Впрочем, эти последние слова немного бессмысленны и уж точно никак напрямую не связаны со смертью. Ведь отец всю свою жизнь только то и делал, что куда-то постоянно уходил. Подолгу отсутствовал, где-то странствовал, занимался делами, хотя никто из членов его семьи или прислуги и понятия не имели, чем именно он зарабатывает на жизнь. Однажды я спросила у него об этом напрямую. Во время летних каникул ко мне приехала погостить школьная подруга Дженни. Ее очень впечатлили то богатство и роскошь, которые нас окружали. – Наверное, твой отец сказочно богат, – почтительно прошептала она, когда мы спускались по трапу папиного личного самолета, приземлившегося в аэропорту Ла-Моль рядом с Сен-Тропе. Прямо возле ангара нас уже поджидала машина с шофером, который доставил нас в бухту. Там мы поднялись на борт нашей роскошной яхты «Титан», огромное судно аж с десятью каютами, и отправились в ежегодный круиз по Средиземному морю с заходом в те порты и города, которые папа выбирал по собственному усмотрению. Как известно, в детстве не сильно задумываешься над тем, растешь ты в богатстве или бедности. Вот и для меня образ нашей жизни воспринимался как нечто вполне обычное и само собой разумеющееся. Когда мы с сестрами были маленькими, учителя приезжали к нам домой. Мое домашнее обучение завершилось, когда мне исполнилось тринадцать. После чего меня отправили в закрытую частную школу. И там впервые до меня дошло, как сильно отличается наша жизнь в Атлантисе от того, как живут другие люди. Но, когда я спросила отца напрямую, чем конкретно он занимается, чтобы содержать всю нашу семью в такой сказочной роскоши, он лишь глянул на меня с заговорщицким видом и весело усмехнулся. – Да вот, занимаюсь потихоньку всяческими чудесами, – был его ответ. Который не сообщил мне ровным счетом ничего. Чего, собственно, и добивался отец. Став постарше, я поняла, что Па Солт – самый настоящий фокусник, можно сказать, иллюзионист высшего класса. У него все вещи оказывались на поверку совсем не такими, какими представлялись вначале. Когда в гостиную вошла Марина с подносом в руках, на котором стояли два стакана с джином и тоником, я вдруг подумала, что после тридцати трех лет, проведенных в этом доме, я по-прежнему не имею ни малейшего понятия о том, кем же на самом деле был мой отец там, в миру, за стенами нашего дома Атлантис. Может, пришло время узнавать? – Ну, вот и я! – промолвила Марина, ставя стакан с джином на столик передо мной. – Светлая память твоему отцу. – Она приподняла свой стакан. – Упокой, Господи, душу его. – Да, за Па Солта. Пусть покоится с миром. Марина сделала большой глоток и поставила стакан обратно на столик, а затем взяла мои руки в свои. – Майя, прежде чем приступить к обсуждению всех наших дел, мне нужно кое-что сообщить тебе. – Что именно ты хочешь рассказать мне? – поинтересовалась я, вглядываясь в усталое лицо Марины. От напряжения весь лоб у нее собрался в морщины. – Ты меня спросила, дома ли еще тело твоего отца. Так вот. Его уже похоронили. Такова была его последняя воля: организовать погребение сразу же после его смерти и чтобы никто из вас, девочек, не присутствовал при этом. Я уставилась на Марину ошарашенным взглядом. Она что, совсем спятила? – Ма! Но ведь ты же сообщила мне о смерти папы всего лишь несколько часов тому назад. Сказала, что он умер рано утром, на рассвете… Как можно было организовать похороны за столь короткий промежуток времени? И зачем это надо было делать? – Майя, твой отец был непреклонен. Он распорядился, чтобы сразу же после его кончины тело доставили самолетом на яхту. На борту яхты его поместили в свинцовый гроб, который, как я думаю, хранился на «Титане» уже много лет. Ждал, так сказать, своего часа. После чего яхта должна была выйти в открытое море. Не приходится удивляться тому, что твой отец захотел упокоиться на дне океана, ведь он так обожал морскую стихию. А своим дочерям он не захотел доставлять излишних огорчений… Решил оградить их от похоронных мероприятий и не делать свидетелями этой скорбной церемонии. – О боже! – едва слышно воскликнула я. У меня по спине пробежал холодок, и я невольно содрогнулась при последних словах Марины. – Неужели он не понимал, что все мы захотели бы