До прихода гостей ей предстояло сразиться с Люсиль, теперь без этого не обходился ни один вечер. — Позволь мне прибрать твои волосы, — взмолилась Аннетта, — как я делала всегда. И украсить их цветами. На это Люсиль заявила, что лучше умрет. Она не нуждается в шпильках, лентах, цветах и прочих женских ухищрениях. Она хочет свободно трясти своей гривой, а если и согласится завить пару локонов, то лишь для придания ей большей естественности. — Если тебе неймется изображать Камиля, — выпалила Аннетта сердито, — хотя бы изображай его правильно. Иначе ненароком вывихнешь шею. Адель хихикнула, прикрывая рот рукой. — Это делается так. — Аннетта продемонстрировала, как именно это делается. — Запрокидываешь голову и только потом отбрасываешь волосы с глаз. Это разные движения. Ухмыльнувшись, Люсиль повторила ее жест. — Теперь похоже. Адель, иди сюда. Встань, иначе не получится. Три женщины столкнулись у зеркала, прыснули от смеха и скоро уже заливались истерическим хохотом. — Есть еще один способ, — сказала Люсиль. — Прочь с дороги, льстецы, я покажу. Стерев улыбку с лица, она уставилась в зеркало исполненным восторженного обожания взором и легким щелчком откинула воображаемую прядь. — Тупица, — сказала ее мать. — Ты неправильно дергаешь запястьем. Где были твои глаза? Люсиль широко распахнула глаза и посмотрела на нее взглядом Камиля. — Я только вчера родилась на свет, — жалобно промолвила она. Адель с матерью согнулись от смеха. Адель упала на кровать Аннетты и всхлипывала в подушку. — Ну хватит, прекратите, — взмолилась Аннетта. Ее прическа растрепалась, слезы прочертили дорожки сквозь румяна. Люсиль осела на пол и колотила по ковру кулачком. — Я сейчас умру, — сказала она. Это было таким облегчением! После того, как за несколько месяцев они едва ли перемолвились парой слов. Женщины встали с пола и постарались привести себя в порядок, но не успели взять со столика пудру и духи, как приступ безудержного хохота вновь сотряс их тела. Целый вечер они не могли успокоиться. — Мэтр Дантон, вы знакомы с Максимилианом Робеспьером? — спросила Аннетта и была вынуждена отвести взгляд: на глаза навернулись слезы, губы задрожали, и она едва не расхохоталась гостю в лицо. Мэтр Дантон имел обыкновение свирепо упирать руку в бок и хмуриться, рассуждая о погоде и других столь же банальных материях. Депутат Максимилиан Робеспьер обладал курьезными умениями не моргать и растекаться вдоль мебели. Интересно, подскочил бы он, увидев мышь? Про себя умирая от хохота, Аннетта оставила их важничать и надувать щеки. — Где вы теперь живете? — спросил Дантон. — На улице Сентонж в квартале Маре. — Удобно устроились? Робеспьер не ответил. Он понятия не имел, что значит «удобно» в представлении Дантона, поэтому любой ответ выглядел бессмысленным. Сомнения подобного рода всегда отравляли ему самый простой разговор. К счастью, Дантон в ответе не нуждался. — Кажется, большинство депутатов не рады возвращению в Париж, — заметил он. — Большинство из них и так бывают в Париже нечасто. А когда приезжают, то занимаются тем, что сидят и обсуждают тонкости осветления вина и откорма свиней. — Мыслями они дома. Для них это досадное недоразумение, отравляющее им жизнь. Робеспьер слегка улыбнулся. Это не было высокомерием, просто он находил странным такой взгляд на мир. — Но другой жизни у них нет. — Вы должны их понять. Они думают, что скоро сеять пшеницу, что дети растут, а жена готова запрыгнуть в постель с первым встречным. Они всего лишь люди. Робеспьер вскинул голову: — Полно, Дантон, нынешнее время требует большего от всех нас. Аннетта двигалась среди гостей, пытаясь растянуть губы в любезную улыбку. Странно, но у нее больше не получалось воспринимать гостей-мужчин такими, какими им бы хотелось себя воображать. Депутат Петион (самодовольная ухмылка) был весьма мил, как и Бриссо (коллекция подергиваний и нервных тиков). Дантон смотрел ей вслед. Интересно, о чем он думает? Внезапно она догадалась. Аннетта ясно представила, как мэтр Дантон размышляет про себя: «Для своих лет недурна». Фрерон стоял в гордом одиночестве, не сводя глаз с Люсиль. Камиль, как всегда в последнее время, был окружен