Знахарка подошла, когда я достругивал заготовку для лука, и от её ворчания меня посетило дежавю. А ведь точно, вчера то же самое происходило. – Ты зачем из дому вышел? Тебе лежать надобно. Сколько раз говорить можно? Ну да, если тянет поработать, ляг поспи, и всё пройдет. Сейчас ещё палкой махать начнёт. Не-е, сегодня следует слегка изменить наши взаимоотношения. – Зачем ругаться, баба Софа? Солнышко полезнее прохладной землянки. И вы присели бы, вон тут благодать какая. Действительно, солнце разгулялось не на шутку. Становилось жарковато. – Кха, лучше он ведает, что ему надо. В землянке печь затопи, тепло и будет, – проворчала знахарка, но рядом села. – Ведаю я, конечно, не лучше вашего, но то, что солнце дарит жизнь, мне известно. Она внимательно посмотрела и спросила вроде бы нейтральным голосом: – Что ещё знаешь? – Знаю, что жизнь прекрасна и удивительна. – Про себя автоматически продолжил: «Если выпил предварительно». – В небытии плохо? У-у-у, похоже, назрел разбор полётов. Это за кого она меня принимает? За демона какого-нибудь? Не-е, так дело не пойдёт. – Как в небытии, не знаю, никогда там не был. – А где был? – Да жил себе не тужил, а потом взял и заболел. О, как сверлит взглядом. Вы ж, мадам, на мне дыру протрёте. – И где жил? – Здесь недалече. – И не врал же, в Сибири я много где побывал. Судя по глазам знахарки, она была готова взорваться. Ха, детектор лжи от правды заглючило! – Баба Софа, Вы хотели о чём-то со мной поговорить? Так не ходите вокруг да около. – Надеюсь, я правильно оценил этого человека, иначе… последствия лучше даже не представлять. – Хотела. – Она покачала головой. – Кто ты? – На Мишку не похож? – Норов тот же, задиристый, но ты другой. – Она отрешённо растягивала слова. – Он меня побаивался, а ты смотришь как на ровню. Мишка не знал, что делать, юлой крутился, а избавиться от доли своей тяжкой не мог. Ты же, сразу видно, всё решаешь с дальней задумкой; небось, на долгие годы вперёд жизнь наметил. М-да, я подозревал о просчётах в своём поведении и в разговорной речи, а она, получается, даже мой психологический портрет составить успела. Круто! – Ну-у, куда там! Жизнь такая штука, всегда сумеет преподнести сюрприз, особенно если посчитаешь, что уже всё о ней знаешь. Вот и тут оказаться я никак не ожидал. Радовался жизни и вдруг, – я усмехнулся, – чужих блох кормить стал. – Где жил? – Да жил-то много где, но лучше спросить когда. Софа на минутку задумалась, видать о своём, о девичьем, но затем ожила и спросила: – Когда ж ты жил? Я с улыбкой взглянул на неё. А-а, была не была! – Родиться я должен почти через столетие, а до попадания сюда прожил пятьдесят шесть лет. А прокурорский взор не меняется. – Как к нам попал? – Не знаю. Уснул там – проснулся здесь. – Ритуалы какие справлял? – Да никаких ритуалов… Тут я замер: а ведь не знаю, проводились какие-нибудь ритуалы, пока моё сознание в отключке пребывало, или нет. Может, пьяные реконструкторы вокруг меня весёлую джагу-джагу сплясали и псалмы во славу Бахуса[9] пропели? За лучшую жизнь, так сказать. А Вадик при этом в ритме вальса постреливал в воздух ну о-очень холостыми зарядами. – Впрочем, я был пьян и не видел происходившего перед переносом. – Переносом? – В будущем перемещение сознания из одного человека в другого станут называть переносом. – У вас это часто деется[10]? – Нет, не часто. Наоборот, многие считали перенос невозможным, я тоже. Разумеется, ходили слухи, будто такое случалось, но доказательств-то нет. Писатели в романах, конечно, не раз его описывали, но каждый по-своему. – А с Мишкой что? – Не знаю, я с ним не общался. – Что с ним могло случиться? Какие о том у потомков суждения сложились? – Ну… коль я его не ощущаю, то он или хорошо спрятался – в этом случае есть вероятность его возвращения, – или ушёл