– А здесь есть кто-нибудь из моих родственников? – спрашиваю я. – Наверное, они волнуются… Он участливо глядит на меня с порога: – Вы холостяк, старина. И родственников у вас нет, если не считать какой-то престарелой тетушки, которая обещалась отписать вам свое состояние. Друзей у вас много, вот я, например, но об этой Анне я никогда не слыхал. Даже имя от вас узнал впервые. Под моим разочарованным взглядом он смущенно отворачивается и исчезает в холодном коридоре; дверь хлопает, пламя в камине вздрагивает. 3 Холодный воздух из коридора не успевает рассеяться, как я вскакиваю с кресла, открываю ящики прикроватной тумбочки, ищу хоть какое-нибудь упоминание об Анне среди вещей: что угодно, лишь бы убедиться, что она – не порождение воспаленного ума. К сожалению, спальня упрямо молчит. Из личных вещей находится только портмоне с несколькими фунтовыми банкнотами и приглашение с золотым обрезом. На лицевой стороне – список гостей, на обороте – приписка от руки, изящным почерком: Лорд и леди Хардкасл приглашают Вас на бал-маскарад в честь возвращения из Парижа их дочери Эвелины. Празднование состоится в имении Блэкхит-хаус, во второй уик-энд сентября. В связи с удаленностью имения экипажи будут ждать гостей в Абберли, ближайшей деревне. Приглашение адресовано доктору Себастьяну Беллу. Лишь через несколько секунд я соображаю, что это мое имя. Действительно, мой добрый самаритянин так меня и называл, но имя на бумаге, да еще и с упоминанием моей профессии, ошеломляет еще больше. Я не ощущаю себя Себастьяном, а тем более – врачом. Губы невольно кривятся в усмешке. Интересно, что подумают обо мне пациенты, если я надену стетоскоп задом наперед. Швырнув приглашение в ящик, беру в руки Библию, листаю зачитанные страницы с загнутыми уголками. Некоторые пассажи подчеркнуты, слова обведены красными чернилами, но я не могу понять почему. Я так надеялся отыскать здесь какую-нибудь зацепку, спрятанное письмо или посвящение, но никакой мудрости из Библии так и не почерпнул. Я сжимаю ее обеими руками, пытаюсь произнести молитву, проникнуться былой верой, но все напрасно. Само занятие кажется глупым и никчемным. Религия, как и все остальное, меня покинула. Перехожу к платяному шкафу, проверяю карманы костюмов – ничего. Зато под грудой одеял обнаруживается дорожный сундук – великолепный, старинный, с потертой кожей, перетянутой почерневшими металлическими скобами. Внушительная защелка охраняет содержимое от посторонних глаз. На ярлычке написан лондонский адрес – наверное, мой домашний, но мне он совершенно незнаком. Я снимаю фрак, стаскиваю сундук на пол. Внутри что-то громыхает. Облегченно вздохнув, нажимаю кнопку защелки, и у меня вырывается разочарованный стон – проклятый сундук заперт на замок. Дергаю крышку раз-другой – не открывается. Снова обыскиваю ящики тумбочки, ложусь на пол и заглядываю под кровать, но там пусто, только катышки крысиного яда и пыль. Ключа нигде нет. Неисследованным остается угол, где стоит ванна; я, будто одержимый, вбегаю за ширму и всем телом вздрагиваю от испуга – там прячется жуткий тип с безумными глазами. Зеркало. Неожиданное открытие заставляет типа с безумными глазами смущенно потупиться – вместе со мной. Делаю осторожный шажок вперед, рассматриваю себя с ног до головы, разочарованно вздыхаю. Гляжу на дрожащего, испуганного человечка, понимая, что представлял себя иначе. Не важно, как именно – выше, ниже, стройнее, толще, – но уж явно не таким невзрачным созданием. Русые волосы, карие глаза, подбородок отсутствует, лицо неприметное – с ним легко