И вам, наверное, нетрудно себе представить, как выглядел я после почти годовой отсидки в ШИЗО: ДВЕСТИ ДЕВЯНОСТО ТРОЕ СУТОК — без малого ЦЕЛЫЙ год! Если мне не изменяет память, за это время я потерял более двадцати килограммов, и, вполне возможно, кто-то заслуженно называл меня доходягой… Как говорит моя жена Наташа, мой характер конечно же «не подарок к Восьмому марта». И я точно не мог спокойно сносить издевательское отношение Степанцова и «Старшего Кума», а потому при любом удобном случае открыто дерзил им и иногда, вконец съезжая с катушек, начинал угрожать, что рано или поздно им этот беспредел ещё аукнется. Моё поведение привело к тому, что на меня ополчилось почти всё начальство зоны, исключая того самого Замполита, о котором упоминал пожилой зэк. С Замполитом Давиденко Александром Игоревичем у нас была отдельная история. Кстати, он дружил с нашим отрядным Мельниковым. Всеми силами они пытались улучшить моё положение, но ничего не могли сделать. Единственное, что удалось Замполиту, это облегчить моё передвижение по колонии. Я упоминал ранее, что на «пятёрке» все отряды были огорожены забором, то есть у каждого отряда имелся собственный локальный участок, за пределы которого можно было выходить только по спецпропускам или в силу привилегированного положения на зоне. К таким счастливчикам относились завхозы, нарядчики, заведующий столовой, заведующий библиотекой, заведующий клубом, заведующий баней-прачечной, члены секций общественного порядка, проще говоря, зэковские «менты», то есть «козлы». Ко всем перечисленным я, естественно, не относился, но Замполит придумал именно для меня то, с чем должен был считаться даже Степанцов, не говоря уже о «Старшем Куме» и Заместителе по режиму. Как-то Замполит попросил меня написать в местную «сучку», или, как говорилось выше, в многотиражную газету, издаваемую специально для колоний. Если не изменяет память, называлась она «На свободу с чистой совестью». Именно после знакомства с этой газетой я и написал стихотворение: На свободу с чистой совестью «На свободу с чистой совестью!» — Призывает плакат на стене. Я же невиновен полностью, И угрызений даже капли нет. Значит, совесть представляется Нам с Законом, словно день и ночь. Или у Фемиды своя палица, Что никто не сможет мне помочь? Свои принципы должен бросить я, Для себя мерзавцем стать. Вывод сам собою напросится: Позабудь всё, о чём мечтал! Круг замкнулся заколдованный: Коль я невиновен — отпусти! Хоть тюрьмою жизнь поломана, Чистоту души не зачернить! От раздумий можно тронуться Иль наметить в жизни поворот, Но плакат: «Свобода с совестью…» Для меня никак не подойдёт!.. Тогда Замполит предложил мне на выбор три темы. И я, действительно соскучившись по творчеству, не стал выбирать, а расписал все три темы. Все три статьи Давиденко понравились, и он стал посылать их по одной в газету, выходящую дважды в неделю. Прошло два месяца, и неожиданно в зону приезжает «высокое» начальство из ГУИТУ — Главного управления исполнения наказаний. Приехавший полковник, как бы «главный Замполит», вызывает меня и Замполита Давиденко в кабинет Степанцова и при них зачитывает приказ: «…за серию статей, выполненных на высоком уровне, вручить осуждённому Доценко Виктору Николаевичу главную премию управления… в размере пятидесяти рублей… Замполиту Давиденко Александру Игоревичу вынести благодарность и поощрить тринадцатой зарплатой…» Представляете? До меня «пятёрка» ни разу даже не упоминалась в столь высоких начальственных кругах, а тут ещё не только главная премия зэку колонии, но ещё и благодарность Замполиту! Нужно было видеть волнение Александра Игоревича и округлившиеся глаза Степанцова, которого приехавший полковник поблагодарил «за такого работника, как Давиденко, и за то, что не оставляются без должного внимания такие талантливые осуждённые, как Виктор Доценко!». Как бы там ни было, но с того дня я получил спец-пропуск, подписанный Замполитом, на моё свободное передвижение по колонии. Однако эта привилегия сослужила мне и негативную службу. Многие «шерстяные» зэки «пятёрки», в других зонах они называются блатными, ревниво отнеслись к моему новому положению и не преминули открыто выражать своё недовольство: то толкнут в строю, то на плацу во время проверки в бок ткнут, — в общем, всячески провоцировали меня на драку. Защиты ждать было неоткуда, и я дошёл до такого состояния, что понял: ещё немного, и сорвусь… Зарублю топором кого-нибудь или забью молотком. И в полном отчаянии решил встретиться с самим Бесиком, то есть с негласным «Хозяином», точнее, со «Смотрящим» колонии. Но как это сделать? И придумал… К тому времени я сблизился с одним из «шерстяных», который нормально ко мне относился. Родом он был из Ленинградской области, и прозвище имел оригинальное — Пашка-Хруст. Дело в том, что ему вдруг стукнуло в голову поучиться в Институте культуры на заочном отделении. (Как ни странно, но такое возможно в нашей стране, даже «за колючей проволокой».) Захотеть-то он захотел, но для этого нужны были ещё и знания, а их-то ему явно и не хватало. А кто на «пятёрке» «сечёт по культуре»? Конечно же «москвач», то есть Режиссёр. Вот он и предложил мне, конечно же, за соответствующее вознаграждение, писать за него домашние задания, рефераты, решать творческие задачи и прочее, прочее… Мне это было нетрудно, а он позднее мог хвастаться «корочкой» о высшем образовании. Однажды дошло до курьёза — приходит ко мне Пашка-Хруст и говорит: «— Слушай, Режиссёр, ты не мог бы писать мои работы чуть проще? — Зачем? — удивился я. — Да декан заочного обучения письмо прислал, пишет, что я наверняка окончил какой-нибудь театральный институт, а потому просит перестать морочить им голову! — Отчислили, что ли? — Нет пока, но… — Ладно, попытаюсь писать проще… — А как объяснишь? — Напишу, что с книжки Станиславского списывал, — быстро нашёлся я…» Так вот, приняв решение встретиться с Бесиком, я обратился за помощью к Пашке-Хрусту, который тут же замахал руками: — Ты что, Режиссёр, хочешь, чтобы тебя ногами вперед от него вынесли? — С чего это? — Ты же сам знаешь, как к тебе относится его окружение… Даже не представляешь, сколько раз мне пришлось тебя отмазывать, — неожиданно признался он. Я действительно знал, что Пашка-Хруст ко мне хорошо относится, он даже на свой день рождения меня приглашал, понимая, что многие из тех, кто придут к нему, будут недовольны, столкнувшись со мной. Почему-то вспомнились стихи, которые я написал ему ко дню рождения… Пашке-Хрусту — тридцать Июнь принёс мне много бед: Я этот месяц ненавидел… Но ты увидел в нём рожденья свет,