Я закрыл учебник, взял сумку и встал, направляясь к двери класса. В животе у меня летали бабочки, машущие чёрными крылышками. Мне казалось, что мои ноги совсем не касаются пола. Вихрем проносились лица детей. Чунсок продолжал читать. Было непохоже, что он прекратит чтение. Тогда я решил уйти оттуда, но только после того, как заткну ему рот. «В то время сын Чхве Хёнсу, которому было 12 лет, прятался в загоне на ферме…» Поравнявшись с ним, я остановился, Чунсок искоса смотрел на меня. В его глазах были перемешаны отвращение, презрение и насмешка. Я отвёл взгляд и смотрел на кончики своих ног. Чунсок был известным драчуном. И ростом выше и крупнее меня. Броситься на него было равносильно самоубийству. Тем более что никто бы меня не защитил. Единственное, что могло меня спасти, – это быстрая реакция. Ни у кого не могло быть сомнений, кто победит. Чунсока переполняла самоуверенность, а остальные не ожидали, что я нападу. Я сделал шаг и прошёл мимо. Чунсок снова вернулся к статье. «Мальчик, который еле избежал беды…» В этот момент я повернулся и сумкой изо всех сил ударил его. Тяжёлая сумка с книгами угодила ему прямо в лицо. С криком Чунсок упал, сшиб стул и ударился затылком о стоявший позади стол. Я не мог упустить этот шанс, молниеносно бросился на него и коленом ударил в грудь. Но это было всё, что я смог сделать. Сзади кто-то ударил меня стулом по голове. Согнувшись и теряя сознание, я видел, как Чунсок катается по полу. И всё погрузилось во тьму. Когда я очнулся, я лежал на полу, а дети были на мне. Чунсока отвезли в больницу, а меня – в полицейский участок. Конечно, меня могли бы просто отпустить, ведь драка между детьми – дело обычное. Но всё испортили сложившиеся обстоятельства. Имя Чхве Хёнсу, которого люди стали забывать, снова всплыло в связи с приговором. А я, сын маньяка, сломал нос и ребро сыну добропорядочного гражданина. Супруга этого гражданина отказалась уладить дело миром. Полицейские не препятствовали журналистам, ломившимся в полицейский участок. Соседу не удалось ничего сделать, и меня направили в комиссию для малолетних преступников. Через четыре недели разбирательств суд приговорил меня к двум годам условно. Если учесть общественное мнение и настрой людей, можно считать, что я легко отделался. Думаю, я не попал в тюрьму для малолетних благодаря соседу, который приложил все усилия, чтобы уговорить пострадавшую сторону всё же пойти на мировую. Из-за этого он потерял своё жилье, и мы переехали в комнату в полуподвале. Сосед угостил меня тофу[4] и сказал: «Всё в порядке. Всё уже позади». Если бы… Это было только начало. В день моего освобождения владельцу комнаты доставили журнал. На этот раз в нём была статья и про меня: рассказывалось, как я четыре недели назад совершил нападение. Владелец потребовал от нас, чтобы мы съехали. А в школе мне велели перевестись. Сосед должен был выбрать: перевести меня в другую школу или вообще позволить мне её бросить. Так я не смог закончить среднюю школу. Я двенадцать раз переводился и в итоге перестал туда ходить. Среднюю школу я закончил заочно и поступил в старшую. За четыре семестра учёбы в ней я переводился девять раз. Вся правда обо мне открывалась всегда одинаковым способом. Журнал «Sunday Magazine» и копии статей обо мне доставлялись в школу и родительскому комитету, одноклассникам, хозяину комнаты и моим соседям. Мы превратились в отщепенцев. В основном скитались по портовым городам. Сосед стал всерьёз обучать меня дайвингу. Море подарило мне свободу. Когда я тихо плыл в темноте под водой, в одно мгновение исчезал весь мир. Ничья рука, ничей взгляд, ничей голос не могли добраться туда и не добирались. Надёжная стена отделяла меня от остального мира. Последняя школа, где я учился, находилась в городе Сокчо. Утром я пришёл на занятия, а на моём столе