– Что-что? – У вас есть компьютер? Спрашивая, она уже знала ответ. Можно было догадаться по виду этой комнаты. – Компьютер? Нет, здесь нет компьютеров. А зачем тебе компьютер? – Голос бабушки был отрывистым, непонимающим. – Для электронной почты. Чтобы держать связь с домом. Бабушка, казалось, не услышала ее. – Нет, – повторила она. – У нас тут нет никаких компьютеров. Теперь можешь распаковать вещи, а потом мы выпьем чая, после чего ты заглянешь к дедушке. – Здесь есть телевизор? Бабушка внимательно посмотрела на нее: – Да, телевизор есть. Сейчас стоит в комнате у деда, потому что он любит смотреть поздние новости. Думаю, иногда сможешь брать его. Они не успели еще войти в гостиную, а на Сабину уже навалилась депрессия. Даже появление миссис X., низенькой, пухлой и вкусно пахнущей домашним хлебом и ячменными лепешками, не улучшило ее настроения, несмотря даже на дружеские расспросы о плавании по Ирландскому морю и здоровье матери. Избавления не было. Том оказался здесь самым молодым, а ему было столько же лет, сколько и ее матери. Не было телевизора и компьютера, и Сабина еще не выяснила, где телефон. И, пока ее нет дома, Аманда Галлахер похитит у нее Дина Бакстера. Все это сущий ад. За чаем в гостиной бабушка казалась чем-то обеспокоенной. Она окидывала комнату невидящим взором, словно пытаясь решить какую-то проблему. Время от времени она неуклюже поднималась со стула, быстро шла к двери и выкрикивала какие-то приказания миссис X. или кому-то другому, поэтому Сабина решила, что бабушка не привыкла к долгим чаепитиям и тяготится необходимостью сидеть здесь с внучкой. Она не спросила о матери Сабины. Ни разу. – Тебе надо сходить к лошади? – чтобы дать им обеим предлог уйти, спросила наконец Сабина. Бабушка с облегчением посмотрела на нее: – Да-да, ты права. Надо посмотреть, как там мой мальчик. – Она встала, стряхивая с брюк крошки, и к ней немедленно подскочили собаки. Подойдя к двери, бабушка обернулась: – Хочешь увидеть конюшни? Сабине страшно хотелось уйти, чтобы в одиночестве упиваться растущей тоской, но она понимала, что это невежливо. – Ну ладно, – недовольно произнесла она. Тоска по Дину Бакстеру может подождать еще полчаса. Ослика давно не было. «Ах он бедняжка», – обронила бабушка. Но в остальном во дворе все осталось по-прежнему. Там определенно было веселее, чем в доме. По проходу между стойлами ходили согнувшись двое худощавых мужчин со швабрами и грохочущими ведрами. Они раскладывали сено по прямоугольным отсекам, из которых доносились звуки царапающих цементный пол копыт или глухие удары в деревянные перегородки. Из стоящего на перевернутом ведре плоского транзистора неслись какие-то мелодии. Глядя на все это, Сабина смутно припомнила, как ее подняли к одной из дверец и она завизжала в упоительном ужасе, когда к ней из темноты приблизилась огромная вытянутая морда. – Полагаю, сегодня ты устала и не захочешь ездить верхом, но я заказала тебе из Нью-Росса опрятного меринка. Будешь на нем ездить. У Сабины отвисла челюсть. Ездить верхом? – Я уже давно не езжу верхом, – запинаясь, произнесла она. – С самого детства. То есть… мама не говорила мне… – Ладно, потом поищем в кладовке. Какой у тебя размер обуви? Четвертый? Пятый? Могут подойти старые сапоги твоей матери. – Прошло уже пять лет. Я перестала ездить. – Да, ездить в Лондоне – настоящая скукотища, так ведь? Однажды я была в конюшне в Гайд-парке. Чтобы добраться до травы, пришлось перейти шоссе. Бабушка широкими шагами пересекла двор, чтобы отругать одного из помощников за то, как он сложил солому. – Но мне не особенно хочется. Бабушка не слышала ее. Взяв швабру у одного из мужчин и резко взмахивая ею, она стала показывать ему, как надо подметать. – Послушай, я… Мне не так уж нравится верховая езда. Тонкий, высокий голос Сабины прорезался сквозь шум, и все посмотрели на нее. Бабушка остановилась как вкопанная и медленно повернулась к Сабине: – Что? – Мне не нравится. Верховая езда. Я как-то переросла ее. Работники переглянулись, и один глупо ухмыльнулся. Сказать такое в Уэксфорде было, вероятно, равнозначно признанию: «Я