А у него жена и трое несовершеннолетних детей: старшему — четырнадцать, среднему — девять, младшей, дочке — четыре годика. Юрий был очень сдержанным человеком, но стоило ему заговорить о детях, как глаза мгновенно становились мокрыми, а на скулах начинали играть желваки. Судя по тому, как ему регулярно присылались посылки, жена продолжала его любить и надеялась, что справедливость и на этот раз восторжествует. Кстати сказать, в том, что меня никто не навещал и не посылал передач, виноват только я сам, категорически запретив следователю сообщать матери и родственникам о моём аресте. Почему? Во-первых, не хотелось травмировать её понапрасну; во-вторых, по своей наивности я был твёрдо уверен, что из зала Суда, если не раньше, я выйду на свободу… Прошло ещё немного времени, и однажды ночью мне вдруг приснилась голая баба! Не какая-то определённая знакомая, а совершенно чужая, лицо которой я видел впервые. Но какие формы она имела… Боже мой! Я так увлекся её созерцанием, что проснулся от ощущения того, что «мой приятель» просто лопнет от напряжения. Проснулся и тут же обнаружил, что мои трусы стали влажными. К тому времени я уже знал, что онанизм не очень приветствуется в местах лишения свободы, а потому почувствовал себя весьма неуютно, а уж вставать и вовсе не хотелось: вдруг промокли и брюки? С трудом заставил себя уснуть, и на этот раз «незнакомка» мне не являлась… Постепенно, взяв себя в руки, я заставил себя не думать о женщинах, чтобы не пробуждать лишних эмоций. Это было как тренинг, которым я постоянно начинал свой новый день. Проснувшись утром и незадолго до сна я убеждал себя в том, что единственная женщина на свете для меня — мама. Как ни странно, но это помогало, и я «спокойно» продержался ещё около пяти месяцев. Но однажды, просматривая оставленную мне одним талантливым соседом тетрадь, я наткнулся на его удивительные зарисовки, напоминавшие позы «Ка-масутры». Рисунки сделаны были столь профессионально и жизнеподобно, что мозг мгновенно подключил прогоняемые мною видения. И тренинг уже нисколько не помогал, несмотря на все мои старания: всякий раз перед сном я уже знал, что мне приснится. Самое интересное, что я с нетерпением ожидал того момента, когда удалюсь в свои эротические фантазии. В один из таких дней у меня настолько разболелась голова, что я, никогда не подходивший к «кормушке», когда прибывала аптека (шнырь санчасти из зэков в сопровождении медсестры или фельдшера, с тележкой на колесиках, наполненной различными лекарствами), дождался, когда отойдет последний, наклонился и выглянул в «кормушку». Рядом с тележкой лекарств стояла молодая, лет двадцати, девушка в белоснежном халате и медицинском колпаке, из-под которого кокетливо выбивалась завитушка чёрных волос. Её лицо показалось мне самым прекрасным из всех, которые я видел в своей жизни, а в её голубых глазах мне сразу захотелось утонуть навсегда. К моему огромному счастью, шныря рядом не было, и почему-то мне подумалось, что это очень хороший знак: — Что у вас? — деловито спросила она, не глядя в мою сторону. — Не знаю, ласточка, голова просто раскалывается! — ответил я, стараясь придать голосу как можно больше нежности, но проговорил так тихо, чтобы не услышал никто, кроме неё. Она вдруг взглянула на меня, чуть заметно вздрогнула и быстро осмотрелась вокруг, не слышал ли кто, затем снова взглянула на меня и почему-то густо покраснела. Тогда мне подумалось, что, наверное, в моём взгляде всё было настолько красноречиво, что и слов не требовалось. — Правда болит? — так же тихо спросила она, а в голосе было столько растерянности, словно она хотела услышать нечто такое, чтобы снова стать строгой и неприступной. — Истинная правда! — кивнул я, не понимая причин её растерянности. — Болит… и сердце тоже… — ещё тише добавил я, а чтобы не дать ей опомниться, сказал в оправдание: — Вы же видите меня впервые, за более чем девять месяцев я первый раз обратился к вам… — Мне думалось, что это заставит поверить девушку: обычно тот, кто хотел «приколоться» к женскому полу, всякий раз бросался к «кормушке» и готов был жаловаться на что угодно, лишь бы провести некоторое время с той, от кого «пахнет» настоящей женщиной. Откуда мне было знать, что девушка работает фельдшером лишь несколько дней и это её первый обход. Откуда мне было знать, что смущение навеяно совсем не тем, о чём думал я. В тот момент