опять лежал этот журнал, и одноклассники молча смотрели на меня. В мире существует несколько вещей, к которым невозможно привыкнуть. Быть безучастным к тому, что все от тебя отворачиваются и нарочно тебя провоцируют. Не давать сдачи, когда тебя избивают. И идти в полном молчании. Пока я выходил из аудитории, моё тело будто горело синим пламенем. Огонь был холодным и сильным. Пока я миновал двор, а потом, выйдя из ворот, добирался до магазина, где я подрабатывал, этот огонь непрерывно сжигал меня. В магазине был только владелец, посетители приходили и уходили. На кассе лежала копия статьи из журнала «Sunday Magazine». Я попросил хозяина выдать мне зарплату за месяц. Владелец, отсчитывая деньги, попросил меня подождать. Я ждал и ждал, прошло полчаса, час… Почему-то в этот день было особенно много посетителей. Хозяин ворчал, что я не там стою и мешаю людям. Я отошёл от кассы к задней двери, оттуда к двери склада, а потом ещё дальше. Я не обижался и не краснел. С тех пор как я оказался в свете вспышек фотоаппаратов, я больше не терялся. С тех пор как я побывал под арестом, перестал сердиться. Я не надеюсь на хорошее отношение, даже если кто-то по-доброму ко мне отнёсся. Поэтому нет ситуации, способной привести меня в замешательство. Конечно, я понимаю, что, когда ты удивлён или испуган или когда тебя оскорбляют, ты должен быть растерянным – это нормальное для человека состояние и здоровая реакция, если ты сердишься. А когда к тебе относятся по-доброму, ты должен также отвечать взаимностью – в этом суть человеческих отношений. Дети моего возраста в основном так и живут. Сосед говорит мне, что я тоже должен так жить. Обычно я отвечаю его же словами, только без слова «так». Я тоже должен жить. И чтобы жить, я не должен сердиться, или стыдиться, или позволять кому-то заводить со мной дружбу. Всё, что я был должен, – это получить зарплату, пусть даже стоя у двери как попрошайка и прождав ради этого несколько часов. В этом моя сила, позволяющая мне выжить. Это мой секрет, чтобы не покончить с собой. Спустя два часа хозяин рассчитал меня. Как только я получил деньги, я внезапно почувствовал, что ужасно проголодался. Я оглядел магазин и на все заработанные деньги накупил еды. Гамбургер, кимпап, хот-дог, бутерброд и упаковки с готовой едой… Я положил покупки у кассы и понял, что этого хватит на толпу бездомных, сидящих на Сеульском вокзале. Я бросил хозяину деньги. На причале почти не было людей. Я сел в уголке и всё съел. В меня не лезло, но я запихивал еду пальцами в рот и глотал. Глазами считал, сколько чаек летает на закате, сколько лодок причаливает и отплывает, сколько кошек, которым нечего делать, как и мне. Наступила ночь. Пора было возвращаться домой. В комнату мотеля, находившегося в конце переулка. В тот день я впервые поговорил с соседом об учёбе. Я сказал, что хочу бросить школу. Я подумал, что тогда мы переедем куда-нибудь и мир забудет обо мне. Сосед качал головой. «Я больше так не могу. Я сдаюсь». Сосед велел мне не сдаваться, не удаляться от мира, от жизни, от школы, от всего остального. «Когда поступишь в университет, станет легче». Я чуть не засмеялся. Университет? Что за иллюзии? Какой в этом смысл? Моя жизнь закончилась уже тогда, когда я вышел из загона на ферме. У меня на лбу метка под названием «первородный грех». Сосед стал из-за меня скитальцем. Более того, журнал никогда не отпустит меня. Ничто не изменится, как ни старайся. И моя жизнь не изменится. В чем смысл борьбы? У меня было только одно желание. «Я хотел бы жить, спрятавшись ото всех, на безлюдном берегу моря». Сосед опять покачал головой. Его глаза говорили: «Я ни за что, даже за миллион лет не смирюсь». Я упрямо смотрел на него. «Ладно, возьми на один год академический отпуск. Потом решим, что делать со школой. Думаю, что ещё не будет