— Еще бы, — рассмеялась великая княжна Ольга. — Ведь не каждый день российского самодержца едва в сугроб не переворачивают. Государь распорядился: — Десять минут на переодевание, все идем гулять в сад, и затем — обед. — Лукаво взглянул на супругу: — Сегодня ты, Алике, не станешь жаловаться на отсутствие аппетита? — Сегодня я голодна, как серый волк! Государь тут же ответил: — Полагаю, не тот, который жаждал съесть графа Соколова. В прошлый раз хищник кончил плохо: его шкура теперь лежит у графа под роялью. Императрица спросила: — Неужели граф голыми руками задавил волка? — Именно так, Алике! — отвечал государь. — Вообще в старину на Руси было много силачей. Даже среди известных лиц, скажем, капитан Лукин, двухметровый гигант Александр Суворов — сын полководца, герой двенадцатого года генерал Василий Костенецкий, поэт Лермонтов. Даже мой папа, государь Александр, сдавливал в кулаке большое антоновское яблоко так, что из него сок капал. Или у нас в библиотеке хранится серебряный рубль, который мой папа скрутил в рожок. Цесаревич взял отцовскую руку, заглянул ему в лицо и весело сказал: — Я очень люблю читать «Русскую старину». В одном из старых номеров написано про крестьянку Тверской губернии. Она была невероятно сильна: гнула подковы, зараз вбивала ладонью большой гвоздь в стену. Однажды ей надоедал знаменитый моряк-богатырь Тимашов. Она сгребла его в охапку и швырнула с такой силой на пол, что тот долго приходил в себя. Я, папа, горжусь, что я русский. Все вновь улыбнулись. Цесаревич мечтательно произнес: — Эх, как я хочу быть таким сильным, как наш граф Соколов! Папа, почему бы не пригласить Аполлинария Николаевича? Вот он ловко покатал бы нас на снегоходе! Уж у него никогда мы не перевернулись бы… Генерал Лукомский откашлялся и сказал: — С полковником Соколовым произошла неприятная история. Он физически оскорбил дежурного офицера военного министра. У императрицы вытянулось лицо. — Что такое? — Граф в манеже выбросил дежурного через окно на улицу — вместе с рамой. Военный суд разжаловал его, и Соколов в звании рядового будет отправлен на фронт. Императрица с удивлением взглянула на Лукомского: — Что значит «разжалован до рядового»? Почему так строго? — Ему припомнили много прежних грехов. Эта выходка в манеже далеко не первая, — спокойным тоном произнес Лукомский, который в силу своей должности был посвящен в операцию на «Стальной акуле». Наследник крикнул: — Это жестоко! Аполлинарий Николаевич — герой войны, у него есть ранения и Георгиевское золотое оружие. А его — солдатом на передовую… — Голос Алексея сорвался, а глаза наполнились слезами. Лукомский, желая смягчить положение, торопливо заговорил: — Алексей Николаевич, не переживайте! Граф Соколов быстро отличится на войне, и ему вернут звание полковника, да еще наградят за храбрость Георгием. — Правда? — Лицо наследника просветлело. Государь заверил: — Я лично не сомневаюсь в отличных качествах графа. — Он не сказал о том, что знал: Соколов уже проходит науку в школе разведчиков. «Кукушка» Ежедневно ровно в половине восьмого утра Соколов появлялся в большом доме под номером 22 по улице Гоголя, по соседству с редакцией любимого всей Россией журнала «Нива». Здесь размещалась «кукушка» — конспиративная квартира российской разведки. Занятия на курсах проходили индивидуально. Преподаватели, сменяя один другого, знакомили Соколова с основами психологии немцев, с организацией германской армии, со способами распознавания различных родов войск, учили определять по внешнему виду типы судов и боевых кораблей. Особое внимание уделялось устройству подводных лодок и возможной на них диверсии. Соколов с особым интересом отнесся к дисциплине «Подрывное дело». Кроме того, инструктировали, как