Перед ним, привалившись спиной к стволу дерева, сидел мужчина. Очень прилично одетый. Рядом на земле валялось охотничье ружье. А голова… А головы у мужчины почти не было — только рот и подбородок. А всё, что выше, — снесено выстрелом из ружья. На стволе дерева была видна запекшаяся кровь и еще какие-то серые ошмётки. — Вот тебе и сходил в лес по грибочки! — тяжко вздохнул несостоявшийся грибник, который вместо грибов нашел себе приключение на то самое место, из которого грозил Витьке ноги выдернуть. Права была Зинка, хоть и дура! Шестнадцать часов спустя после происшествия По стволам деревьев были растянуты красные предупреждающие ленты, хотя ходить здесь было некому. В стороне мялись какие-то полицейские и люди в штатском. Кто-то что-то мерил рулеткой. Кто-то фотографировал. Чуть поодаль стоял горе-папаша. Говорил: — Это всё они, балбесы. Вместо того чтобы грибы собирать, шлялись тут. — Кто? — Витька с Мишкой. Сыновья. Увидели джип открытый… — Забирались в него? Отец утвердительно кивнул. — Влезли, айфон взяли. Вон тот. Я его потом обратно положил. — Значит, вы телефон тоже брали? — Ну да, брал, чтобы на место отнести. — Так, дальше. — А чего дальше… Положил телефон, подумал: странно, что машина брошена и ключи в замке. А ну как кто-нибудь угнать надумает. Ну и вообще. Погудел, потом посмотреть пошел. И почти сразу увидел. Того… — К трупу подходили, что-нибудь трогали? — Нет. К нему приблизиться-то страшно было. Так его разнесло. — Пацанов своих позовите. Подошли оживленные, вертящие головами мальчишки. — Кто из вас Витька, кто Мишка? — Ну, я Витька. А чего? — Ничего. Вопрос у меня к тебе. Ты парень наблюдательный? — Да. Наверное. — Когда пришел сюда, когда в машину лазил — ничего не видел, не слышал? — А чего надо было видеть? — Не знаю — людей, автомобили. Может, кто шел, или ехал, или бежал. Или крики какие-нибудь? — Не-а. Никого не было. Только мы с Мишкой. Мы тут мало были, только посмотрели и пошли… — Из машины больше ничего не стащили? Только честно! — Не-а… — Ладно, идите. Подошел человек. — Что у тебя? — Ничего интересного. Сняли пальчики с оружия, в машине снаружи и внутри. Посмотрели, пошарили вокруг. — Что нашарили? — Есть какие-то отпечатки обуви. Но, скорее всего, пацанов и их папаши. Есть и другие, но более старые, подсохшие уже. Вон там — рисунок протекторов. Свеженький. Кто-то в лужу въехал, грязь продавил. — Может, этот? — Кивок в сторону джипа. — Нет. Я посмотрел. Все четыре колеса. Там рисунок другой. — А потерпевший? — Что потерпевший? Башка — в куски, по всему лесу осколки собирали и с дерева пришлось соскребать. Выстрел в упор, картечью. По всему — самоубийство. Хотя… — Что «хотя»? — Уж больно способ экзотический выбран — приехать, присесть чистенькой попкой на мокрую травку, веточку с сучком в сторону найти… Прямо армейский, времен отечественной войны вариант. Можно было что-нибудь попроще придумать, если уж так приспичило. И оружие… Самострелы обычно предпочитают свой фейс не портить — чисто инстинктивно, потому представляют, как в гробу лежать будут в окружении скорбящих родственников, которые о нем сожалеть должны. Опять же по хладному лобику погладить, раскаявшись и оценив утрату. А здесь — лежать нечему. Здесь только если платочком это место прикрыть… Ладно бы в рот ствол сунул — это еще понятно. А он с нескольких сантиметров пальнул. Мало кому приятно в дуло заглядывать, из которого сейчас смерть выскочит. Странное это любопытство. Да и менее надежно — а ну как в последний момент рука дрогнет и ствол в сторону уйдет. Так можно вместо жизни уха лишиться или глаза. А вот если в рот, да зубками дульце прикусить, тогда — с гарантией. — Тьфу на тебя, с подробностями твоими. — Ты спросил, я ответил. Но это так, личное мое мнение. В протоколе я ничего такого писать не буду. Да вот еще что — в кармане у него бумажка нашлась. — Помахал в воздухе прозрачным файлом с каким-то листком. — И что там? — Прощальная записка. Мол, ухожу сам, по собственной инициативе, прошу никого ни в чем не винить… И все в этом роде. Потом прочтешь. Странно только, что записка распечатана на принтере. — А что здесь странного? — Обычно пишут от руки, выплескивая свои эмоции на бумаге. Там даже по почерку, по наклону букв, по нажиму, по разбегу строк можно судить о психологическом состоянии самоубийцы на момент написания — насколько он нервничал или, напротив, был спокоен. А здесь казенная бумага со стандартным шрифтом. Причем даже без подписи. Что уж совсем не понятно. — Почему? — Если ты принял решение покончить с собой и просишь никого в этом не винить, это ведь бумага почти официальная, как заявление. Об уходе с этого света на тот. По собственному желанию. А коли это официальная бумага, то роспись должна быть! А то ведь можно черт знает что подумать. Зачем письма писать, если их не подписывать? Вот ты бы стал предсмертные записки без подписи катать? — Я бы вообще ничего писать не стал. Я бы, если надумал с собой покончить, всех ворогов своих и обидчиков в одно помещение собрал и одной гранатой положил. Вместе с собой. Это я еще понимаю! — Ну да, ты известный злодей. Ты точно один уходить не захочешь, ты парень компанейский, много кого с собой прихватишь. — Что-то еще? — Нет, ничего. Кроме смутных ощущений, которые к протоколу не пришьешь. — Твои ощущения порой бывают вернее твоих экспертиз. Проходили уже не раз. Что здесь не то? — Не знаю. Но что-то нечисто. Душок во всем этом какой-то нехороший. Как-то все очень нарочито — поездка в лес, ружье, чтобы полбашки вдребезги. Криминальный сериал какой-то. В жизни оно ведь все попроще. Надоело жить, вытянул ремешок из штанишек, сварганил петельку, выпил для храбрости на посошок — и где-нибудь в кладовке. Или с десятого этажа сиганул. Это — нормально, это каждый божий день. А так… — Спасибо, утешил. — Ты спросил… — А ты ответил. — Точно. А в целом — картинка ясная, как божий день — самострел из гладкоствольного охотничьего ружья двенадцатого в область лица, что привело к мгновенной, необратимой и очень неэстетичной смерти. Типичный суицид… * * * Хоронить покойника пришлось точно прикрыв платочком пол-лица. Хотя санитары попытались что-то такое слепить из осколков… Людей было на удивление мало — кто-то с работы, несколько друзей, мать, жена… Хотя считалось, что покойник был очень компанейским человеком. Речей не говорили. Постояли, поплакали, повздыхали. Гроб заколотили и опустили в могилу.