— Не окусывайся, здесь не подают. Оглох, что ль, а то прочищу ухи и на затылке завяжу! Фотий Фрязев изумился такой отчаянности. Он уцепился за грудки Бочкарева: — Эх, проучу-ка тебя… Бочкарев весело отвечал: — Иди на водокачку руки помой, а то сортиром пахнут! Солдаты рассмеялись. Фрязев еще крепче уцепился за шинель Бочкарева, желая повалить солдата на пол. Тот ловко отбивался ногами. Начиналась драка, и Соколов вмешался в потасовку. Он сзади ухватил Фрязева за ворот и так рванул на себя, что Фрязев охнул, выпустил Бочкарева. Обиженно загундосил: — Ты чего безобразишь, рядовой? Соколов строго произнес: — Кто позволил руки распускать? Я тебе такого леща отвешу, что будешь лететь, свистеть и радоваться. Солдаты опять грохнули веселым смехом, а Фрязев перед видом громадного мужчины с властными манерами счел за благо отступить. Он лишь зло сверкнул маленькими поросячьими глазками: — Еще ответишь за безобразие! — и внимательно оглядел соседний диван. И, вновь переходя на уверенный тон, прищурился и строго сказал: — Потеснитесь, не в театр пришли! — Куда же тесниться? — заворчал Шатуновский. — У нас уже комплект, шесть человек… — Вот ты, кучерявый, и потеснись! — зло отвечал Фрязев. — Для фронтовика обязан потесниться. Я за тебя кровь свою проливал, я экзамен на унтера сдал, а ты места уступать не желаешь. — И, просунув колено, отжал Шатуновского и затем втиснулся на скамейку. Ударил колокол. Вдруг вагон вздрогнул, гонгом лязгнули буфера, колеса пришли в движение. Все радостно загалдели: — Поехали, слава богу! — и полезли в мешки доставать провизию, чекушки и полбутылки. Российская традиция свято соблюдалась — выпивать и жевать немедленно, едва паровоз даст третий гудок. Поезд потащился мимо станционных построек. * * * Соколов глядел в мутное окно. Мимо плыла черная земля, по которой шли люди в промасленных костюмах — сцепщики, кондуктор с красным фонарем, тащилась с тяжеленным мешком за плечами краснолицая баба в пестром платке, осторожно вышагивал по шпалам мужчина в шапке пирожком и с кожаным портфелем. Вагон миновал угольный склад, водокачку с громадной лужей — здесь заливали паровозные баки, — оставили позади платформы, груженные пушками, силуэты которых явственно проступали под грязным брезентом. Вот началась городская окраина: небольшие домишки с веселыми дымами, подымавшимися из труб, большие склады вдоль линии со стаями бездомных собак. Соколов мысленно произнес: «Прощай, любимый город! Увижу ли еще тебя, пройдусь ли по твоим булыжным мостовым?» На сердце не было обычной легкости, душа томилась страшными предчувствиями. И впрямь, впереди графа ждали смертельные испытания. И гений сыска не уклонился от опасностей, ибо понимал: великая Россия и государь ждут от него подвига. …В это время в проходе появилась еще одна фигура, которой в нашей истории суждено играть некоторую роль. Рядовой Факторович Недоуменно озираясь, в проходе стоял тот самый человек с висячим носом и большими грустными глазами, на которого Фотий Фрязев прежде указывал Шлапаку. На грязный пол он явно садиться не желал, а места свободного не было. Кто-то из солдат предложил: — Давай засуну тебя в ящик для фонарей, все равно пустой стоит. Еврей меланхолично отвечал: — От этого ужаса, что некуда деться, полезешь, как таракан, хоть в половую щель. Солдат приподнял еврея, тот делал мучительные попытки, но забраться в ящик, расположенный под потолком, оказалось невозможным. Солдаты наблюдали эту картину и зубоскалили: — Эй, жидок, хочешь