого государства стало лучше существовать по отдельности. О естественном желании завоеванных колоний вернуть себе независимость я уж и не говорю, хотя успех всякого национально-освободительного движения, собственно, попадает в предыдущую категорию: он возможен лишь с ослаблением метрополии, то есть с изменением условий, определявших отношения господства и подчинения. Распознать «здоровый» сепаратизм очень просто: в результате его реализации разделившиеся куски страны начинают жить лучше, чем прежде. Для бывшей метрополии «лучше» не всегда означает богаче, поскольку (если речь идет о потере колоний) она перестает получать сверхприбыли от эксплуатации утраченных владений, однако в более длительной перспективе это дает стимул развивать собственную экономику, отучая страну от паразитизма, и к тому же, что для общества еще важнее, оздоровляет нравственную атмосферу. Общество, которое научилось обходиться без угнетения и грабежа, поднимается на более высокую ступень развития. Вот почему я желаю Англии и Франции поскорее лишиться их заморских территорий – это пошло бы европейской цивилизации только на пользу. Однако бывают сепаратистские движения, приводящие к деградации и ослаблению народы или территории, которым было бы разумнее существовать вместе. Обычно такого рода драмы случаются в силу субъективных факторов. Например, вследствие эгоистических интересов региональных элит, которым удается с помощью демагогии или запугивания установить контроль над местным населением и воспользоваться ослаблением центра для создания собственного «королевства», как правило, устроенного по-диктаторски. При этом страдают не только жители новообразованного искусственного государства, но разрываются взаимовыгодные экономические связи, приходят в упадок целые производства, ампутируются культурные коммуникации – не говоря уж об огромном количестве человеческих трагедий вследствие вражды между вчерашними соседями, погромов, разделения семей и так далее. К тому же отношения между бывшими частями единой страны, как правило, становятся враждебными, и это нередко приводит к затяжным войнам. Что касается России, то здесь могут проявиться оба вида сепаратизма – как полезный, так и вредоносный. Я вполне допускаю, что территория Федерации несколько сократится по своим окраинам, если сохранится столь же существенное отличие в образе жизни, традициях и нормах обитающих там этносов. Я имею в виду такие инокультурные анклавы, как бывшие Бухарское и Хивинское ханства, некоторые степные азиатские и горные кавказские сообщества, насильственно присоединенные к империи менее века назад. Возьмем для примера Кавказ, некоторые народности которого чтут закон шариата, этически оправдывают и даже героизируют кровную месть, совершенно иначе понимают институт семьи и не мыслят своего существования без кланово-родственной солидарности. Как все это совместить с конституцией и законами демократического, светского, либерального государства, каким, я надеюсь, станет будущая Российская Федерация? Ответ один: если нравы и обычаи этих народностей к тому времени не переменятся – никак. Пусть живут сами по себе, как им привычнее и удобнее, а Россия будет по-добрососедски сосуществовать с ними – это лучше и для нее, и для них. Иное дело – возможные сепаратистские движения в регионах, принадлежность которых к России обусловлена экономически, культурно и исторически. Федерация не должна допустить, чтобы какие-то региональные группировки, воспользовавшись неизбежным послереволюционным хаосом, превратили области страны в собственные вотчины. Однако, помимо весьма возможных конфликтов подобного рода на стадии создании Федерации, существует риск, что в будущем какая-то из республик захочет выйти из союза – такое обыкновенно происходит с наиболее развитым, богатым регионом, который начинает считать, что остальная страна паразитирует за его счет. Рецепт здесь только один: смысл и выгодность совместного существования должны быть очевидны всем автономиям. Необходима общенациональная Концепция, объединяющая Идея или Цель, некий Проект, в реализации которого равно заинтересованы все члены Федерации, всё ее население. Это должен быть не «Третий Рим» и даже не гипотетическое построение коммунистического рая, то есть не что-то абстрактное или дальнее, а нечто осязаемое или близкоосуществимое. Но Национальная Идея – тема выступления другого члена нашего кружка, поэтому сейчас скажу лишь, что одной из главных задач федерального правительства новой России должно быть обеспечение выгодности союза для всех автономий, для чего будут разрабатываться и реализовываться общенациональные проекты и программы. Сильное «слабое государство» Самое время поговорить о том, каким должно быть новое российское государство в смысле круга полномочий и функций центрального, то есть федерального управления. В России, даже в либеральных кругах общества, преобладает точка зрения, что нам, по причине суровых климатических условий, громадных расстояний и этнической, культурной, конфессиональной пестроты населения (та же логика, по которой сакрализуется централизация), совершенно необходимо сильное государство, без которого страна не сможет существовать и быстро развалится. Так оно, несомненно, и есть, но с одной оговоркой: если оставаться в рамках «ордынской» модели. Настоящее федеративное государство, о котором я говорю, не может быть очень сильным. [Чтобы избежать недопониманий, связанных с эмоциональной окраской слов «сильное» как чего-то хорошего и «слабое» как чего-то плохого, давайте уточним значение этих терминов применительно к государству. Речь здесь идет всего лишь о сумме обязанностей центрального органа и о проценте общенационального дохода, которым этот орган распоряжается – и ни о чем ином. К волевым качествам, целеустремленности, способности обороняться от внешних и внутренних опасностей этот параметр отношения не имеет. Во время Мировой войны сильное российское государство проявило гораздо меньше стойкости, чем слабое бельгийское, продолжавшее сражаться против кайзера, даже когда лишилось почти всей своей территории.]