поздно». Сосед пошёл на уступку. И мне тоже пришлось уступить и согласиться на его предложение. Мы передвигались вслед за морем. С востока на юг, с юга на запад. Сосед вёл грузовичок, а я изучал карту. Если по дороге были частные гостиницы, мы останавливались в них, если их не было, мы спали прямо в машине. Проголодавшись – ели, заскучав – уходили в море. Когда появлялись люди, мы сразу покидали это место. Мы приехали в Деревню с маяком в начале января этого года и прожили здесь уже четыре сезона. За это время журнал не пришёл ни разу. Жаль, что мы раньше не додумались так жить. Надо было сразу бросить школу. Тогда нас бы не носило туда-сюда в фиолетовом грузовичке, словно пыль. Теперь, мне кажется, можно и помечтать. Обыкновенные желания, которые бывают у обычных людей с самого сотворения мира. Теперь и мы могли об этом мечтать. Можно мечтать о том, чтобы жить здесь, на этом месте. Сосед будет писать, а я буду работать в аптеке. Причём долго-долго. Но мир не должен обращать на нас внимания. Поэтому я беспокоюсь из-за команды «шевроле». Сосед перевернулся на бок. В темноте были слышны звуки волн. Настенные часы пробили десять. Команда «шевроле» не вернулась. Я закрыл глаза. В середине лба пульсировал кровеносный сосуд. Часы в моей голове стучали всё громче, их шестерёнки вращались. Тот, кто толком не знает моря, относится к нему легкомысленно. Пренебрегающий морем может легко обжечься. 2 У двери раздался телефонный звонок. Мы одновременно встали, сосед взял трубку. «Случилась беда. Страшная беда!» – быстро выпалил председатель молодёжной организации. Сосед произнёс только три фразы. Вы позвонили по номеру 119 и в полицию? Где вы примерно находитесь? Я сейчас приеду. По одним этим словам я сразу догадался, что? случилось. Я встал и включил лампу. «Происшествие». Сосед достал из шкафа сухой гидрокостюм и нижнее бельё под него. «Троих нашли, но молодой человек с камерой пропал». Я хотел спросить: «А ты-то почему едешь?» Я хотел было спрятать оборудование для дайвинга, не желая, чтобы он что-то предпринимал. «Что-то предпринять и что-то потерять – это синонимы». Потерять то, что мы приобрели и еле сохранили, потерять мечту, которую я только загадал себе. «В ближайшей спасательной службе нет дайверов, поэтому спасательная операция может начаться, только когда прибудет морская полиция из Мокпхо. Но тогда будет уже поздно», – объяснил сосед, будто прочитав мои мысли. Я тоже надел нижнее бельё и гидрокостюм. Сосед, застёгивая молнию, посмотрел на меня. Выражение его лица говорило: «А ты зачем собираешься?» Только год назад я начал нырять на большие глубины. Сосед был очень строгим инструктором, всегда требовал, чтобы я соблюдал основные правила, и никогда не хвалил меня. Наверное, и как о напарнике он был обо мне не самого высокого мнения. Кроме того, у меня не было опыта действий в подобных ситуациях. Несмотря на это, я подумал, что соседу будет лучше вместе со мной. Более того, я уже изучил подводные обрывы у скал. Я умоляюще смотрел на него. Сосед немного поколебался и велел захватить бади-лайн[5]. Я взял не только его, но также баллоны с кислородом и кислородные маски. Подумал, что они могут пригодиться. Уже через минуту мы были на месте. Едва выйдя из машины, мы увидели человека, бегущего вверх, мощного, как носорог. Он быстро сел в «шевроле». Это был Рэй Бэн. Снизу ему кричал хозяин гостиницы: «Бежишь? А что прикажешь мне делать с этими?» Мы с соседом бегом бросились вниз. Лодка была причалена к берегу, и председатель привязывал верёвку к столбику. На дне лодки лежали двое мужчин: один был без сознания, другой кричал от боли, вытягивая ногу. Было похоже, что у него кессонная болезнь. Судя по его поведению, он был ещё в шоковом состоянии, ничего не понимал и не мог идти. Сосед взвалил на спину человека без сознания