в ящике от немца спрятаться? Все равно найдет. Соколову стало жалко человека — уж слишком несчастный вид был у него. Он пригласил: — Идите сюда, мы потеснимся. Еврей поклонился и вежливо сказал: — Меня зовут Лейба Факторович. Спасибо за место, здесь, вижу, сидят приличные люди. Дай Бог вам каждый день кушать цимес, а вашим врагам пусть будет базедова болезнь. А то, что здесь тесно, так скажите мне, где теперь просторно? Этого не знает никто, даже ребе Пфефферминц. — Кто? — удивился Бочкарев. — Как, вы не знаете ребе Пфефферминца? — удивленно округлил рот Факторович. — Это знаменитый знаток Талмуда. Он развелся с молодой, красивой женой. Евреи возмутились: «Как это можно поступать? Такая замечательная жена!» Мудрый ребе поднял ногу: «Видите мой новый башмак? Чудно сшит, не так ли? Есть ли среди вас умный, что скажет: где башмак мне жмет, да так, что мои глаза на лоб выпирают? Вы молчите, потому что не знаете. Вот и с женой, вы не скажете, где мне жмет нестерпимо…» Все рассмеялись, а Шатуновский стал лихорадочно царапать карандашом. * * * Бочкарев заботливо посмотрел на Соколова: — Ваше благородие, Аполлинарий Николаевич! Хлебушка с колбаской желаете? Колбаска свежая, от самого Григорьева. Или сальца отрезать? Зашел на базар — шматок изрядный купил. Я жалованье за последний месяц не стал домой отправлять, сберег. Прикинул, дескать, самому понадобятся денежки. Так оно и вышло. А на станции сбегаю, кипяточку принесу… — Ay меня шоколад и заварка из магазина Перлова, что на Мясницкой. Вот и перекусим. И в мешке тоже кое-что припасено… — отозвался Соколов. Бочкарев расхохотался, весело потер короткие, почти квадратные ладошки: — Эх, хорошо живем! Как народ говорит? Хлеб на стол, так и стол престол. Шатуновский улыбнулся, обнажив длинные зубы: — Простите, рядовой, я записываю народные выражения. Эта поговорка про хлеб — прекрасна. Вы где ее почерпнули? — Не почерпнул, а дома так говорили. — А вы какой губернии? — Смоленской. — Благодарю! — И Шатуновский стал быстро черкать в блокноте. Солдаты, успевшие принять водочки, с интересом глядели на журналиста. Соколов сделал жест, как шпрех-шталмейстер в цирке, когда объявляет заезжую знаменитость: — Герои фронта, вы имеете счастье лицезреть знаменитого на всю Европу и ее окрестности журналиста Шатуновского-Беспощадного. Он напишет о вас в газете, заметку прочтут в ваших деревнях и селах и месяц будут пить за здоровье героя. Поняли? Солдаты весело зашумели: — Как не понять? Эй, Беспощадный, про нас нацарапай, а мы тебе водочки нальем и разные происшествия расскажем. Факторович, сидевший по соседству с Шатуновским, с интересом посмотрел на него: — Шалом! Скажите, а вы чего-нибудь заплатите, если я вам случай расскажу, совершенно исключительный. Шатуновский замялся: — Ну, если очень интересный, тогда копеек десять… Факторович вздохнул: — С этого, конечно, дом не построишь, но это лучше, чем кирпич на голову. Так будьте известны, что в пассажирском купе сидит приличный господин и смотрит: пожилая крестьянка держит ребенка и все хочет засунуть ему в рот титьку. Господин видит это женское обвислое хозяйство, и его едва не тошнит. А тетка стращает ребенка: «Бери титьку, дрянь ты этакая! Ведь ты хочешь жрать? Ну смотри, я сейчас дяде дам — он это любит, все сожрет и тебе ни крошки не оставит». Солдаты вновь рассмеялись. Факторович всем пришелся по душе. Улыбнулся и Шатуновский, пошарил в кармане, достал пятачок. — Остальное за мной! — и тщательно записал анекдот.