навсегда, например в моё тело. Она отвернулась и склонила голову. – Ох, Мишка, Мишка! Боялась я за него. Слишком он всполошный[11] был. – Немного помолчав, знахарка продолжила: – Слыхала я об этом переносе, Галина рассказывала. – Софа, э-э… ничего, если по имени буду обращаться? – Наедине обращайся, а на людях зови Софья Марковна. – Понял. Скажи, а можно ли связаться с ушедшим? Хочется узнать, что же с Мишкой произошло. – Связаться можно, только нынче нельзя его тревожить. Время ему дать надо, пусть горячка уляжется. – Что ж, так и поступим. – Значит, тебе пятьдесят шесть лет. То-то ты нас с Машкой в оборот взял. Да уж, кто кого взял в оборот, ещё вопрос. Я вон молчать думал в тряпочку о попадалове, а меня растрясли как грушу. Приглядевшись на дневном свету, я уже сообразил: Софьин возраст вчера определён неверно, старостью тут и не пахнет. По виду ей от тридцати пяти до сорока лет или чуть-чуть больше. Хотя это для той жизни, в данном времени всё иначе, и к тому же проживание в лесу должно было свой отпечаток наложить. Да и тёмные круги под глазами, скорее всего, из-за моего лечения появились. А лицо красивое, точёное, нос прямой. Глаза ярко-зелёные. Из-под платка тугая коса по спине струится. Волосы каштановые, с заметной рыжинкой. И грудь… хм… есть. Эх, подозреваю, лет десять назад сочным персиком была, мужчины, наверно, проходу не давали. Впрочем, она и сейчас ягодка спелая. Что ж до сих пор не замужем-то? Сегодня надела белую вышитую рубаху и сарафан новый, тёмно-синий. Интересно, для меня так принарядилась? Попытался представить её в одежде двадцать первого века. М-м, ещё чуток макияжа, и… я с такой не отказался бы по чашечке кофе распить… за завтраком. – Как жить намереваешься? – Жить? – Я с трудом выплыл из фантазий. – Сначала нужно обеспечить нас припасом на зиму, а там увидим. – Ты, смотрю, надолго решил у меня обосноваться. Чё ж хозяйку не спросил? – Знахарка взглянула с хитринкой. – Да вот, вижу, хозяйка помирать зимой собралась. Дай, думаю, порадую. В тесноте, да не в обиде, – не остался я в долгу. – Хе-хе, помирать. Спасибо за радение. Жить я после смерти Снегурки и вправду не очень-то и желала. – В её глазах мелькнула грустинка. – Но коли в моём доме прижилась парочка шебутных мальцов, о худом и помышлять нечего. – Прости, невежливо о возрасте у женщины спрашивать, но всё же: сколько тебе лет? – Чего уж. Тридцать пятая весна в этом году пришла. А ты, поди, рассудил, я совсем старая? – Ну-у… – мне жутко не хотелось признаваться, что вчера посещали такие мысли, – жизнь в лесу быстро старит. Постарался увести разговор в сторону: – Не расскажешь, как сюда попала? Мою особу приласкали мрачным взглядом. Слегка так. Почти как своего. – Когда-то меня, молодую крепостную девку, отдали в обучение на гувернантку. Чуть постарше Мишки я в ту пору была. Пять лет отучили и послали в услужение к княгине Полтоцкой. Хорошее было время. – Софа с грустью посмотрела вдаль. – Я вольную получила за заслуги свои, но осталась при дочке старой княгини Наталье Полтоцкой и полюбила её всей душой. На её лице появилась мечтательная улыбка. – Мы с ней подружились. Да-а… А через два года скандал в семействе вышел: нагуляла молодая княжна ребёночка на стороне. Да при родах надорвалось в ней что-то, долго с постели встать не могла. Её мать, Ольга Михайловна, желали ребёночка в чужие руки отдать, но Натальюшка не позволила: сильно его любила. Всего лишь год и прожили в отцовском доме, пока она поправлялась, а потом уехали мы в сибирскую охотничью усадьбу Полтоцких, что недалеко от Красноярска. Ничего другого старая княгиня не пожелала дочери предоставить: видно, полагала, что та одумается. Но нет, решение было принято. Тогда мать прокляла на пороге родную кровь и сказала, что возврата ни Наталье, ни сыну её в отчий дом уже не будет.