убиваю младенцев» или «Я ношу трусы наизнанку, чтобы сэкономить на стирке». Проклиная себя за это, Сабина почувствовала, что краснеет. Бабушка с минуту безучастно смотрела на нее, потом повернулась в сторону конюшни. – Не глупи, – пробормотала она. – Ужин ровно в восемь. С нами будет твой дед, так что не опаздывай. Сабина в одиночестве без малого час прорыдала в своей сырой, отдаленной комнате. Она ругала проклятую мамашу, отправившую ее в это дурацкое место, проклинала чопорную, неприветливую бабку вместе с ее глупыми чертовыми лошадьми, проклинала Тома – ведь он заставил ее поверить в то, что все не так уж плохо. Она проклинала и Аманду Галлахер, которая – Сабина точно знала – будет встречаться с Дином Бакстером, пока она здесь страдает. Проклинала также ирландские паромы, которые продолжают ходить в гнусную погоду. Проклинала бирюзовый ковер за его отвратительный вид. Узнай кто-нибудь, что она живет в подобной комнате, ей придется эмигрировать. Навсегда. Потом Сабина села и стала ругать себя за то, что дошла до такого состояния – побагровевшее, пятнистое и сопливое лицо, – вместо того чтобы очаровывать окружающих большими печальными глазами и чистой кожей. – Вся моя жизнь – адская мура! – запричитала она, потом поплакала еще немножко, потому что слова, сказанные вслух, звучали гораздо жалостней. Когда Сабина медленно спустилась по лестнице, дед уже сидел за обеденным столом. Она сразу заметила его трость, зажатую между коленями и высовывающуюся из-под стола. Потом, обойдя угол гостиной, Сабина увидела его сутулую спину, неловко привалившуюся к спинке высокого стула. Стол был накрыт на троих, и между ними было свободное пространство сияющего красного дерева. Дед сидел при свете свечи, уставившись в никуда. – А-а… – медленно произнес он, когда внучка появилась в поле его зрения. – Ты опоздала. Ужин в восемь. Восемь. Костлявый палец указывал на стенные часы, которые сообщили Сабине, что она опоздала на семь минут. Сабина взглянула на деда, раздумывая, извиниться или нет. – Ну, садись, садись, – сказал он, опустив руку на колени. Сабина огляделась по сторонам и села напротив деда. Таких старых людей она еще не видела. Кожа, под которой угадывалась форма черепа, была испещрена морщинами. Над виском пульсировала маленькая жилка, выпячиваясь, как проникший под кожу червяк. Сабина почувствовала, что ей мучительно смотреть на деда. – Значит… – его голос замер от усилия, – ты юная Сабина? Ответа не потребовалось. Сабина просто кивнула. – И сколько тебе лет? – Его вопросы произносились с нисходящей интонацией. – Шестнадцать, – сказала она. – Как? – Мне шестнадцать. Шестнадцать, – повторила она. Господи, он глух как пень. – А-а… Шестнадцать. – Он помолчал. – Хорошо. Из боковой двери появилась бабушка. – Ты здесь. Принесу суп. В этих словах «ты здесь» бабушка умудрилась дать Сабине понять, что та опоздала. «Что творится с этими людьми? – с тоской подумала Сабина. – Зачем им планировать все по минутам?» – Собаки стащили твою тапку, – выкрикнула бабушка из соседней комнаты, но дед, похоже, не расслышал. После некоторых колебаний Сабина решила не передавать это сообщение. Зачем ей отвечать за результат? Суп был овощной. Настоящий, не консервированный, с кусочками картофеля и капусты. Сабина съела – хотя дома отказалась бы, – потому что проголодалась в этом холодном жилище. Признаться, суп был довольно вкусный. Все сидели в молчании, и Сабина решила, что следует проявить дружелюбие, поэтому сказала: – Суп вкусный. Дед медленно поднял лицо, с шумом прихлебывая суп из ложки. Она заметила, что белки глаз у него молочно-белые. – Что? – Суп, – громче повторила она. – Он очень вкусный. Минут через девять в холле пробили часы. Послышался судорожный вздох невидимой собаки. Старик повернулся к жене: – Она говорит про суп? – Сабина говорит, он вкусный, – не поднимая глаз, громко подтвердила бабушка. – Ох-ох! Что это? – спросил он. – Не пойму, что за вкус. – Картошка. Сабина поймала себя на том, что прислушивается к тиканью часов в холле. Казалось, тиканье становится громче. – Картошка? Ты сказала, картошка? – Верно.