мне казалось, что в моём голосе было нечто, заставившее её вопреки всяким инструкциям заговорить на обычном человеческом языке: — Давно болит? — Третий день… — Такое бывало раньше? — Нет, впервые… — Даже и не знаю, что вам предложить… — растерянно проговорила она. — Может, давление подскочило? — предположил я. — Ладно, я вас вызову… — после недолгих размышлений ответила она. — Как вас зовут? — прошептал я. — Гражданин фельдшер, — машинально ответила она, думая о чём-то своём, потом взялась за «кормушку». — И всё-таки? — настойчиво прошептал я и чуть-чуть прикоснулся к её наманикюренным пальчикам. Словно какая-то искра пробежала по нашим телам, у меня даже пот выступил, «мой приятель» мгновенно вздыбился в полном нетерпении, а девушка снова чуть заметно вздрогнула, но руки не отдёрнула. Помедлив мгновение, как бы раздумывая, она тихо прошептала, многозначительно глядя мне в глаза: — Тамара. — Потом резко захлопнула «кормушку». Словно получив нокдаун на ринге или выпив стакан доброго вина, я вернулся на своё место. Кровь стучала в висках, а сердце ухало столь бурно, что казалось, ещё немного, и оно выскочит из груди. — Что с тобой, Режиссёр? — взглянув на меня, спросил Юрий. — Так сильно голова болит? — Ага, — соврал я и прилёг на шконку. Честно говоря, после прикосновения к руке Тамары я стал прекрасно себя чувствовать. Какая, к чёрту, головная боль? В тот момент у меня была одна «головная боль»: выполнит ли Тамара своё обещание? Я вспомнил себя тринадцатилетним, когда удалось договориться с одной девчонкой, что мы с ней станем «мужем и женой». Казалось, ни до того давнего прикосновения, ни после оного я уже никогда не испытывал подобных ощущений. Меня колотило, будто от сильного жара или лихорадки, перехватывало дыхание, неожиданно захотелось всё ломать и крушить. Не знаю, чем бы закончился тот день, если бы не послышался скрежет дверного замка и зычный голос не выкрикнул: — Доценко! Слегка! Вызов «слегка» означает с возвратом в камеру: встреча со следователем, адвокатом, врачом. — Куда это тебя? — удивлённо спросил Юрий. — Не знаю, может, следак пришёл или адвокат… — старательно сохраняя беспечный вид, ответил я, хотя и было внутреннее убеждение, что Тамара выполнила своё обещание. Процедурная комната нашего этажа находилась в другом конце коридора, но этот путь показался мне слишком коротким. Я перебрал, вероятно, тысячу вариантов моего возможного поведения с Тамарой. Понимая, что, может быть, это мой единственный шанс пообщаться с противоположным полом за почти годичное время пребывания под следствием. (Почему-то мне и в голову не приходило, что это может продлиться долгие годы.) И я взвешивал всевозможные случайности, которые могут помешать ещё хотя бы раз прикоснуться к её руке, даже помечтать о других частях тела я не решался. От одной мысли, что вновь прикоснусь к её руке, во мне до «красной метки» подскакивал адреналин в крови и зашкаливало кровяное давление. Молотом стучала одна и та же мысль: «Господи! Пустъ Тамара будет одна в кабинете!» И вот передо мной ЕЁ кабинет. Нагловато постучав мощным ключом в дверь, вертухай подождал, когда Тамара откроет: — Задержанный по статье двести шестой, части первой УК РСФСР, Доценко Виктор Николаевич, доставлен по вашему распоряжению! — Хорошо! Пусть войдёт! — сказала Тамара, явно сдерживая волнение. — Мне войти с ним? — поинтересовался сопровождающий, и у меня тут же всё замерло внутри. — Нет, посидите у кабинета! — услышал я с явным облегчением. Войдя внутрь, я взглянул на Тамару и увидел в её глазах явное волнение. Нет, не страх, не настороженность, а чисто женское волнение. Волнение, какое испытывает женщина, находясь рядом с мужчиной, к которому она чувствует некое влечение. Может быть, я ошибаюсь и мне всё просто кажется? Понимая, что времени в обрез и нужно спешить, а у меня даже нет ответа на вопрос, как себя вести с ней, я решился провести «разведку осторожного боя», для чего, не отрывая взгляда от её глаз, завёл руку за спину и осторожно, стараясь не произвести лишнего шума, повернул ключ в замке. Мне пришло в голову, что Тамара специально оставила ключ в замочной скважине, а если нет, то я тут же услышу недовольный голос: «Что вы делаете? Откройте немедленно!» Я действительно услышал эти слова: — Что вы делаете, Доценко? Откройте… Её голос был таким тихим, а в нём звучало столько волнения, что не нужно