проститься с ним, как положено, по-людски? Как он мог так обойтись с нами? И что мне после этого сказать сестрам? Я… – Дорогая моя! Мы с тобой дольше всех живем в этом доме. И обе прекрасно знаем: коль скоро речь заходит о твоем отце, то никаких «почему» и «зачем», – тихо обронила Марина. – Полагаю, он захотел уйти в мир иной так же незаметно, как и жил. Не привлекая к себе излишнего внимания. – Да, жил незаметно, но все и всегда держал под контролем! – неожиданно вспылила я, чувствуя, как во мне вскипает злость. – Порой мне кажется, что он вообще никому не доверял, даже тем, кто его любил и был готов ради него на все. – Какими бы мотивами он ни руководствовался, озвучивая свою последнюю волю, – возразила Марина, – думаю, со временем вы, девочки, будете помнить лишь одно. Каким любящим и нежным отцом он был для всех вас. Могу утверждать наверняка: вы, дочери, были смыслом всей его жизни. – Но кто из нас, его дочерей, знал и понимал его? – воскликнула я запальчиво, чувствуя, как на глаза навернулись слезы. – Врач засвидетельствовал его кончину? Он же обязан был выписать свидетельство о смерти. Можно мне взглянуть на него? – Доктор поинтересовался у меня некоторыми биографическими данными. Место и год рождения, к примеру. Но я сказала, что ничего не могу утверждать с точностью. Я ведь здесь числюсь на правах обслуживающего персонала. А потому я связала его с Георгом Гофманом, семейным нотариусом. Гофман вел дела твоего отца на протяжении многих лет. – Да, но почему, Ма, отец всегда был таким скрытным? Сегодня, пока я летела сюда, я подумала, что даже не припомню, чтобы он когда-нибудь приглашал сюда, в Атлантис, своих друзей. Изредка, когда мы плавали на яхте, на борт поднимались какие-то люди, скорее всего, партнеры по бизнесу, спешившие на деловую встречу с ним. Они тут же уединялись в его кабинете, а потом почти сразу исчезали. Никаких обедов, никаких приемов и прочих светских мероприятий. – Твой отец хотел, чтобы частная жизнь вашей семьи всегда оставалась сугубо частной. Бизнес бизнесом, а семья – это совсем другое. Возвращаясь домой, он хотел всецело концентрироваться только на своих девочках. – Которых он собрал со всего света, а потом удочерил. Но зачем, Ма? Почему? Марина лишь молча посмотрела на меня. В спокойном взгляде ее умных глаз я так и не смогла прочитать главного. Так все же знает она ответ на мой вопрос или нет? – Я хочу сказать вот что, – продолжила я. – Когда я была маленькой, то воспринимала окружающую жизнь как нечто вполне нормальное и естественное. Но мы-то с тобой понимаем, что ничего естественного на самом деле в нашей жизни не было. Напротив! Она была крайне странной, эта жизнь. Холостяк, мужчина средних лет, удочеряет шесть девочек грудного возраста, привозит сюда, в Швейцарию, чтобы растить и воспитывать их под одной крышей. – Твой отец был весьма необычным человеком, это правда, – согласилась со мной Марина. – Но что плохого в том, что он взял бедных сироток и попытался дать им шанс на лучшую жизнь? – Мне почудилась некая двусмысленность в самом этом вопросе. – Многие богатые люди, не имеющие своих детей, усыновляют приемных. – Да, но обычно на такое решаются супружеские пары, – резко возразила я. – Ма, ты в курсе, была ли у нашего отца женщина? Любил ли он вообще кого-нибудь? Я знаю его тридцать три года, но ни разу – ни единого разу! – я не видела его в обществе женщин. – Дорогая моя! Я прекрасно понимаю тебя. Отца больше нет в живых, и тут до тебя вдруг доходит, что столько вопросов, которые тебе хотелось бы задать отцу, остались без ответа и теперь он уже никогда не сможет ответить ни на один из них. Увы! Но я тоже ничем не смогу помочь тебе. Да сейчас, согласись, и не самый подходящий момент ворошить прошлое, – осторожно добавила Марина. – На сегодняшний день мы должны просто почтить память этого человека, вспомнить, сколь многим обязана ему каждая из нас, и сохранить его образ в своем сердце таким, каким мы все знали его здесь, в Атлантисе: добрый, любящий и заботливый человек. И потом не забывай, твоему отцу было уже далеко за восемьдесят. Он прожил долгую и насыщенную жизнь. – Да, но он еще гонял на своем «Лазере» каких-то три недели тому назад. И так лихо управлял парусом, словно