затеряться в толпе; на мне Создатель решил отдохнуть. Отражение мне быстро надоедает. Продолжаю искать ключ от сундука, но нахожу только туалетные принадлежности и кувшин с водой. Похоже, я прежний аккуратно удалил все следы того, кем был до исчезновения. Я готов взвыть от отчаяния, но тут раздается стук в дверь – по пяти уверенным ударам легко представить себе личность стучащего. – Себастьян, вы здесь? – спрашивает грубоватый низкий голос. – Меня зовут Ричард Эккер, я врач. Меня попросили вас осмотреть. Открываю дверь, первым делом вижу огромные седые усы. Потрясающее зрелище. Кончики загибаются у самых краев лица, на котором теоретически растут эти самые усы. За усами виднеется шестидесятилетний мужчина, совершенно лысый, с носом картошкой и покрасневшими глазами. От него пахнет бренди, очень весело, как будто каждый глоток радостно вливался в горло. – Боже мой, краше в гроб кладут! – говорит он. – Это я вам как врач заявляю. Воспользовавшись моим смятением, он переступает порог, швыряет на кровать черный саквояж и внимательно оглядывает комнату. Особенно его привлекает дорожный сундук. – У меня тоже такой был, – вздыхает он, ласково поглаживая крышку. – Это ведь «Лаволей»? Я с ним весь Восток объездил, когда служил в армии. Говорят, французу веры нет, а вот дорожные сумки и чемоданы у них замечательные. Он легонько пинает сундук, морщится, ударив ногу о твердую кожу. – Вы что, кирпичи в нем таскаете? – Он вопросительно склоняет голову набок, будто ожидая ответа на свой нелепый вопрос. – Он закрыт, – с запинкой говорю я. – А, вы не можете найти ключ? – Я… не могу. Доктор Эккер, я… – Да вы не стесняйтесь, зовите меня Дикки, – предлагает он, выглядывая в окно. – Меня все так зовут. Поначалу мне не очень нравилось, а теперь уже привык. Даниель говорит, что с вами что-то стряслось. – Даниель? – переспрашиваю я; надо же, ведь вроде бы поймал нить разговора, а она от меня снова ускользает. – Кольридж. Это он вас утром нашел. – Ах да, конечно. Доктор Дикки лучезарно улыбается моему замешательству: – Так, значит, память потеряли? Вы не волнуйтесь, на войне я часто с таким сталкивался. Через денек-другой все вернется, независимо от желания пациента. Он жестом приглашает меня к сундуку, усаживает на крышку. Наклоняет мою голову к себе, с нежностью мясника ощупывает, хохочет, видя, что я морщусь. – Ага, вот тут у нас замечательная шишка, – говорит он задумчиво. – Похоже, это вы вчера ночью где-то приложились. И скорее всего, из-за этого все и улетучилось, если так можно выразиться. А на что еще жалуетесь? Головная боль, тошнота, что-нибудь в этом роде? – Голос, – с некоторым смущением признаюсь я. – Голос? – Да, у меня в голове. Кажется, мой собственный, только очень уверенный. – Понятно, – тянет он. – И этот… голос, он что говорит? – Иногда дает советы, иногда комментирует мои действия. Дикки расхаживает у меня за спиной, дергает усы: – А советы, как бы это сказать, полезные? Ничего из ряда вон выходящего? Он не склоняет вас к насилию? Или там к извращениям? – Нет, что вы! – возмущаюсь я, задетый намеком. – Вы его сейчас слышите? – Нет. – Травма, – внезапно заявляет он, воздев указательный палец. – Вот что это такое. Очень распространенное явление. Стоит человеку удариться головой, как начинаются странные вещи. Он видит запахи, ощущает вкус звуков или слышит голоса. Обычно все симптомы исчезают через пару дней, в крайнем случае – через месяц. – Через месяц? – Я оборачиваюсь, гляжу на него. – И как мне целый месяц жить в таком состоянии? Может, лучше лечь в больницу? – Ни в