держать себя при возможном задержании. * * * На дверях конспиративной квартиры, что на четвертом этаже, висела позолоченная табличка: «Елизавета Иосифовна Пушкина-Бачинская». Это была корпулентная дама с неохватным бюстом и могучим голосом. Она содержала «кукушку»: встречала гостей из военной разведки, поила их чаем, а порой, по желанию гостей, ставила на стол обед и запотелый графинчик. В этих редких случаях заводили граммофон и слушали пластинки с записями Вяльцевой, Шаляпина, Вавича, Морфесси и казацкого хора Колотилина. За всю эту полезную деятельность дама ежемесячно получала жалованье в разведке. Причем по неизвестной причине жалованье постоянно колебалось. В конце концов Елизавета Иосифовна сама запуталась и точно не знала, какие деньги ей ожидать в следующий раз. Впрочем, сама разведка в своих делах порой запутывается так, что разобраться не умеет, где уж даме судить о замыслах этой уважаемой организации. Квартира была обычной и состояла из четырех комнат. И мебель была как у всех достаточных людей: в столовой под фарфоровой люстрой буфет с наборными стеклами, большой дубовый стол с резными ножками, двенадцать мягких, обитых полосатой материей тяжеленных стульев вокруг стола и еще шесть — вдоль стен. В гостиной, как и положено, в углу под редко снимаемым чехлом — рояль, рядом — невысокий столик с упоминавшимся граммофоном и двумя ящиками для пластинок, далее — кожаный диван с высокой резной спинкой, два громадных и тоже кожаных кресла. Вдоль торцовой стены красовался шкаф с русскими, французскими и немецкими книгами и журналами эпохи Николая Павловича, а на стенах повсюду — в рамках фотографии, фотографии… Еще был небольшой кабинет за плотными дубовыми дверями. На стене, в простенке между окон, висел в бронзовой раме совершенно замечательный своей аляповатостью шедевр неизвестного маэстро — «Лебеди летят». Дальняя комната была отведена под спальню. Тут половину пространства занимали две большие кровати, а еще был бархатный пуфик, трюмо, козетка, ковры. Как во всех домах той прекрасной эпохи, были два выхода — парадный и черный. И был еще ход — на чердак. Когда хозяйка открывала двери Соколову и тот начинал снимать шинель, навстречу из гостиной непременно выходил начальник разведывательной школы по фамилии Нестеров, фигура настолько примечательная, что заслуживает особого внимания. Бдительный Нестеров Капитан Нестеров работал в российской разведке еще со времен Александра Александровича. Это был непримечательный человек неопределенного возраста, с бесцветными глазками, в стоптанных башмаках, с обширной плешью и торчащими седыми клоками возле ушей волосами. Сотни людей с подобной внешностью сидят за конторками банков или за восемьдесят рубликов протирают штаны счетоводами. Нестеров обладал одной особенностью: в каждом встречном видел шпиона, по крайней мере потенциального, будь то официант ресторана, молочница с бидоном или даже любимая жена. Хотя его доброжелательная улыбка, готовая каждое мгновение появиться на устах, ровное, дружелюбное отношение ко всем, с кем приходилось сталкиваться, никак не выдавали эту подозрительность. Начальство Нестерова ценило. И не случайно. Именно он в 1910 году сыграл одну из первых ролей в деле разоблачения шпионского гнезда в Ковне. Произошло это почти случайно. Нестеров по служебным делам прибыл в пограничный городок Ковна. И тут у него заболела печень. Он заглянул в ближайшую от гостиницы «Савой» аптеку. Фармацевт по фамилии Зальцман встретил его как родного папу: — Ах, у нас тоскует печень? Как это неприятно! Моя Циля на прошлой неделе съела жирного поросенка, так у нее разыгралась печень, и она была готова лезть от боли на стену. Вы, простите, откуда к нам прибыли? Ах, из самого