слушателями. — Осталось только придумать название, — говорил он. — И организовать подписку в провинции. Газета будет выходить по субботам или чаще, если потребуют события. Формат ин-октаво, серая бумажная обложка. Для нас будут писать Бриссо, Фрерон и Марат. Мы предложим читателям присылать свои статьи. Будем публиковать самые язвительные театральные рецензии. Вся вселенная с ее безумствами предстанет на страницах газеты, которая не намерена стесняться в выражениях. — Издание будет приносить прибыль? — спросил Клод. — Наоборот, — весело ответил Камиль. — Я даже не надеюсь окупить расходы. Идея в том, чтобы она была по средствам любому. — А за счет чего вы намерены оплачивать типографские расходы? Камиль напустил на себя таинственный вид. — У нас есть источники, — ответил он. — Главное, чтобы люди платили вам за то, что вы и без того думали написать. — Вы меня пугаете, — сказал Клод. — У вас как будто совсем нет нравственного чувства. — Конечная цель будет благой. Несколько колонок, чтобы похвалить покровителей, остальное пространство я посвящу продвижению идей депутата Робеспьера. Клод затравленно огляделся. Депутат Робеспьер беседовал с его дочерью Аделью. Кажется, они говорили о чем-то тайном, почти сокровенном. Впрочем — и Клоду пришлось это признать, — если отделить депутата Робеспьера от речей, которые он произносил в Школе верховой езды, сам он не вызывал нареканий. Напротив. Опрятный и сдержанный молодой человек, воплощенная уравновешенность, мягкость и надежность. Его имя не сходило с уст Адели, вероятно, она была по уши в него влюблена. Денег у Робеспьера не было, но нельзя же иметь все и сразу. В наше время приходится радоваться, если зять не проявляет склонности к насилию. Адель нашла подход к Робеспьеру непринужденными беседами. О чем они беседовали? О Люсиль. — Это ужасно, — сказала она. — Сегодня, нет, сегодня все было иначе, мы много смеялись. — Ему незачем знать, над чем именно, решила Адель. — Но обычно все гораздо хуже. Люсиль упряма и готова спорить с утра до ночи. И она не хочет слышать ни о ком, кроме него. — Я думал, с тех пор ваш отец смягчился. — Я тоже так думала, но взгляните на его лицо. Они посмотрели на Клода, который стоял в другом конце комнаты, и обменялись кивками. — И все же они своего добьются, — сказала Адель. — Такие, как они, всегда своего добиваются. Но только подумайте, что это будет за брак? — Видите ли, — заметил Робеспьер, — все на свете считают Камиля возмутителем спокойствия, но только не я. Он мой единственный настоящий друг. — Как мило, что вы так говорите. — И впрямь, разве он не мил, подумала Адель. В наши непростые времена подобное простодушие встречается редко. — Смотрите, смотрите, Камиль обсуждает нас с моей матерью. Камиль и Аннетта склонились голова к голове, как в былые времена. — Обычно сватовством занимаются старые девы, — сказала Адель. — У вас нет никого на примете? Я люблю, когда все делается по правилам. — Но он увезет ее в Артуа. — Что с того? Туда можно съездить. Или вы думаете, что Париж окружен обрывами и в Шайо вы свалитесь в ад? А кроме того, едва ли он вернется домой. — А что будет, когда конституцию примут, а Национальное собрание распустят? — Вряд ли это случится. Люсиль наблюдала за ними. Давай же, матушка, ближе. Повали его на ковер, и дело с концом. Ее благодушие испарилось. Она больше не желала находиться в одной комнате с этими людьми, занятыми пустой болтовней. Люсиль огляделась в поисках тихого уголка. Фрерон последовал за ней. Люсиль села, вымученно улыбнулась. Фрерон по-хозяйски положил руку на спинку ее кресла и завел какой-то незначащий разговор, глядя мимо Люсиль, однако время от времени косясь вниз. Наконец он вкрадчиво промолвил: — Все еще девственница, Люсиль? Кровь бросилась ей в лицо. Она опустила голову. Гордая юная дева. — Безусловно, — сказала она. — Как это непохоже на Камиля. — Он бережет меня до свадьбы. — Что ж, похвально. Полагаю, у него есть… отдушина? — Я не желаю об этом слушать. — И впрямь лучше вам ничего не знать. Однако вы уже взрослая девочка. Вам не наскучили радости затянувшегося девичества? — И что мне делать, Кролик? Что вы предлагаете?