За оконным стеклом плыли бескрайние и до скуки однообразные зимние просторы. Соколов видел засыпанные снегом поля, церковные купола на взгорке, деревушки с избами под соломой, крытые железом кирпичные дома, ометы соломы, обнажившиеся деревья садов за палисадами, чахлые деревца, бесконечной чередой тянущиеся вдоль железнодорожного полотна, телегу, поставленную на колеса и запряженную одром, терпеливо ждущим на переезде. Поезд почти без остановок и задержек несся к тому страшному месту, которое называется фронт. Туда, где с необыкновенной легкостью обрывают самое ценное и важное — человеческую жизнь. Бочкарев заботливо обратился к Соколову: — Вечереет, однако! Давайте, Аполлинарий Николаевич, уложу вас, отдохните малость. Я здесь, с краю, пока прилягу, а ночь придет — спать валетом будем. Так теплей, ночью в вагоне наверняка собачий холод. Гений сыска с наслаждением вытянулся на лавке, только сапоги далеко выперли в проход, перегородив его. Бочкарев пристроился рядом, веселым голосом сообщил: — Гляньте, как на багажной полке набились, что кильки астраханские в жестяной банке! Ни согнуться, ни разогнуться. И воздуха там нет, в нос одна спираль шибает. А вот у нас на нижней — прохладней, одно наслаждение. Почти как в губернском постоялом дворе: простор и никакой помехи. Соколов прикрыл веки. Он размышлял: «Сегодня я был не безупречен. На вокзале по оплошности в скандал попал. А это лишь начало. Что ждет меня впереди? Бог весть. Главное — теперь без приключений доеду до своего полка. Это уже хорошо!» Жизнь показала: гений сыска радовался рано. * * * За окном стемнело. В вагоне голоса стали тише. Одни, истомленные дневными хлопотами, дремали. Другие рассказывали героические истории из собственной боевой жизни, и солдаты слушали с интересом. Возле Соколова четверо солдат азартно резались в карты. За игрой с любопытством наблюдал Факторович. Унтер Фрязев, уже отстоявший очередь в уборную, лениво спросил: — Почем банк? — Пять копеек! — ответили игроки. Фрязев рассмеялся: — Ну прямо малые дети! Вы еще на щелчки сыграйте. Игроки сердито отвечали: — Надо — и сыграем, тебя, жердявый, не спросим! Фрязев уселся рядом, лениво наблюдая за игрой. Потом один солдат вышел из игры. Вместо него сел Фрязев. Минут через тридцать Фрязев загреб выигрыш, смиренным тоном произнес: — Копеечки эти себе на лекарство и детишкам на молоко, — и весело зареготал, поглядев на Факторовича: — Ну что, еврей, сыграем? — Зарок дал — не играть! — Зарок — не тещин порог, всегда на него плюнуть можно! Давай играть, а то уши оторву… Факторович сказал: — Кстати, скажу об ушах. У нас в Мелитополе есть парикмахер Саул. Однажды он стриг городового и от волнения отрезал ему ножницами кусочек уха. Тот вскочил, ругается: «Стричь не умеешь? Одно ухо короче другого!» Саул спрашивает: «Прикажете подравнять?» Шатуновский расхохотался, а Фрязев со злобой сказал: — Это ты зачем мне об этом рассказал? Факторович невозмутимо отвечал: — Если не можешь, чего желаешь, так желай то, что можешь. — Жид проклятый, ты меня запутываешь? — Фрязев отложил карты, готовый броситься на тщедушного Факторовича. — Никак нет, господин унтер! Это сказал поэт Гибирол, а жил он тысячу лет назад. Что касается вашего проклятия, то пришлите мне его по почте, я повешу на стену в рамке и буду любоваться. Соколов рассмеялся. Фрязев окрысился на гения сыска: — Чего ощеряешься? Званием не вышел, чтобы зубы скалить. Попадешь ко мне во взвод, так научу тебя пузом землю шлифовать. Улыбка сошла с лица Соколова, он резанул холодным взглядом унтера, но вновь сдержался, не ответил. Кровь кипела, многое он отдал бы, чтобы рассчитаться с этим ничтожеством, но сыщик себя сдержал. Тут выступил Бочкарев. Он крикнул на Фотия: — Ты чего грозишься? Аполлинарий Николаевич русский дворянин, а ты — грязь дорожная. И звание твое не шибко высокое, — и тут же умиротворяюще добавил: — Давайте чайку попьем, и ты, унтер, подставляй кружку. Скандал затих. Увы, как показала дальнейшая жизнь, затих, чтобы вновь вспыхнуть с ужасной силой. Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. Купить недорого с доставкой можно здесь