— В общем и целом, не так уж и дурно, — резюмировал Хаджар, укладываясь на выпиленную внутри скалы каменную кровать. — хотя нет, поторопился… Правда выпиливалась она под нужды подгорного народа. И кроме как в полусидячем положении, упираясь при этом макушкой в свод ниши, находится там было невозможно. — Смотрю, и ты, Чужак, успел повеселиться в свое время, — хмыкнул Абрахам. Прикрыв лицо шляпой, он расположился на полу казематов. А именно в них — в темницу Рубиновой Горы и упрятали отряд Шенси и пятерку Удун Албадурта. Причем от щедрот души отсыпали им всем по личной камере. Весьма тесному, даже по меркам гномов, каменному мешку с зачарованными железными решетками. Хаджар, не теряя надежды, попытался разжать их, но даже мощь Волчьего Отвара, помноженная на стадию развития Повелителя и Драконье Сердце с модернизированной техникой Пути Среди Облаков не смогла совладать с магией Эдинов. — Не утруждайся, Хаджар-дан, — Алба-дурт, поджав ногу к груди, сидел в своей нише-кровати и взирал холодным взглядом своих огненных глаз на происходящее. — даже Архад-Гален. Первый и последний из Гален, не смог разбить эти решетки. — Гален? — переспросил Хаджар. За последние дни, проведенные в Рубиновой Горе, он слышал, так или иначе, все приставки к именам гномов. Хотя приставками их назвать было сложно. Они заменяли последние слога “дарт”, “дурт”, “бадут” и так далее, заменявшие местные названия родов и семей. Род деятельности гномы ставили превыше значения крови. Ведь все гномы — гномы. Какая разница, кто из них кем и когда рожден. Главное — какой путь они выбрали, какую стезю сделали своим смыслом жизни. Потому как род деятельности гном не менял вплоть до того момента, пока не отправлялся в кузню Каменных Предков, где из его груди вынимали сердце и опускали его в кипящую лаву. Если сердце всплывало, значит гном прожил пустую жизнь и не достоин перерождения и посмертия. Если оно плавилось, не опустившись на дно, то гном прожил простую и невзрачную жизнь. И о делах его будут судить Каменные Предки, которые и решат — стоит ли тому перерождаться или же нет. А если сердце опустилось на дно, то гном шел по своему пути достойно и твердо. Он достоин. Было еще и легендарное, четвертое состояние сердца в посметрии. Если, опускаясь в кипящую лаву, оно выпаривало её и оставалось лежать сухим на дне чана. Что было в таком случае? Если Хаджар не ошибался, то таких великих гномов высекали в камне в Зале Предков. И гном и сам становился Каменным Предком и в вечности пребывал в кузне, где неустанно выковывал души следующих поколений подгорного народа. Хаджар, за свое путешествие по Безымянному Миру, встречал множество верований. Жестоких и нет, сложных и запутанных, простых и ясных, но красивых… редко. Гномы стали тому исключениям. Их религия действительно звучала поэтично и красиво. Крепость сердца и его жар. Вот чем мерили добродетель эти гордые коротышки. — Никогда не слышал такого — Гален, — закончил Хаджар. — Что это значит, Албадурт? — Вот это ты зря, — во рту Шенси, неизвестно откуда, взялась сухая тростинка, а сам он завернулся в свой заплатанный, прохудившийся походный плащ. Сам он шутил, что специально заказал его у портного таким, в память о мимолетной встречи с легендарным Пеплом, мудрейшим и древнейшим из живущих смертных магов. Разумеется, никто в отряде не верил, что Шенси встречался с Мастер Почти Всех Слов, учеником Синего Пепла Ху-Чина. — Лучше бы меня пытали, чем я слушал очередную байку Албаду… — Алба-удун для тебя, — с пылом перебил гном. — Да сгниют в навозной яме твои внутренности, презренный вор, чья мать не знала чести, а отец — достоинства. — Не могу отрицать этого, маленький бородач, — засмеялся Абрахам. — моя мать была дешевой шлюхой, а отец — вором. Какие уж тут честь и достоинство. Гном, кажется, выругался. Хаджару видно не было, а звук здесь распространялся с трудом. Их клетки разделяли толстые стены горных пород, а коридор, который соединял казематы был узкий и темный, отчего пространство ощущалось еще теснее, чем было на самом деле. — Архад-Гален, — с придыханием произнес гном. — это, Хаджар-дан, великий кузнец прошлого. В ту пору, когда гномы еще странствовали свободно среди высоких гор и плоских лугов, родился в шатре неизвестной семьи маленький ребенок. Он рос болезнями и хворью. Его лева рука