— Ты хочешь, чтобы я проверил Эмори и Идена? — Нет, – я делаю глубокий вдох, затем, наконец, признаю, что с Брук всё в порядке. С ней всё в порядке. Возможно, она не почувствовала запаха, потому что спала. Или, может быть, у меня галлюцинации. Если бы в моей жизни был хоть один день, когда я бы подумал, что галлюцинации возможны, это был бы сегодняшний день. — Нет? — У тебя есть рубашка, которую она могла бы надеть? Просто чтобы Брук не пришлось спать в платье. Я не поведу её туда, так что ей придется провести ночь у Грея. Брук не будет возражать, она время от времени остаётся с Греем на ночь. Не часто, но достаточно часто, чтобы я знал, что ей удобно провести здесь ночь. Грей слегка задыхается от волнения. — Я купил ей одежду. Я фыркаю. — Серьёзно? — Да. Я шёл по какому-то магазину и оказался в отделе детской одежды, где нашёл самые симпатичные вещи, поэтому купил их по размеру Брук. Теперь у меня наконец-то есть причина подарить их тебе. — Что значит «по какому-то магазину»? – зная Грея, какой-нибудь магазин мог означать всё, что угодно. — Ли Ко. Как я уже сказал, просто какой-то магазин. Не беспокойся об этом. Ладно, как скажете. — Ты можешь присмотреть за ней? Я вернусь. Я должен выяснить, что там происходит. Если начнут появляться красные пятна и она пожалуется на то, что не может дышать… — Я воспользуюсь EpiPen, затем вызову скорую помощь и сообщу тебе, я знаю. — Просто хотел убедиться. И помни. Голубой до небес, оранжевый до бёдер. ГЛАВА 75 «О, подруга, ты гребаная сплетница» – Backstabber by Kesha Майлз Я открываю дверь трясущимися руками и понимаю, что всё не было галлюцинацией. Я вхожу в квартиру, и меня накрывает ещё одна волна клубничного аромата. — Эм? – зову я, закрывая дверь. Здесь тихо, даже слишком. Может быть, Эмори пошла погулять с Иденом, потому что не смогла заснуть? Но она не выходила из квартиры уже две недели, и я знаю, что она не выйдет ещё две. Я понимаю, что в квартире я совсем один. Эмори нет. Ладно, может быть, она уснула в спальне. Однако дверь в спальню закрыта. Эмори никогда не закрывает дверь. Кухня тоже пуста, за исключением корзины на кухонном столе. Именно по этой причине в квартире пахнет клубникой. Я хватаю корзину и направляюсь на балкон, чтобы оставить её там. Я найду способ избавиться от неё, не выбрасывая. Может быть, я случайно уроню её с балкона ночью, хотя в центре Нью-Йорка это кажется невозможным. Мне всё равно. Я просто хочу, чтобы этого дерьма здесь не было. Ставлю корзину, оборачиваюсь, чтобы вернуться в квартиру, и понимаю, что я больше не один. Но на меня смотрит не жена. Я закрываю раздвижную дверь. Когда мой взгляд, наконец, останавливается на её фигуре, я не чувствую странной дрожи или замешательства. На данный момент я не думаю, что меня уже что-то может удивить. — Зачем ты выставил её на улицу? – спрашивает она, как будто нет других вопросов. — Мы не держим дома клубнику. У моей дочери аллергия. — У твоей дочери? – она хихикает с лёгкой болью. — Она наша дочь, Майлз. — Я не помню, чтобы ты участвовала в её воспитании, Милли. Это, должно быть, просто плохой сон. — Я вырастил её один. Так что не называй себя матерью. Эмори была для неё большей матерью, чем ты когда-либо будешь. Милли вздрагивает, на её лице отражается обида. — Как её зовут? – спрашивает она. — Как будто тебе не всё равно. Я прохожу мимо женщины, которую когда-то считал любовью всей своей жизни. Сейчас я не желаю даже смотреть на неё. Может быть, год назад, внезапно увидев её в своем доме, я бы отреагировал иначе. Ещё немного волнения и счастья, смешанного с замешательством и гневом. Настоящие эмоциональные качели. Но сейчас всё, что я чувствую – это отвращение, эмоция, которую я никогда не думал, что смогу испытывать к ней. — Почему ты не задаёшь мне вопросов, Майлз? – спрашивает она, и я знаю, что она следует за мной на кухню. — Почему ты не рад меня видеть? — Я женат. — Да, я знаю, – она кладёт руку мне на плечо, пытаясь помешать мне заглянуть во все шкафы, но я отмахиваюсь от неё, потому что не стану рисковать, пока не проверю каждый дюйм этой квартиры, прежде чем впустить Брук обратно. — Как ты мог так поступить со мной? Я фыркаю и качаю