Я смеюсь, затем становлюсь серьезной. Я слышу шаги, затем звук захлопывающейся двери. Я представляю его в его комнате, всеми фибрами желая оказаться там. — Нет, мы правда не можем, — выдыхаю я. Я слышу глухой стук. Он что — запрыгнул на кровать? — Мы можем, просто ты боишься, — шепчет он. — А ты нет? Не боишься? Не обеспокоен? — Я не обеспокоен, я заворожен всем этим. Нами. Я чувствую, как моя стеснительность возвращается. Сент такой проницательный. Ощущает ли он это притяжение в той же мере, что и я? Когда я снова слышу его голос в динамике, он поражает меня своей глубиной и густотой, словно сироп. — Учитывая, что я не ожидал когда-либо испытать привязанность, что испытываю к тебе, не говоря уже о том, чтобы это длилось дольше недели, я не намерен это отпустить, Рейчел, — шепчет он. С головы до кончиков пальцев охваченная огнем, я смотрю на потолок, возбужденная и напуганная, не уверенная, что говорить и куда нас приведет, если я признаю, насколько сильно я к нему привязалась. Я все еще чувствую его в своем теле. Чувствую внутри себя. В местах, где не сделать татуировку. В местах, до которых еще никто не рискнул дойти. — Значит, вызов, — отвечаю. — Я для тебя вызов. — Возможно, — говорит он, всё еще хриплым голосом. — Вызов всей моей жизни. Я смеюсь. — А теперь ты дразнишься. Но он не смеется в ответ. Некоторое время мы молчим, тишина такая, что я почти слышу в динамике, как бьется его сердце. Слышу его тихое дыхание. — Спокойной ночи, Сент. — Малкольм, — тихо поправляет он. — Малкольм. Наконец, он смеется. — Спокойной ночи, Рейчел. Думай обо мне. Вот блин. Я стону. Чего он хочет от меня? Чего я хочу от НЕГО? Мне нужно поговорить с кем-то, кто не станет напоминать мне, какую кашу я тут заварила. Глава 24 МАМАМ ВИДНЕЕ Мне нужно увидеться с мамой. Во-первых, хочу убедиться, что у нее здоровый цвет лица, что она не набрала и не потеряла вес из-за нестабильного уровня сахара в крови. Во-вторых, я уверена, она даст мне умный совет, скажет что-то, что поможет найти положительные стороны в этом бардаке, что я развела. Я прошу девочек пойти вместе со мной. Мне нужен этот девичник, обычно время, проведенное в компании моих девочек, помогает мне почувствовать себя лучше. Чай, вкусняшки, разговоры о магазине ароматерапии, в котором работает Уинн, и об Эммете, рассказы Джины о забавных случаях на работе, мама, рассказывающая, как ей удалось улучить момент и порисовать в комнате, которая раньше была моей, обсуждение тем из моей колонки. Мама на вид ничуть не поменялась и это отлично. Она клянется, что ее инъекции инсулина работают, как часы, что скачков уровня сахара не было, как и случаев гипогликемии. На все новости в жизни девчонок мама реагирует с широкой улыбкой на лице, и с каждой секундой ее глаза становятся все удивленнее. — И вот теперь она собирается с ним покончить, — Уинн заканчивает вводить маму в курс происходящего. Мама смотрит на меня в удивлении, после чего начинает смеяться. — О, эти мальчишки, они и ведут себя, как маленькие. Просто они такие, но это не делает их исчадиями зла. Малкольм Сент был таким себе героическим холостяком с самого рождения, чего не сказать о его папаше-дьяволе! — Я не говорю, что он зло, — вспыхиваю я, вставая на защиту. — Просто эта статья... это работа, будто распахивание занавеса, открывающего что-то новое о теме, которая до ужаса интересует людей. Я, конечно же, не собираюсь писать, что он - исчадие ада! — звучит, будто я оправдываюсь, что заставляет меня хмуриться. — Мам, я не подлый человек, я просто стараюсь выполнять свою работу. — Так что ты напишешь? Что он бабник? Не похоже, чтобы все эти девушки были против, чтобы ими так воспользовались. Я, в свое время, была не прочь. Вот твой отец... — Хватит! Она пораженно смотрит на мой взрыв эмоций. — Мне нужно написать эту разоблачающую статью, и знаешь, почему? Потому что, если я этого не сделаю, меня уволят, и я не представляю, как справлюсь с этим. А если и не уволят, «Эдж» на грани закрытия, значит десятки людей окажутся без работы. К тому же это, мам, это мой шанс купить тебе дом! Твой собственный дом, где ты могла бы рисовать, и, возможно, дала бы мне позаботиться о тебе. Так что я напишу эту статью, потому что я профессионал, для журнала это станет новым витком, мне не придется волноваться из-за работы, а может даже станет толчком к новому уровню, и я смогу купить тебе крутую машину, супер крутой дом, не будет никаких проблем с деньгами, а Сент с десятком любовниц будет кататься на своей яхте и ему будет плевать на все. Мой голос срывается, а в глазах стоят слезы, Джина и Уинн, которые отвлеклись, рассматривая журналы, внезапно смотрят на меня. Выражение лица мамы смягчается. — Рейчел, мне не нужен дом, — говорит она, медленно опуская коробку с чаем, которую достала из шкафа. Одинокая слеза скатывается из уголка глаза, но я тут же вытираю ее. — Ну, что ж, а ты все равно получишь его. Мамуль, ты заслужила собственный дом. — Рейчел, это на тебя так сильно сказалось отсутствие отца? Его потеря так ранила тебя? — она подходит, садится рядом, и берет мою руку в свою теплую ладонь. — Это не имело значения. У