коем случае. Больницы ужасны! – восклицает он. – Там в каждом углу таится смертоносная зараза, а в каждой койке прячется страшная болезнь. Лучше послушайте моего совета, сходите на прогулку, переберите свои вещи, побеседуйте с приятелями. Помнится, вчера за ужином вы с Майклом Хардкаслом лихо распили бутылку на двоих, и даже не одну. Все говорят, что вечер удался. Так вот, Майкл наверняка поможет вам все вспомнить. И поверьте, как только память к вам вернется, голос исчезнет, это я вам обещаю. – Он на миг умолкает, сосредоточенно цокает языком. – А вот с рукой и правда непорядок. Нас прерывает стук в дверь. Я не успеваю ничего сказать, а Дикки ее уже открывает. Камердинер Даниеля принес обещанную чистую одежду. Я робею, но Дикки решительно берет у него одежду, говорит, что больше ничего не нужно, и выкладывает костюм на кровать. – Так, на чем мы остановились? – говорит он. – Ах да, рука. Проследив за его взглядом, я замечаю кровавые разводы на рукаве сорочки. Дикки без предупреждения задирает мне рукав, открывая жуткие глубокие порезы. Кровь уже свернулась, но мои недавние метания разбередили раны. Дикки по одному загибает мне напряженные пальцы, достает из саквояжа бутылочку коричневого стекла и бинты, промывает порезы и смазывает их йодом. – Себастьян, это ножевые ранения, – озабоченно замечает он; веселье и бойкость голоса куда-то исчезают. – Свежие. Похоже, вы прикрывались рукой от нападения, вот так. Он поднимает руку на уровень лица, машет перед ней стеклянной пипеткой, будто ножом. От этого зрелища у меня мурашки бегут по коже. – Вы помните, что случилось вчера вечером? – спрашивает он, накладывая на руку повязку – так туго, что я шиплю от боли. – Хоть что-нибудь помните? Я мысленно возвращаюсь к пропавшему времени. Когда я очнулся, то вообще ничего не помнил, но теперь понимаю, что это не совсем так. Какие-то воспоминания остались, но очень смутные. Дотянуться до них я не могу. У воспоминаний есть вес и форма, как у зачехленной мебели в темной комнате. А у меня нет фонаря, чтобы их осветить. Я вздыхаю, мотаю головой: – Нет, ничего не припоминаю. Но утром я видел… – Как убили женщину, – прерывает меня доктор. – Да, Даниель мне говорил. В его словах сквозит сомнение, но он не бросается меня разубеждать, а просто завершает перевязку. – Как бы то ни было, надо срочно сообщить в полицию, – замечает он. – Судя по всему, на вас напали с дурными намерениями. – Он берет саквояж, неловко пожимает мне руку. – Вам, молодой человек, необходимо совершить стратегическое отступление. Поговорите с конюхом, он отвезет вас в деревню, а там уже можно вызвать полицию. А пока будьте настороже. На выходные в Блэкхит-хаус приехали двадцать человек, и еще тридцать приглашены на сегодняшний бал. И смею заметить, на такую пакость способны многие. Если вы кого-то чем-то задели, то… – Он качает головой. – В общем, будьте осторожны. Он уходит. Я хватаю ключ с буфета и бросаюсь запирать дверь, но руки дрожат, и ключ не сразу попадает в замочную скважину. Всего час назад я считал, что убийца со мной играет, измывается морально, но не физически. Здесь, среди людей, я чувствовал себя в безопасности, настаивал, что мы должны отправиться на поиски Анны и ее убийцы. Теперь все изменилось. Кто-то уже покушался на мою жизнь, и я не намерен здесь задерживаться, чтобы дать злодею еще один шанс. Мертвецы не ждут, что живые возвратят им долг, так что перед Анной я повинюсь на расстоянии. Вот побеседую с добрым самаритянином в гостиной, а потом, следуя совету Дикки, поговорю с конюхом и уеду в деревню.