Бутырские будни Здесь люди разные сидят: Кто без вины, кто виноват… Тем, кто на воле, не понять, Что происходит в казематах! Здесь сильный прав! Любовь — сплошные страсти! Татуировок разных — пошлый Эрмитаж, Гнуснейших анекдотов злые басни… Жизнь уголовная: обманчивый мираж!.. Мой короткий беспокойный сон был прерван самым неожиданным образом: «…зачинщик злополучной драки в кафе, тот самый парень, которого я впервые увидел на своей ленинградской квартире, уставился на меня и довольно грубо сказал: — На прогулку! — На какую прогулку? — удивлённо переспросил я. — На прогулку! — заорал он во весь голос и…» …я открыл глаза. Дверь в камеру была отворена настежь, и почти все мои сокамерники выходили и выстраивались «в продоле» — именно так называли в Бутырке огромный коридор между камерами. Оказывается, для нашего корпуса наступило время часовой прогулки в прогулочных двориках. Прогулочные дворики располагались на самом верхнем этаже Бутырки. Они были примерно такими же, как и камеры, но без бетонного потолка, который заменяли прочные железные решётки, а единственным предметом «мебели» была небольшая скамейка посередине с железными ножками, залитыми в бетонный пол. Сквозь потолочную решётку видно синее небо, в самом центре Бутырской тюрьмы можно рассмотреть обзорную вышку, из которой велось наблюдение за всеми прогулочными двориками. В четырёх углах тоже возвышались вышки с вооружёнными солдатами, а по краю стен по специальным деревянным дорожкам прохаживался дежурный сержант, наблюдавший за гуляющими сидельцами совсем рядом. Почему-то так получалось, что во время прогулки нашей камеры по краю стены ходил один и тот же сержант: толстый, добродушный, с постоянной улыбкой на большом лице. В то время я не очень разбирался в национальностях и не мог понять, на кого он похож: на узбека, таджика или татарина. Как только не обзывали его обитатели Бутырской тюрьмы: и «чукчей, и абреком, и чучмеком», но он нисколько не обижался, продолжая щериться во весь свой щербатый рот, обнажая мелкие, жёлтые от табака зубы. При вести о том, что камеру ведут на прогулку, лица многих сокамерников осветились улыбкой: они радовались возможности подышать свежим воздухом, порезвиться «на природе» и увидеть настоящую «волю» — кусочек синего неба. С удивлением я услышал, как кто-то крикнул: — Крылатый, мяч захвати! «Ничего себе, — подумал я, — даже мячу них есть!» Надо заметить, что не все однозначно отнеслись к такому законному мероприятию, как прогулка: человек пять остались в камере. Кстати, в российских тюрьмах существует неписаное правило, по которому разрешается оставлять в камере во время прогулки не менее трёх человек. Мне кажется, что одного не оставляют, чтобы предотвратить попытку суицида, а двоих — чтобы не случилось какого-нибудь происшествия сексуального характера. Можно подумать, что присутствие свидетеля кого-то остановит… Построив в две шеренги, нас торопливо пересчитал корпусной дежурный и объявил количество сопровождающему прапорщику, который и повёл нас к месту прогулки. Замыкал колонну напарник прапорщика. Пройдя несколько лестничных пролётов, вскоре мы оказались в помещении метров пять шириной и десять длиной. Едва дверь за нами захлопнулась, знакомый голос выкрикнул: — Крылатый, где мяч? Ожидая увидеть нечто резиновое и надувное, я с трудом удержался от смеха, увидев «мяч». Он оказался обыкновенным небольшим мешочком, сшитым из кусочков матрасовки, набитым различными тряпками и зашитым крупными стёжками. Ни с кем пока не сблизившись, я стоял в сторонке и лениво наблюдал за игрой, мысленно повторяя стихи, возникшие как бы сами собой после первой ночи, проведённой в Бутырской тюрьме. Назвал я это стихотворение: Терпению предел Ох, лампы, эти тусклые лампы! Не сомкнуть на минуту глаз… На подмостки бездушной рампы Меня бросил судьбы Указ! А по камере, словно волки в клетке, Шагом топчутся вдоль и вширь. Волчьи взгляды, зрачки-иголки: Сумасбродный, бездушный мир… Как охота завыть по-волчьи, Перегрызть свои вены вдрызг, Чтобы тёплой июньской ночью Хлынул ливень кровавых брызг! Как охота мне, как охота Ощутить автомата дрожь, Захлебнуться кровавой икотой, Поломаться, как в поле рожь! Я хочу, чтоб отравленной кровью Прохрипело бы горло: «Прощай!» Над моей несчастной любовью Ты не смейся, весёлый май!.. Мою «поэтическую музу» прогнал ехидный вопрос: — Послушай, Режиссёр, а ты не хочешь мяч погонять? Или ты только боксом увлекался на свободе? Я вернулся с поэтического Олимпа на грешную землю и увидел перед собой Кешку-Рыся: — Не только… — возразил я и опрометчиво согласился. Опрометчиво потому, что если предположить, что до этого дня они действительно играли в прообраз той игры, которая в настоящее время называется мини-футболом, то вполне возможно, что в тот день игра была объявлена исключительно для того, чтобы проверить меня «на вшивость». Не буду перечислять все подлянки, которые устраивали мне игроки противной стороны и «товарищи» по команде: всё было подчинено тому, чтобы именно я испытал на собственной шкуре, что значит быть «мячом». Трудно представить, что было бы с моими ногами и телом, если бы я в своё время не окончил спортивную школу и не имел бы хорошей физической подготовки. Но она-то, слава богу, была! И после нескольких минут силового давления на меня с обеих сторон, во время которого мне удавалось не только избегать столкновений и ударов, но и направлять их усилия друг на друга, противники и игроки моей команды постепенно так увлеклись самой игрой, что забыли про договорённость и начали играть в нормальный мини-футбол. Силовых столкновений было много, как и нарушений, тем не менее игра в «футбол» оказалась очень азартной, и я получил истинное удовольствие, тем более что наша команда выиграла с перевесом в один мяч. Мы так увлеклись игрой, что очнулись лишь тогда, когда раздался зычный голос дежурного вертухая: — Построились! По пути в камеру Кешка-Рысь одобрительно заметил: — А ты вроде ничего пацан…