меня была ты, — заверяю я ее, часто моргая, ведь у нас никогда не было подобного разговора. — Тогда зачем тебе совершать что-то такое, что явно не клеится с твоей натурой? — спрашивает мама, всегда такая понимающая. По щеке сбегает еще одна слеза. Я вытираю ее, насторожившись, что Уинн и Джина притихли, все молчат, кроме меня, хватающей ртом воздух в попытке не разрыдаться еще сильнее. — Что ж, разве не в этом смысл жизни? — спрашиваю я маму. — В том, чтобы делать трудный выбор? Разве то, что ты отказалась от рисования в пользу работу - не то же самое? Это решение разбило тебе сердце, но тебе пришлось его принять, потому что выбора не было. Ведь так? — Этот молодой человек, что он чувствует по отношению к тебе? — Мам, он не любит меня. Он не мой отец. Это не была любовь с первого взгляда, не было соединения душ. Он не хочет быть со мной так, как отец хотел быть с тобой. Он не думает, смотря на меня «Вот моя половинка, с этой женщиной я хочу провести остаток своих дней, не важно, сколько отведено!» Я не могу продолжать. Горло сжимается, а в груди болит. — Я для него вызов, — добавляю я тихо. — Я для него просто своего рода вызов. Он не влюбляется, не создан для этого. Мы с ним... — что-то в моей груди продолжает сжиматься, словно удавка затягивается, а глаза горят огнем. — Мы с ним не продержались бы и пару месяцев. И, как и мой отец, в какой-то момент он бы, пфф, и исчез, и снова останемся мы с тобой. Ты и я, мам. Как и всегда. Не думаю, что я выдержу ее ответ, любой ответ, успокаивающий или уверяющий в обратном, или согласный с моим мнением, отчего станет только больнее. Из-за того, что на меня направлены три пары удивленных глаз, словно у меня из головы полезли змеи (потому что я плохой человек, а это и происходит с плохими людьми), я встаю и ухожу дальше по коридору в свою старую комнату, и закрываю дверь. Тяжело дыша, я сажусь на табурет перед маминой неоконченной картиной, а по щекам текут слезы. Даже не знаю, почему я плачу. Все не должно быть настолько невыносимо тяжелым. Я не ждала, что будет так тяжело. Но мои друзья и мама начинают думать, что я совершила ошибку. Вздохнув, я ложусь на пол там, где раньше стояла моя кровать, и смотрю на потолок. Точно так же я смотрела в потолок, будучи маленькой девочкой, которая хотела, чтобы отец был рядом, которая мечтала, которая хотела что-то изменить, которая хотела писать, потому что журналистика сознает что-то... создает что-то из ничего. Будучи подростком, я лежала тут и, до встречи с Джиной, до того, как она встретила Пола, я думала, полюблю ли я когда-нибудь мужчину так, как моя мама полюбила отца. Моя мама любила его задолго до того, как ему даже представился шанс разочаровать ее или разбить ей сердце. У моей мамы особое представление обо всех мужчинах, она считает, что они по сути своей хорошие, ян всей вселенной, идеальное дополнение к нашему инь. И в юности я загадала, каким же будет мой ян. Чем он будет заниматься. Как будет выглядеть. Как сильно будет меня любить. Я и подумать не могла об игривых зеленых глазах и дюжине особых улыбок, о мужчине, который бросит мне вызов, будет дразнить, будет в равной степени испорченным и идеальным, и заставит меня желать узнать его всего, вплоть до самой затаенной мысли. Бедная девочка... Боже. Я совершила такую большую ошибку. Сопротивляясь ему, я лишь заинтересовала его еще больше. Уступив ему, я лишь обрекла себя на страдания. Ошибка не в том, что я согласилась написать это разоблачение, а в том, что я ослабила защиту и сблизилась с ним настолько, что теперь он будто часть моей души. Ошибкой было брать в руки его рубашку, и идти к нему в клуб, и на его яхту, и отвечать на его поцелуй, и идти к нему в квартиру, чтобы умолять заняться о мной любовью, даже после того, как обещала самой себе, что этого никогда не произойдет. Я должна покончить с этим, но прямо сейчас не могу привести логические доводы. От одной мысли, что надо порвать с ним, мне только сильнее хочется его увидеть. Поддавшись импульсу, я достаю телефон и набираю номер. В ответ слышу его голосовую почту. Должно быть, он как раз трахает другую девчонку, настраиваю я себя. Я оставляю сообщение: «Эй, это я. Просто... да нет, ничего. Позвони мне. Или нет. Пока.» Я вешаю трубку. Затем вытираю слезу и беру себя в руки. У меня была цель, шанс написать разоблачение, добиться популярности, продвинуть свою карьеру, показать настоящего Сента, а не легенду. Возможно, я смогу раскрыть глаза девушкам и помочь кому-то избежать разбитого сердца. Возможно, они поймут, что Сент не полюбит их. Никто не полюбит, кроме них самих, если они приложат к этому усилия. А еще их друзья, если они сделают правильный выбор. И их семьи, если им повезло. Вот моя точка зрения, точка зрения юной девушки, которая росла, думая, каково это жить с любовью мужчины, а выросла с намерением доказать, что эта любовь ей и не нужна вовсе. Я знаю, что там полно девушек вроде меня. Тех, кто не встретил парня ни в семь, ни в тринадцать, ни в пятнадцать, у них даже при рождении не было мужского плеча поблизости. Зачем же нам ждать мужчину сейчас, когда мы выросли? Он нам ни к чему.