ему нет и сорока, – возразила я, припоминая этот недавний эпизод. – Совсем он не был похож тогда на умирающего старика. – Все так! И слава богу, что твой отец не повторил печальный опыт многих своих сверстников, которые умирали долго и мучительно. Как здорово, что вы все, его дочери, будете помнить его таким: здоровым, полным жизни, счастливым. Уверена, именно таким он и хотел остаться в вашей памяти, – утешающим тоном заметила Марина. – Он не очень страдал в самом конце? – напряженно поинтересовалась я у нее, хотя в глубине души прекрасно понимала: даже если отец и мучился в момент смерти, Марина никогда не скажет мне об этом. – Нет. Он понимал, что умирает, и был готов к этому. Думаю, Майя, он умер в мире и согласии с Господом. Мне даже кажется, что он был счастлив отойти в мир иной. – Господи! Но как же мне сказать сестрам, что отец умер? – воскликнула я с мольбой в голосе, обращаясь к Марине. – И о том, что они даже не увидят его тела? Не смогут присутствовать при его погребении… Наверняка они испытают тот же взрыв эмоций, что и я. Узнать, что наш отец просто взял и растворился в воздухе. – Перед смертью ваш отец подумал и об этом. Георг Гофман, его нотариус, сегодня днем звонил мне. Он заверил меня, а я заверяю тебя, что все вы, каждая из вас, получит шанс сказать своему отцу последнее «прости». – Даже после смерти папа продолжает держать все под контролем. – Я сокрушенно вздохнула. – Я разослала эсэмэски всем сестрам, но пока никто из них не вышел на связь со мною. – Георг Гофман сказал, что прибудет сюда, как только узнает, что ты уже на месте. Но, Майя, пожалуйста, прошу тебя! Никаких дополнительных вопросов. Я понятия не имею, о чем именно он собирается говорить с тобой. А сейчас пойду, попрошу Клавдию, чтобы она приготовила тебе горячего супчика. У тебя же наверняка с самого утра во рту не было и макового зернышка. Останешься в доме на ночь? Или отправишься к себе, в Павильон? – Суп похлебаю здесь, а ночевать пойду к себе, если ты не возражаешь. Хочется побыть одной. – Конечно-конечно, какие разговоры! – Марина подалась ко мне и обняла за плечи. – Я понимаю, какой это ужасный удар для тебя. И мне очень жаль, что снова весь груз ответственности ложится на твои плечи, в том числе и ответственность за всех твоих сестер. Но твой отец попросил, чтобы именно тебе я сообщила первой. Не знаю, но, быть может, хоть это послужит тебе некоторым утешением. А сейчас пойду к Клавдии и попрошу ее подогреть суп. Думаю, мы обе заслужили право на небольшой перекус. После ужина я посоветовала Марине немедленно отправляться спать, поцеловала ее на прощание, пожелав доброй ночи. Было видно невооруженным взглядом, что она вымотана сверх всяких сил. Прежде чем уйти к себе, я поднялась по лестнице на четвертый этаж и заглянула, по очереди, в каждую из комнат своих сестер. Все в этих комнатах осталось прежним, таким, как было тогда, когда их обитательницы выросли и выпорхнули за стены Атлантиса, разлетевшись в разные стороны. И по-прежнему каждая комната несла на себе отпечаток индивидуальности своей хозяйки. А когда сестры время от времени заглядывали сюда, в отцовский дом на берегу озера, собираясь вместе, словно голуби у поилки с водой, судя по всему, ни у кого из них не возникало ни малейшего желания что-то поменять в интерьере своей комнаты. Кстати, и у меня тоже. Я открыла дверь в свою детскую и подошла к полке, где хранились мои самые драгоценные детские сокровища. Сняла с полки старинную фарфоровую куклу, которую папа подарил мне, когда я была совсем маленькой. Как всегда, он сопроводил свой подарок очередной увлекательной сказкой. Якобы когда-то, давным-давно, кукла принадлежала одной маленькой русской аристократке – графине. Но девочка выросла и забыла про свою куклу, а той было очень одиноко и холодно в заснеженном московском дворце. Папа даже сообщил мне имя куклы – Леонора и добавил, что все, что ей нужно, это пара любящих рук своей новой хозяйки. Я вернула куклу на прежнее место и взяла коробочку, в которой лежал папин подарок по случаю моего шестнадцатилетия. Открыла коробку и извлекла из нее кулон на золотой цепочке. – Это лунный камень, Майя, – помнится, сказал мне отец, когда я уставилась на камень, отливающий