Петербурга! В вашем большом городе есть всего. И это хорошо. Вы, я сужу по выправке, военный? Вот видите, я угадал. И при ходьбе левую руку к бедру прижимаете. Это знаете почему? Потому что привыкли шашку придерживать, хи-хи! Ваш чин, простите, большой? А у нас место тихое, хорошее лекарство тоже имеем, но с большим трудом. На вашу радость, только что получил по большому знакомству волшебные таблетки — кератином. Платите каких-то три рубля, запиваете водой и через десять минут можете идти наслаждаться жизнью или, что гораздо хуже, на совещание. Впрочем, вы, наверное, приехали в гости? Фузельские — это, случаем, не ваши родственники? Ихний мальчик очень похож на вас, господин… Простите, хочу быть вежливым, называть по имени-отчеству, вас как зовут? Борис Николаевич? У нас директор мужской гимназии тоже Борис Николаевич. Представляю, как скучно молодому человеку вечерами в нашей дыре. Будьте так любезны, Борис Николаевич, приходите сегодня ужинать, моя Циля прекрасно готовит бараньи ноги. Можете не думать об том, что выпить и чем закусить… А в карты господин офицер любит играть? Под маленький интерес можем партию раскинуть. — Игриво подмигнул. — А у меня как раз гостит племянница Софа, ах, чудная ягодка. — И он поцеловал кончики своих пальцев. — Составит нам компанию… Вот такой веселый и милый фармацевт! Только подозрительному Нестерову что-то в этом человеке не понравилось. Больше того, уже после пяти минут знакомства он готов был дать руку на отсечение, что этот фармацевт — шпион. * * * За домом установили наружное наблюдение. Выяснилось, что фармацевта регулярно посещает писарь саперной бригады унтер-офицер Воронов. И с некоторых пор живет этот Воронов на широкую ногу. Год назад из казармы перешел на частную квартиру, много проигрывает в карты, тратится на ресторан и проституток. Вскоре Воронову подсунули дезу — план оборонительных сооружений фронта, потом еще раза два клали сфабрикованные документы. Но пришел день, и последовал приказ начальства: «Арестовать!» Когда Воронов в очередной раз пришел к фармацевту, их накрыли. На столе лежали копии секретных документов, оттиск мастичной гербовой печати Виленского военного округа и прочее. Начался обыск. Фармацевт возмущался: — Чего есть в моем доме? Ничего нет, только сушеных мышей по углам. Чтоб мне сдохнуть на этом месте! Разве я шпион? Не смейте об том заикаться. Но контрразведчики не зря вели визуальное наблюдение. Подняли доску подоконника, вынули оттуда громадную сумму — около пятнадцати тысяч рублей золотом. Фармацевт в первый день после ареста, как положено, все бурно отрицал, клялся и божился, что чист, яко библейский голубь перед Авраамом. На второй день сидения в камере затосковал и рассказал, что все сведения, «которые навязал» ему писарь Воронов, он уже два года передает некоему доктору Смысловскому, местному светиле по венерическим заболеваниям. Этого Смысловского дома не оказалось. Но не зря человечество изобрело телеграф. В тот же вечер рыхлого, рыжего человека с паспортом на имя Смысловского задержали при попытке выехать за границу в городе Владиславле. Под рубахой (!) обнаружили много такого, что доставило бы радость германской разведке, в том числе фортификационную карту и важные мобилизационные документы. Смысловский героически молчал — целых три дня. Он лишь плакал и вздымал к потолку пухлые ручки: — Страшное недоразумение! Не виноват! — Как — не виноват? — удивлялся нахальству следователь. — У вас нашли под рубахой секретные документы… — Ну и что? — Венеролог грыз ноготь и делал идиотское лицо. — Это не я виноват, это какой-то тип в котелке пришел ко мне домой, заплатил сто рублей и попросил отвести эти гнусные бумаги, чтобы все они сгорели, в Кёнигсберг.