— Кто? — Узнаешь, — уклончиво ответил он, но не ушёл, дожидаясь, пока я не оденусь, чтобы помочь мне дойти. Терзаясь догадками — кто мог меня вызвать после отбоя? неужели менты? — я быстро оделся, вытащил из-под кровати костыль, с помощью шныря вышел в коридор и постучал в дверь каптёрки. — Давай входи, Режиссёр! — услышал я дружелюбный голос и открыл дверь. В небольшой комнате, кроме стола, трёх стульев и длинного стеллажа, забитого матрасами, ничего не было. За столом сидел, как я уже сказал, довольно симпатичный черноволосый сухощавый парень лет тридцати. Его можно было принять и за грузина, и за еврея. Перед ним стояли литровая банка с чифирем и эмалированная кружка. Увидев меня, парень встал и протянул руку: — Входи, дружбан! Я вошёл, а шнырь-бугай остался за дверью. — Моё погоняло — Лиса… Привет, Режиссёр! Присаживайся, земляк, — кивнул он на стул напротив себя. — Земляк? — Я был несколько удивлён, но присел на указанный стул, прислонив костыль к стене. — Ты ж из Москвы? — Из Москвы… Ты тоже? — Ну, с самого центра! — Он подмигнул. — И я из центра… С Зубовской площади… — Ого, вдвойне земляки — я с улицы Фрунзе! — Лиса настолько обрадовался, что поднялся со стула, подошёл ко мне, обнял и похлопал по спине. — Да не вставай ты, Режиссёр… — кивнул он на мой костыль. — Надо же, за четыре года на «пятёрке» впервые встречаю человека, который не просто земляк, а еще живёт рядом со мной! — Он настолько расчувствовался, что полез в тумбочку, достал из неё большую плитку шоколада и протянул мне: — Угощайся, земеля! — Потом вытащил оттуда же пачку «Космоса»: — Кури! — Спасибо… Лиса! Может, лучше по имени? — неуверенно предложил я ему. — Серёга меня кличут, но лучше — Лиса! — Как скажешь… К сожалению, ничем не могу тебя угостить: раздербанили меня на Орской пересылке, — виновато вздохнув, проговорил я со смущением. — Совсем оборзели, суки! — зло выругался Лиса. — Синяки под глазами тоже они?.. — Ну… — Я глубоко вздохнул. — Если бы не отказали рука и нога, то они бы так просто не отделались… — Я поморщился. — Запомнил кого? — Всех запомнил, а один даже со мною этапом пришёл на «пятёрку»! — Он в карантинке? — Ну… Прикидываешь, эта мразь на «Муму» меня взял: подходит и говорит, мол, пацан на «крытку» идёт, нужно помочь! Святое дело… Спрашиваю: никто больше не будет ко мне нырять за «помощью»? Божится, гадом, говорит, буду… Поверил, располовинил свой мешок, отдал ему, как порядочному, половину вещей, но не успел он отойти, как ко мне ещё двое подвалили… Делись, говорят, и внаглую лезут в мешок! Я и стал их охаживать костылём. Да многовато их оказалось: ещё человек пять подвязались… — Я покачал головой, потирая бока. — Первый — это же пробный камень; узнать, чем у тебя можно поживиться. Как его фамилия? — У Лисы зло разгорелись глаза. — Может, я сам… когда руки-ноги окрепнут? — неуверенно предложил я Серёге. — Зло нужно наказывать как можно быстрее. Месть — это то блюдо, которое нужно подавать горячим! — нравоучительно произнёс он. — Кстати, что у тебя с конечностями? — с неожиданной озабоченностью спросил Лиса. Я коротко рассказал и об избиении во время следствия, и о встрече с Бриллиантом, и о насильно взятой пункции из спинного мозга. — Вот суки позорные! А ты говоришь… — Он ненадолго задумался. — Послушай, а у тебя есть хоть какие-нибудь доказательства его участия в дербаловке? Вряд ли кто из очевидцев захочет тебя поддержать. Вот и окажется твоё слово против него… Я вздохнул и пожал плечами: как я мог доказать, что он участвовал в том беспределе? И почти тут же мозг выдал подсказку — напомнил о сапогах! — Есть доказательство! — воскликнул я. — Какое? — Мои кожаные сапоги у него! — А он скажет, что эти сапоги получил в «дачке» или с воли с собой прихватил, — покачал головой