и поднялся. За ним пошёл председатель, неся оборудование. Кессонного я также взвалил себе на спину. Я ещё и шагу не ступил, как стало понятно, что мне предстоит задача не из лёгких. Он ревел как бык. Размахивал руками, хватал за шею и душил «своё транспортное средство». Несколько раз я чуть было не упал с обрыва, теряя равновесие. Будь моя воля, я бы точно сбросил его в море. Или врезал бы ему ногой между ног. Председатель, задыхаясь из-за висевшего на нём тяжёлого оборудования, вкратце рассказал, что случилось. Через пятьдесят минут после того как команда «шевроле» погрузилась под воду, Рэй Бэн неожиданно всплыл около лодки. Это было на целых двадцать минут позже запланированного. При этом он был в полуобморочном состоянии. Председатель спросил о других, но Рэй Бэн кричал, требуя плыть к маяку. Председатель сразу понял, что члены команды «шевроле» потеряли друг друга под водой и ему придётся каждого искать и спасать по одиночке. Второго пострадавшего он нашёл к северу от скалы. Третий, который был найден на южной стороне, потерял сознание сразу же, как только оказался в лодке. Человека с камерой найти не удалось. Председатель вынужден был поплыть к маяку, но не из-за Рэй Бэна. Надо было срочно доставить пострадавших на сушу. Затем он позвонил спасателям и в полицию, сперва сообщив о случившемся соседу, о котором он первым вспомнил в этой ситуации. Когда мы добрались до маяка, спасатели и полиция ещё не приехали. Рэй Бэн один сидел в фургоне. Он включил отопление и, с головой закутавшись в плед, смотрел на нас. Глаза его были испуганными, а выражение лица озлобленным. Казалось, дотронься до него – и он укусит. И на том спасибо, что не уехал, бросив остальных. Я положил кессонного на сиденье. Сосед уложил потерявшего сознание, надел на него кислородную маску и подошёл к Рэй Бэну. «Что случилось?» «Я ни в чём не виноват». Его голос, как и выражение лица, был раздражённым. Сосед тряс его за плечи. «Я спрашиваю, что случилось? Где это произошло?» «Не трогай меня. У меня и голова раскалывается, и тошнит. Кажется, помру сейчас». Рэй Бэн оттолкнул соседа. А сосед взял его за грудки и заставил посмотреть прямо себе в лицо. «Отвечай». «Убери руки, сволочь». Рэй Бэн, пытаясь убрать руки соседа и тяжело дыша, прокричал: «В середине отвесного обрыва. Страшная водяная колонна обрушилась нам на голову. Я пытался остановить падение, добавив воздуха в жилет плавучести, и хотел зацепиться за скалу, но неожиданно меня подбросило вверх. Достаточно?» Конечно, достаточно, всё ясно. С западной стороны скалы, примерно на глубине девять метров, есть валун, где можно зацепиться. Под этим местом пролегает замысловатое ущелье, похожее на лабиринт. Если двигаться вдоль него на юг, можно увидеть утёс, гладкий со всех сторон и похожий на высотное здание. Это и есть отвесный обрыв, о котором говорил Рэй Бэн. Самое глубокое место. Там образуется течение, нисходящее вниз. На поверхности воды оно образует длинный шлейф. Поэтому его можно увидеть невооружённым глазом. Сила падения огромна, но площадь этого уходящего вглубь завихрения небольшая – примерно восемьдесят сантиметров, поэтому если плотно прижаться к стене обрыва и двигаться по горизонтали, его можно избежать. Именно об этом месте сосед предупреждал команду «шевроле». Ночью шлейф невозможно отличить от обычных волн. Если не знаешь подводный рельеф, трудно выбраться из этого течения. Тогда считай, что ты сел в лифт, стремительно падающий вниз. Если через сорок метров течение остановится, то тебя головой отбросит прямо на подводные рифы у самого дна. Они наверняка пытались сопротивляться силе, которая тянула их вниз, и поддували в жилет воздух. Потом они потеряли контроль над своими действиями, и их выбросило наверх. Всё верно. Чтобы остановить падение, необходимо поддуть воздух в