необычным матовым блеском. Но стоило упасть лучу света, и тут же в самой его глубине вдруг вспыхивали голубоватые искорки. Камень был в оправе из крохотных бриллиантиков. – Этому украшению очень много лет, гораздо больше, чем мне самому, – признался отец. – С ним связана одна весьма интересная история. – Он замолчал, словно прикидывая, продолжить свой рассказ или нет. – Может быть, в один прекрасный день я расскажу тебе эту историю. Думаю, пока это украшение слишком взрослое для тебя. Но когда-нибудь, со временем, оно очень подойдет тебе. Отец все рассудил правильно. В свои шестнадцать лет я, как и большинство моих школьных подружек, предпочитала увешивать себя с ног до головы дешевыми серебряными безделушками, а на шее у меня болталась кожаная тесемка с огромным массивным крестом. Я ни разу не примерила папин подарок. Так он и провалялся в коробочке все эти годы. Пылился на полке, забытый всеми. Но сейчас я надену эту цепочку с кулоном и стану носить папин подарок постоянно. Я подошла к зеркалу и застегнула у себя на шее миниатюрный замочек на изящной золотой цепочке, потом принялась внимательно разглядывать сам кулон. Вполне возможно, у меня немного разыгралось воображение, но мне показалось, что лунный камень буквально фосфоресцирует на моей коже. Я непроизвольно прикоснулась к нему пальцами и, подойдя к окну, бросила взгляд на Женевское озеро, все в мерцающих огоньках. – Покойся с миром, мой дорогой Па Солт, – едва слышно прошептала я. И, пока воспоминания детства не нахлынули на меня с новой силой, поспешила побыстрее покинуть комнату и заторопилась на улицу. Прошла по узенькой тропинке к своему отдельному жилищу, где я обитала, став взрослой. Совсем рядом, всего лишь в паре сотен метров от Атлантиса. Входные двери в мой дом под названием Павильон никогда не запирались. Что ж, при такой вооруженной до зубов охране, которая бдительно несла свою службу по всему периметру наших владений, едва ли кто-нибудь рискнул бы проникнуть в мой дом и выкрасть там что-то из моих скромных пожитков. Я переступила порог дома. В гостиной возилась Клавдия, включала свет. Я тяжело опустилась на диван, чувствуя, что очередная волна отчаяния накрывает меня с головой. Итак, я та самая старшая сестра, которая никогда не покидала родительский дом. 3 В два часа ночи зазвонил мой мобильник. Я не спала. Просто лежала на кровати, тупо размышляя о том, почему я никак не могу разразиться слезами, чтобы оплакать кончину отца, как положено. В желудке у меня что-то стиснулось и перевернулось на все сто восемьдесят градусов, когда я увидела, что на дисплее высветился номер Тигги. – Алло? – проговорила я в трубку. – Майя, прости, что звоню так поздно, но я только что прослушала твое сообщение. У нас ведь там, в горах, очень слабый сигнал и связь практически отсутствует. По твоему голосу я поняла, что случилось что-то серьезное. С тобой все в порядке? Голосок Тигги, такой ласковый, такой нежный и родной, подействовал на меня благотворно. Я почувствовала, что вместо мертвого булыжника, в который превратилось мое сердце, внутри меня снова затеплилась жизнь. – Да, со мной все в порядке, но… – Па Солт? – Да. – Я замолчала, хватая ртом воздух, не в силах продолжать от охватившего меня напряжения. – А как ты догадалась? – Сама не знаю как… То есть знаю… У меня сегодня с самого утра было дурное предчувствие. Я тут отправилась на болота на поиски нашей молодой лани, которую мы окольцевали всего лишь несколько недель тому назад, и обнаружила ее мертвой. И почему-то в ту минуту я вдруг подумала о папе. Но постаралась тут же отогнать от себя нехорошие мысли. Решила, что просто расстроилась из-за лани. Папа что? Он… – Тигги, мне так жаль огорчать тебя… так жаль… но… Сегодня рано утром папа умер. Точнее, это уже было вчера, – машинально поправила я себя. – Ах, Майя! Не может быть! Что случилось? Что-то с его парусником? Кстати, при нашей последней встрече я ему говорила, что он должен завязывать со своей порочной практикой – гонять на «Лазере» по озеру в полном одиночестве. – Нет, никаких происшествий на воде. Папа умер дома. Сердечный приступ. – Ты была рядом? Он сильно страдал? Я… – Голос Тигги сорвался. – Не могу даже представить, что папа мучился перед смертью.