Уинифред торопливо засучила ногами по земле, отползая как можно дальше от огромных подкованных копыт Барвинка. Сердце ее бешено колотилось от страха, но она боялась издать хоть звук – вдруг конь и впрямь испугается и затопчет ее? Но Барвинок, казалось, даже не заметил, что наездница исчезла. Поводя ушами, он преспокойно стоял на месте, даже когда Дарлинг отпустил поводья. – Винни! Прости, я не успел тебя поймать. Ты не ушиблась? Рядом с ней на траву бухнулся Теодор. Уинифред почувствовала, как шляпка-цилиндр, больше не удерживаемая заколкой, сползает на затылок, и сердито сдернула ее с головы. Светлые волосы тяжелым узлом упали на спину и, расправившись под собственным весом, рассыпались по плечам. Чуть раскрыв рот, Теодор замер. – Все в порядке, – буркнула Уинифред и заправила локоны за уши. Ее щеки горели – то ли от натуги, то ли от смущения. – Этот жуткий конь сбросил меня. Дарлинг вполне мог возразить ей, что в ее падении Барвинок не виноват – Уинифред и сама понимала, что нога попросту соскользнула. Но юноша только улыбнулся и прикоснулся к ее лицу, стирая со щеки грязный след. – Ты отлично приземлилась, – похвалил он ее и, поймав ее гневный взгляд, добавил: – Я не шучу! Падать с лошади тоже надо уметь. Не представляешь, сколько раз я ломал себе руки в детстве! Бедная моя матушка! Уинифред фыркнула и села, подобрав под себя ноги. В амазонке она могла делать это с гораздо большей легкостью, нежели в кринолине. Рукав из пурпурного батиста был измазан травяным соком. Отстегнувшийся от пояса хлыстик с серебряной ручкой упал в траву. Дарлинг, согнув в коленях длинные ноги, уселся рядом. Он был в светло-бежевом костюме, и на нем отчетливо виднелись зеленые пятна. – Вообще-то я взял с собой покрывало, – извиняющимся тоном сказал он. – Знаю, что ты не любишь грязь. Хочешь, расстелем? – Оставь, – буркнула она. – Я все равно с ног до головы испачкана землей. Барвинок принялся пастись неподалеку, тихо звеня уздечкой. Уинифред огляделась. Они сидели на самой середине лужайки. Из-за того, что солнечные лучи сюда почти не проникали, трава не пожухла. