Никто больше не говорил, что его сын — маленький Годар. Де Вьефвили тоже не рвались признавать его своим. Братья Камиля росли и крепли, его сестры расцветали, но когда на пороге возникал старший сын мэтра Демулена, выглядел он подкидышем. Возможно, когда Камиль повзрослеет, придется ему приплачивать, чтобы держался подальше от родного дома. Кое-кто из французских аристократов обнаружил, что их лучшие друзья — адвокаты. Доходы от земель неизменно снижаются, цены растут, бедные, а равно и богатые, становятся беднее. Настает время защитить привилегии, которые в последние годы только ущемлялись. Подати не платятся из поколения в поколение — щедрым и великодушным господам пора проявить строгость. Опять-таки предки допустили, что часть их владений стала считаться «общинными землями», а ведь такого термина даже нет в законе. То были золотые денечки для Жана-Николя. И хотя семейные заботы его угнетали, в профессии он процветал. Мэтр Демулен не был лизоблюдом, он обладал хорошо развитым чувством собственного достоинства и, более того, мыслил весьма либерально, защищая реформы в большинстве сфер общественной жизни. После обеда он читал Дидро, а также подписался на женевское издание «Энциклопедии». Однако большую часть времени отнимала возня с реестрами прав и отслеживание документов на собственность. Два старых железных сундука принесли в кабинет мэтра Демулена, и когда их открыли, в воздухе повис легкий душок плесени. — Так пахнет тирания, — заметил Камиль. Его отец, отложив текущие дела, рылся в сундуках, осторожно извлекая на свет пожелтевшие страницы. Клеман, его младшенький, решил, что отец ищет сокровища. Принц де Конде, знатнейший из дворян провинции, лично посетил мэтра Демулена в его высоком белом, забитом книгами и очень скромном доме на Плас-д’Арм. Обычно он посылал к адвокатам управляющего, но принцу захотелось увидеть человека, который так безупречно справлялся с его делами. А кроме того, под впечатлением визита столь высокой особы тот наверняка не осмелится прислать ему счет. Осенний день клонился к вечеру. Согревая в ладони бокал с выдержанным темно-красным вином и прекрасно сознавая, какую честь оказывает адвокату своим визитом, принц сидел в свете канделябров, а в углах гостиной затаились неверные тени. — Чего вы, простолюдины, хотите? — спросил он. — Чего мы хотим? — Мэтр Демулен задумался — так сразу и не ответишь. — Люди, подобные мне, лица свободных профессий, хотели бы большей… как сказать… иными словами, мы хотели бы иметь возможность служить. — Никакого лукавства, рассуждал он. При старом короле аристократы никогда не становились министрами, но все министры со временем становились аристократами. — Равенства перед судом. Равенства налогообложения. Конде поднял бровь: — Вы хотите, чтобы аристократы платили ваши налоги? — Нет, монсеньор, мы хотим, чтобы вы платили свои. — Я плачу подушный налог, — сказал Конде. — А все эти разговоры о налоге на имущество — вздор. Что еще? Демулен взмахнул рукой, надеясь, что жест вышел достаточно красноречивым. — Равных возможностей. Больше ничего. Равных возможностей преуспеть на военном или церковном поприще… — Проще не скажешь, подумал мэтр Демулен. Я разжевал ему все. — Равных возможностей? Это противно природе. — Другие народы этого не стесняются. Посмотрите на англичан. Человеку несвойственно жить в угнетении. — В угнетении? Вы чувствуете себя угнетенными? — Чувствую, и если я это чувствую, то каково приходится беднякам? — Бедняки ничего не чувствуют, — заявил Конде. — Не будьте сентиментальны. Их не интересует искусство правления, им лишь бы набить утробу. — Даже набив утробу… — А вам нет никакого дела до бедняков, вы вспоминаете о них только ради красного словца. Вы, адвокаты, выторговываете уступки для себя. — Дело не в уступках. Я говорю о естественных правах человеческого существа. — Красивые слова. И вы переходите границы, произнося их при мне. — Свобода мысли, свобода речей — разве это так много? — Чертовски много, и вам это прекрасно известно, — хмуро заметил Конде. — А самое неприятное, что я слышу это от тех, кто мне ровня. Изящные идеи социального переустройства. Привлекательные планы построения «общества разума». Людовик слаб. Позвольте ему пойти у них на поводу, тут же объявится новый Кромвель, и дело кончится революцией. А революция — это вам не чаепитие. — Однако ж это не обязательно кончится так, — сказал Жан-Николя. Легкое движение теней в углу привлекло его взгляд. — Господи Иисусе, что ты здесь делаешь? — Подслушиваю, — ответил Камиль. — Вы могли бы заметить раньше. Мэтр Демулен побагровел. — Мой сын, — промолвил он. Принц кивнул. Камиль приблизился к кругу света от канделябра. — Услышал что-то полезное? — полюбопытствовал принц. Судя по тону, он явно недооценил возраст Камиля. — И как тебе удалось себя не выдать? — Вероятно, у меня кровь застыла в жилах при виде вас, — ответил Камиль, смерив принца взглядом палача, который примеряется к жертве. — Разумеется, будет революция. Вы создаете нацию Кромвелей. Впрочем, мы пойдем дальше. Через пятнадцать лет вам, тиранам и паразитам, придет конец. Мы учредим республику в римском духе. — Он учится в Париже, — сокрушенно заметил мэтр Демулен. — Там и нахватался этих идей. — И думает, что по малолетству не отвечает за свои слова? — Принц повернулся к Камилю. — Что вы себе позволяете? — Это кульминация вашего визита, монсеньор. Вы решили посмотреть, как живет ваш образованный раб, и обменяться с ним банальностями. — Камиля била крупная дрожь. — Вы мне отвратительны. — Чего ради я сижу здесь и терплю оскорбления? — пробормотал Конде. — Демулен, уберите с дороги этого вашего сына. Принц поискал глазами, куда поставить бокал, и, не найдя ничего лучшего, сунул его в руки хозяину. Мэтр Демулен последовал за гостем на лестницу. — Монсеньор… — Мне не следовало унижаться, нанося вам визит. Надо было прислать управляющего. — Я очень сожалею. — Незачем тратить слова. Я выше оскорблений. — Могу я по-прежнему вести ваши дела? — Вы можете по-прежнему вести мои дела. — Вы действительно не оскорблены? — Как я могу быть оскорблен тем, что выходит за всякие рамки? За дверью маленькая свита быстро собралась в дорогу. Конде обернулся: — Я сказал, прочь с дороги, и я не шутил. Когда принц уехал, Жан-Николя поднялся по лестнице и вошел в кабинет. — Камиль? — преувеличенно спокойно промолвил мэтр Демулен и глубоко вдохнул. Молчание длилось. Последние свечи догорели, месяц бледным вопросительным знаком повис над площадью. Камиль снова спрятался в тень, словно ему там спокойнее. — Какой глупый и бессмысленный разговор вы вели, — сказал он наконец. — Одни банальности. Он не умственно отсталый. Они не дураки, по крайней мере не все. — Зачем ты сообщаешь это мне? Как будто я не бываю в обществе. — Мне понравилось, как он сказал «этот ваш сын». Словно иметь меня сыном ненормально. — Возможно, он прав. Будь я человеком древности, я бы сразу после рождения бросил тебя где-нибудь на склоне холма — выживай, как знаешь. — Возможно, меня пригрела бы волчица, — сказал Камиль. — Камиль, когда ты говорил с принцем, ты не заикался. — Я… Не переживай, это временно. — Я думал, он тебя ударит. — Я тоже. — Жалко, что не ударил. Если будешь продолжать в том же духе, мое сердце остановится… — Жан-Николя прищелкнул пальцами. — Вот так. — Нет. — Камиль улыбнулся. — Ты здоров. Доктор сказал, у тебя только камни в почках. Внезапно Жану-Николя захотелось обнять сына — необъяснимое желание, которое он тут же подавил. — Ты оскорбил его, — сказал Жан-Николя. — Ты испортил свое будущее. Самое ужасное — то, как ты на него смотрел. Как при этом молчал. — Да, — задумчиво промолвил Камиль. — Молчаливое презрение — это по моей части. Я практикуюсь, что неудивительно. Камиль сел в отцовское кресло, готовясь продолжать разговор, и медленно отвел волосы со лба. Жан-Николя считал себя человеком ледяного достоинства, в высшей степени неколебимым и правильным. Ему хотелось заорать во весь голос, вышибить стекло, выпрыгнуть из окна и разбиться насмерть о мостовую.