Лиса. — Так это же здорово! Он сам себе подпишет приговор! — снова воскликнул я. — Не понимаю… Поясни, почему? — Лиса собрал в кучу свои густые брови. — Дело в том, что мама, посылая мне вещевую посылку, на всякий случай, как написала в письме, чтобы не подменили кожаные сапоги на какую-нибудь подделку, на подкладочной коже голенища написала мою фамилию и год рождения, — пояснил я. — Даже письмо её сохранилось… Вряд ли этот охламон догадался осмотреть голенище… — Слушай, а твоя мать — умная женщина! — восхищённо проговорил Лиса. — А ты думал! Моя мама — настоящее чудо! — Говори его фамилию! — Багун Александр… Но ты знаешь, он здоровый бугай! — предупредил я. — На всякое здоровое есть своё, поздоровее! — недобро усмехнулся Лиса и тут же снова задумался. — Но на всякий случай нужно подстраховаться, — как бы про себя проговорил он. — Вот что, ты посиди тут, почифири сам на сам, а я сгоняю кое к кому… — Для подстраховки? — догадливо спросил я. — Угадал! На местноту у многих зуб имеется, но, как говорится, «бережёного и Бог бережёт…». — «…а не бережёного конвой стережёт»! — подхватил я. — Вот-вот! — улыбнулся Лиса и вышел. Прошло минут пятнадцать — двадцать, и моё сердце от чифиря ходуном вовсю заходило, когда наконец вернулся Лиса. — Всё ништяк — Бесик поддержал, да ещё и ребятишек своих дал. Сейчас твоего барбоса сюда притащат! — Бесик? — Ну, «Вор в законе»! Правильный парняга! Его два месяца в зону не спускали, в БУРе держали, так такой ералаш на командировке начался, что Буш за голову схватился: спускай, говорит «Хозяину», Бесика, а то начнутся такие беспорядки, что до Москвы долетит… Тот и сдался, но… Лиса хотел о чём-то еще рассказать и не успел — в каптёрку действительно вошёл мой фуфлыжник в сопровождении двух качков. Один из них держал его мешок, который я сразу узнал. Увидев меня, Багун ехидно усмехнулся: — И что ты тут братве обо мне наплёл? — Предъявляет, что ты его сапоги по беспределу присвоил! — спокойно ответил за меня Лиса. — Его сапоги? — воскликнул он и картинно воздел глаза кверху. — Ты чё буровишь, гнида? Эти сапоги мне любимая мамочка в вещевой «дачке» прислала! — Сам ты гнида, фуфлыжник засранный! — не выдержал я, но Лиса предупредительно поднял руку. — Погоди, Режиссёр! — проговорил он и повернулся к Багуну: — И размерчик сапог, конечно, твой? — Ну, сорок третий! — кивнул тот и победоносно взглянул на меня. — Ну, и у тебя, Режиссёр, тоже сорок третий? — Сорок третий… — И что делать будем? Ты, земляк, уверен, что это твои сапоги? — вновь спросил Лиса. — Не возьмёшь слова назад? — Я чё, не понимаю, что за слова отвечать надо? Я ж сказал: мои это сапоги, и всё тут! Этот москвач на меня специально наговаривает: обозлился за то, чё я не встал на его сторону, когда он не поделил что-то с братвой! — Он повернулся ко мне: — Ты чё, мне сват или брат, чтобы я за тебя в непонятке оказался? Ну, угостил меня сигаретой, спасибо за то, ну покалякали две минуты, чё дальше-то? — Что скажешь, Режиссёр? — спросил Лиса. — Пусть сапоги покажет! — предложил я. — Для чего? — нахмурился Багун. — А чего ты киксуешь? — Я усмехнулся прямо в его наглую рожу, с трудом сдерживаясь, чтобы не плюнуть в неё. — Кто киксует? Хочешь посмотреть, смотри! — Он взял у сопровождающего свой мешок, быстро развязал и вытащил сапоги. — На, смотри! — Он со злостью сунул их мне. — Ещё раз спрашиваю: ты уверен, что это твои сапоги? — спросил я, глядя на него в упор. — Ты меня глазенками-то своими не сверли, не на того напал! Не страшно мне, понял? — Казалось, ещё немного, и он закричит. — Сказал, мои, значит, мои! — Что ж, не говори потом, что тебя не предупреждали. — Я быстро вывернул голенище и показал мамину надпись Лисе. — Вот, смотри, что написала моя мать, когда пересылала мне эти сапоги!