жилет, но при этом надо постоянно держать палец на кнопке, чтобы в момент выхода из течения быстро выпустить воздух. Иначе тебя просто выбросит на поверхность, как ракету. Какой же из Рэй Бэна руководитель группы, раз он этого не знал! Более того, у него даже не было звукового сигнала об опасности. «Подожди тут до приезда скорой. Ничего не делай». С этими словами сосед отпустил Рэй Бэна. Тот сопел носом и злобно смотрел на соседа. В фургоне с ним остался председатель. Кому-то надо было объяснить ситуацию полицейским и спасателям. К тому же нельзя было оставлять обоих пострадавших с Рэй Бэном, который был не в себе. Сосед управлял лодкой. Я скептически отнёсся к этой спасательной операции, так как шансов найти четвёртого молодого человека живым было крайне мало. Если течение бросило его не на дно моря, а на поверхность, то в его крови слишком большое количество азота, и он в опьянённом состоянии, наверно, отдал свой регулятор какой-нибудь рыбе. Будь он спокойным и выдержанным, всё могло бы сложиться по-другому. Это единственная возможность выжить в подобной ситуации. Мы подплыли на лодке к западной стороне скал. Море было очень спокойным, словно ничего не произошло. Дул тихий ветер, течение утихло. Пока оно спит, мы должны воспользоваться этой возможностью. Когда начнётся отлив, течение вновь рассвирепеет. Сосед бросил якорь и спустил на воду у кормы лодки сигнальную сосиску[6]. Она служила отметкой, куда надо вернуться после дайва. Чтобы сразу же погрузиться под воду, я выпустил весь воздух из жилета, приготовил баллон с кислородом, проверил регулятор, туго затянул ремень на ластах и соединил нас с соседом при помощи бади-лайна. Мы вертикально начали погружение. Вода было страшно холодной. Возникало такое ощущение, что под мышками образуется лёд. Я нырнул, продул уши и сел на выступ у скалы. На нём было много морских ежей. Под выступом темнел обрыв. Видимость была меньше десяти метров. Сосед знаком – опущенным вниз большим пальцем – указал спускаться туда. Я ответил знаком «окей». Мы с помощью жилета плавучести, сопротивляясь большой скорости падения, погружались вниз. Пятнадцать метров, двадцать, двадцать пять… На тридцати двух метрах сосед подал знак остановиться. Я сменил вертикальное положение на горизонтальное. Вдоль стены скалы, поросшей водорослями, мы поплыли на юг в поисках света подводного фонарика. Прошло минуты три, пока сосед не показал вниз. Там я увидел каменистый свод, оттуда струился свет. Когда мы, взявшись за руки, проплыли под сводом, то обнаружили уютное углубление, похожее на пещеру. В середине мерцал свет. Там на спине лежал человек, на лбу у него горел фонарик. Похоже, он был мёртв. Будь он живым, вряд ли бы покоился на дне моря в такой позе, словно спал. Сосед слегка согнул указательный и средний пальцы, показав, что надо опуститься на колени рядом с телом. Я сел. Всё оборудование на трупе было в полном порядке. На запястье висела верёвка от камеры. Широко открытые глаза смотрели прямо наверх. Сосед сложил пальцы крестом перед маской, приказывая мне не смотреть в глаза трупа. Но было уже поздно. В этот момент у меня перехватило дыхание. Дышать было трудно. Точно так же я чувствовал себя, когда смотрел в глаза убитой девочке. Это случилось не в море, а на озере. Девочку достали из воды спасатели. У неё были длинные волосы. Её разбитые губы были чуть приоткрыты, словно кому-то улыбались. Казалось, что широко открытые глаза смотрят прямо на меня. Тогда у меня сдавило грудь, точно как сейчас. Всё расплывалось перед глазами, словно я неожиданно попал в холодное течение. Над головой плавали ночные рыбы, которые светились красным светом. Они медленно парили, как звёзды в ту ночь, которую я, играя, провёл с девочкой. Откуда-то с неба донёсся чистый светлый голос: «Распустились цветы, скорее лови».