была короче правой, а правая нога смотрела в другую сторону, нежели левую. Кто мог проклясть эту маленькую семью — до сих пор неизвестно. Уродство при рождении в Безымянном Мире считалось чем-то из ряда вон выходящим. Учитывая, что даже самый простой смертный, чья жизнь — лишь век, так или иначе, но имел отношение к Пути Развития, то и потомство получалось здоровым. Во всяком случае достаточно, чтобы рассказ Албадурта уже выглядел необычно. — Во времена одного из Переселений, — продолжил гном. — когда гномы путешествовали от Горы Предков к Горе Штормов, Архад-безродный, исчез. Никто не знает, куда он делся, но когда вернулся спустя тысячу лет, один год, один месяц и один день, — Хаджар вздрогнул — в воздухе повис запах магии Фейри. — то его молот не знал усталости. Своими странными руками он мог выковать сталь из воздуха, а своими страшными ногами — раздуть меха так, что Ирмарил бы покраснел от завести. Ирмарил и Миристаль… древние имена, которые теперь встречались разве что в легендах. — Он выковал лучшие доспехи и лучшие клинки, которые, по преданиям, сокрыты в усыпальнице Провидца где-то в недрах этой горы. И слава об этих доспехах и клинках, которыми хвастались Короли прошлого, разошлась по всему Безымянному Миру и даже дальше, — том Алба-удуна стал мечтательным, а Хаджар буквально видел, как гордый гном прищурился, вспоминая былую славу ныне малочисленного народа. — К Горе Штормов съезжались представители всех рас. Они хотели сами увидеть лучшего кузнеца Народа Живущего Под Горами. И, о Каменный Молот, они видели, Хаджар-дан. Видели и не находили слов, чтобы описать все величие этих изделий. — Звучит здорово, Албадурт, — улыбнулся Хаджар. Пусть он уже не был мальчишкой, бегающим по хитросплетениям дворцовых коридоров, но он мог оценить историю о древнем герое. — Именно так, Хаджар-дан, — вздохнул гном. — я знал, что ты оценишь… но, увы, в таких историях всегда есть но… — Не без этого, рыжий, — снова хмыкнул Абрахам. — Смерть близко… — подал голос Гай. Его было едва слышно. А уж слова Иции и Густафа приходилось передавать по цепочке, иначе вести диалог было невозможно. — Вор прав, — чуть грустно согласился Алба-удун. — В один вечер в Гору Штормов пришел человек, а может и не совсем человек. Или уже не человек, хотя кто-то говорит — еще не человек. Он представился Горшечником, странствующим несчастьем. Хаджар поднялся с кровати и подошел к решетке. Обратившись в слух, он спросил? — Что было дальше, Албадурт? Чутье подсказывало ему, что истории о Горшечнике и его возлюбленной, которые он по крупицам собирал со всего мира, имели необычную важность и, возможно, ключ к пониманию происходящего в его собственной жизни. Или, даже, жизнях… Глава 1331 — К Архад-Галену, Хаджар-дан, приходили многие, — продолжил Алба-удун. — кто-то приходил со всеми деньгами мира, чтобы ему выковали меч, который сможет рассечь небо и расколоть землю. Кто-то, чтобы Архад выковал щит, способный выдержать вес падающей звезды. Иным были нужны доспехи, чтобы остановили удар самой Смерти. Архад никогда не соглашался. — Почему? — Ему было неинтересно, — Хаджару показалось, что гном пожал плечами. — зачем ковать меч, который будет отнимать жизни? Он ведь не знал, что жизни тот отнимет? Зачем делать доспехи, которые могут спасти самого бесчестного и ужасного из владельцев? Зачем создавать щит, который укроет детоубийц? Нет, Архад-Гален выковал оружие и доспехи лишь однажды. Ибо таков был его уговор с духами, которые научили его тому, как договориться с огнем, землей и металлом. Духи, которые научили… значит Архад, если и существовал, действительно обучался у Фейри, которые открыли ему таинства истинных имен всего сущего. Потому что как еще иначе калека мог совладать с горнами и молотами гномов. Их искусство настолько сложно, а инструменты — тяжелы, что ни один человек или иной разумный, не смог создать тех же артефактов, что подгорный народ мастерил играючи. — Но Горшечник попросил совсем иное, — Алба-удун, кажется, вздрогнул. — из мешка, в котором можно было спрятать целый мир, он достал черный гроб. И не просто черный, а такой, что свет, когда падал на него, исчезал внутри. Если поднести к тому лампу — она погаснет. Если дотронуться пальцем, то тебя затянет внутрь. Если пролить воду — она станет льдом, затем осколками, а потом и