головой от нелепости вопроса. — Как я мог так поступить с тобой? Ты имеешь в виду, двигаться дальше? – наконец оборачиваюсь и смотрю на неё. У неё всё ещё длинные светлые волосы до талии. Её зелёные глаза по-прежнему пронзительны, но они больше не производят на меня такого впечатления, как раньше. Она немного выше, или, может быть, мне просто так кажется, потому что я не видел её пять лет. Она сильно похудела. Образ Милли Скотт врезался в мою память. Я знаю каждый дюйм её тела как свои пять пальцев. Глядя на неё сейчас, я вижу, что она всё та же, но в то же время другая. Может быть, потому, что теперь я смотрю на неё без розовых очков. — Ты женился на моей сестре-близнеце! – её голос звучит опустошённо, как будто ей действительно не всё равно. Но ей не может быть не все равно. Это невозможно и ненормально. — Кстати, об Эмори. Где она, черт возьми? Кровь начинает закипать при мысли о том, что Милли, возможно, причинила ей боль, и эта мысль почти заставляет меня сойти с ума. — В спальне, нянчит своего ребёнка или что-то в этом роде. Ты что, думаешь, я бы сделала что-то со своей собственной сестрой? Меня бы это не удивило. Я прислоняюсь к кухонной стойке, скрещивая ноги в лодыжках. Мои руки хватаются за столешницу по обе стороны, прежде чем я расслабляюсь и скрещиваю руки на груди. — Что ты здесь делаешь? — Я пришла за тобой, Майлз, – она говорит это так, словно имеет это в виду. — За тобой и нашей дочерью. Моя голова качается, когда я пытаюсь осмыслить то, что она говорит. Но её слова не обретают смысла. Она жива. Женщина, которую я буквально похоронил для себя ровно пять лет назад из-за осложнений во время кесарева сечения, жива. Как это вообще возможно? Знала ли Эмори об этом? — Повторяю, она не наша дочь, Милли. Она моя дочь, – я поднимаю взгляд к потолку, делаю глубокий вдох, прежде чем снова позволяю себе встретиться взглядом с Милли. — Я родила её. — Ты умерла несколько дней спустя, так что я не понимаю, к чему ты клонишь. Милли пытается подойти ближе, но, должно быть, чувствует, что я не хочу, чтобы она была рядом со мной, поэтому останавливается как вкопанная, опуская руки. — Что ж, я жива. — Вижу. Было бы здорово сообщить мне об этом лет пять назад. Я не знаю, чего она пытается добиться. У нас с Милли больше никогда не повторится то, что было. Даже если бы я захотел, то уже не смог бы всецело ей доверять. — Я не могла, – говорит она, и теперь слёзы наворачиваются на её глаза. Хотя они меня не раздражают, на самом деле, когда я вижу, как она плачет, мне почему-то становится немного спокойнее. — Майлз, мне было шестнадцать. Я не смогла бы вырастить ребёнка. — Тебе было почти семнадцать. — Это всё равно так мало, – возражает она. — Я хотела жить, а не менять подгузники и учить кого-то как говорить, ходить и, Бог знает, чему ещё. Иногда я думал, что веду себя эгоистично. Я мог бы бросить колледж и быть рядом с Брук, но я этого не сделал, потому что хотел получить образование. Это делало меня эгоистом в глазах других людей. Я мог бы позволить ей оставаться со мной всё это время, но я этого не сделал, потому что думал, что ей будет лучше с моей сестрой, пока я буду ходить в школу. Холли всегда считала, что это эгоистично с моей стороны, потому что я предпочёл вечеринки своей дочери. Такого никогда не было. Всё это время я думал, что, возможно, в этом есть доля правды. Может быть, я действительно был эгоистом, потому что хотел ещё немного пожить, получить образование, поиграть в хоккей и при этом завести ребёнка. Теперь я понимаю, что это не было эгоистично. Притворяться мёртвой, чтобы жить своей жизнью, избавиться от ответственности и позволить своим друзьям и семье поверить, что тебя на самом деле больше нет… Вот что действительно эгоистично. Тогда я тоже был ребёнком, конечно, бывали дни, когда мне хотелось просто быть нормальным. Дни, когда я хотел, чтобы мне не приходилось ездить к Мэйв хотя бы раз в день, чтобы увидеть своего ребенка. Но даже в этом случае я бы никогда не пожелал уйти. Я бы никогда не инсценировал собственную смерть, чтобы избежать ответственности. Мне всё же удалось: я выпустился, играл в хоккей и даже получил шанс стать профессионалом. Я выжил.