было никакого переводчика, чтобы понять правильно её состояние: «Господи, Доценко, ты же знаешь, как у нас мало времени…» Вероятно, у меня было такое желание в глазах, что, когда я, молча и медленно, шагнул к ней, в глазах Тамары я прочёл нечто напомнившее мне тот самый зачарованный взгляд кролика, когда на него глядит в упор удав. — Что вы?.. Зачем?.. — чуть слышно прошептала она. — Я… нет… — лепетал мой язык: я ничего не соображал. — Я совсем не то, что вы думаете… — шептал я, продвигаясь всё ближе и ближе. — Не нужно… — шептала Тамара, но её глаза кричали совсем о другом. Наконец я оказался рядом с её огнедышащим телом, мои дрожащие от нетерпения руки осторожно прикоснулись к её бедрам и, словно руки слепого, не желая спугнуть, но испытывая удивительное счастье от неизбежного, как мне казалось, конца, медленно поползли к заветному месту, оценивая по пути, что скрывается под белоснежным медицинским одеянием. Желание моё было столь сильным, а чувства столь обострёнными, что казалось, я слышу не только все шорохи вокруг, но даже как ровно бьётся сердце вертухая, оставшегося в коридоре. С огромным трудом сдерживаясь от нетерпения, чтобы не наброситься на девушку, я шептал что-то несуразное, малопонятное, но, как мне казалось, весьма притягательное: — Тамарочка… ты даже не представляешь, какая ты удивительно прекрасная… Господи, что ты со мной делаешь? — вопрошал я, а она, всё чаще дыша, тихо постанывала, ватно опуская одну руку к моей руке, другой же обнимая меня за плечи. В этот момент мои руки, тщательно исследуя её бедра поверх бархатистого халата и не ощутив знакомого рельефа трусиков, отвоевывали всё большее пространство, не обращая внимания на не очень упорное сопротивление её руки, которая вроде бы и пыталась помешать исследованиям, но на самом деле ненавязчиво направляла их в нужном направлении. Наконец-то моя рука добралась до края полы халата и ощутила прохладно-гладкую поверхность капрона. На миг посетила шальная мысль: «Если это колготки, то снимать не буду — порву к чёртовой матери!» Однако почти тут же пальцы наткнулись на такой знакомый предмет, как резинка от пояса: «deja vu»! И вот уже мои пальцы ощутили бархатистую кожу девушки. Мои ноги чуть подкосились, пальцы одеревенели, замерли, казалось, что я сейчас потеряю сознание. Вероятно, нечто подобное ощущала и Тамара: её глаза были прикрыты, от прерывистого дыхания внушительная упругая грудь то поднималась, то опускалась — девушка явно находилась в предобморочном состоянии. Казалось, выпусти я её из рук, и она тут же рухнет на пол. Я совсем потерял голову, утратил способность трезво соображать: в любой момент могли постучать в дверь, и конечно же сразу открыть замок будет невозможно. Начнут стучать настойчивее, возникнут подозрения… Мне-то что, а Тамару, естественно, уволят с работы! Да и мне не «что»… Много лет спустя в одной колонии произошёл подобный случай. Один заключённый заигрывал с заведующей магазином, в котором отоваривались зэки. Видно, и ей, сорокалетней матери-одиночке, было лестно ухаживание двадцатипятилетнего самца. Короче говоря, всеми правдами и неправдами, не без её участия, парня назначили работать «шнырём» к ней в магазин. Трудно сказать, сколько раз в неделю они занимались эротическими играми, я свечку не держал, да и они были максимально осторожны, всё время закрывая замок на собачку. Магазин был довольно большой, и, находясь на его складе, можно было не услышать, что кто-то стучит в дверь. Этим они и пользовались. Но однажды отсутствие бдительности подвело их: они забыли опустить собачку и настолько увлеклись своим важным занятием, что не услышали, как тарабанили в дверь. Но на этот раз за дверью оказался не зэк, даже не какой-то там прапорщик: в дверь стучался сам «Старший Кум» — кто ещё не знает, это Начальник оперативной части колонии или тюрьмы. Поговаривали, что бедных влюблённых кто-то просто-напросто подставил, потому что стучать «Старший Кум» начал сразу ногой, словно не сомневался, с чем он столкнётся. Когда же никто не отозвался, он открыл дверь запасным ключом. Представляете картинку: на склад вместе с сопровождающим его ДПНК входит «Старший Кум», а там, с задранным на спину подолом, согнувшись в три погибели, стоит мать-одиночка и, постанывая от удовольствия, двигает внушительной попой взад-вперёд. Можно только догадываться, что ожидало эту бедную женщину.