пылью, которая пропадет во тьме. Алба-удун сейчас описывал феномен “черной дыры”? Но, как бы ни был удивителен Безымянный Мир, здесь тоже имелись свои пределы, за которые пути нет. И вряд ли простой смертный, в мире смертных, мог бы носить пространственный артефакт таких объемов. Одно лишь эхо от силы, заключенной в таком конструкте, было бы способно стирать с лица земли целые страны. Причем не смертных, а практикующих. Может, даже, адептов. Не говоря уже о гробе — черной дыре. — Архад-Гален, увидев это творение рук Горшечника, спросил, для чего тот показывает такое страшное создание. Горшечник же, не ответив, попросил помощи. У него была крошка гроба и было дно, ему не хватало лишь гвоздей. Гвоздей, которыми бы он смог скрепить гроб. Звучало разумно, но все равно — немного поэтично. Да, многие легенды, которые слышал Хаджар, оказывались приукрашенной или видо-измененной правдой, но куда чаще — так и оставались не более, чем вымыслом. — Архад-Гален спросил для чего Горшечнику такой гроб? Что за существо обладает такой силой, чтобы потребовался Гроб, способный запереть даже Яшмового Императора. Горшечник ответил лишь “последний мой враг”. Никто, кто был свидетелем тому разговору, не понял, о чем идет речь. Никто, кроме Архада. Тот спросил, уверен ли Горшечник в своем решении ибо обратно пути уже не будет. Молчание было ответом. И, пожалуй, лишь такой ответ и мог убедить единственного из Гален. В течении года и одного дня, без устали, не покладая молота и не давай угаснуть горнам, тот ковал четыре гвоздя и, когда все было сделано, Горшечник ушел, оставив в дар мешок, в который можно было спрятать целое царство. С тех пор. Архад-Гален заперся в своей кузне. Десять раз по десять тысяч лет он провел в ней, не выходя к народу. Ушли к Каменным Предкам те, кто помнил те, кто помнил тех, кто помнил Архада-Галена. Так что, перед тем, как покинуть Гору Штормов и двинуться к Рубиновой Горе, его покои решили вскрыть. Когда же их открыли, то не обнаружили ничего, кроме старого заплечного мешка, поверх которого лежал маленький серебряный ключ. Ключ, которым можно открыть Гроб Последнего Врага, — Алба-удун, выпалив эту тираду на одном дыхании, ненадолго замолчал, а затем закончил традиционным: — Так мне рассказывал мой отец, который услышал это от своей матери, а та от своей, которая узнала это от своей. Я не знаю, правдива ли эта история, но это — история. Обычно говорили “так мне рассказывала моя мать”. Ибо задача женщин — рассказывать ребенку истории, а задача мужчины — показывать ребенку верные пути в этом мире. Наверное, в современном мире Земли, за такие слова человека бы линчевали. Но здесь все было проще и сложнее одновременно. Сказать женщине, что она может не вести себя как женщина или, еще хуже, не должна вести как женщина — оскорбить её, её матерей и отцов. Нанести такой удар, который смывается лишь кровью. И не важно — адепт она или нет. Нет более сакральных таинств, чем те, что передают матери своим дочерям. И нет более честных и праведных дел, что передают отцы своим матерям. На этом стояли сотни эпох Безымянного Мира. Для Хаджара, в котором иногда еще отзывался яд “цивилизации” Земли, такие простые, но, в то же время, чрезвычайно сложные устои, были как заплатка на рваной душе. — Кстати о черных вещах, — внезапно подал голос Абрахам. — тут Иция спрашивает, когда у тебя, Чужак, меч успел поменять окрас? — Что? — Меч, говорю, твой, раньше был красным, как исподнее у свежей девушки, — пояснил, в меру своей воспитанности, Шенси. — а теперь черный, как душа моего папани, да переродится он навозным жуком в брюхе у тощей свиньи, больной сифилисом и холерой. Надо ли уточнять, что Абрахам не очень уважал своего предка? — Кто знает… — протянул Хаджар. Он обнажил меч и… действительно. Тот был чернее ночи. Поглощал свет не хуже, чем гроб в истории Албадурта. Он выглядел совсем как… совсем как… Что-то тяжелое и металлическое звонко ударило о прутья клетки, привнося в обитель молчаливого камня резкий, протяжный звон. Впрочем, невольные обитатели каземат встретили его не с обидой или неприязнью, а некоей радостью — хоть что-то новое, что разбавляло унылую обстановку. Одни лишь Хаджар с Абрахамом напряглись. Оби они достаточно побывали на своем веку в подобных местах, чтобы не знать, что следует за таким ударом.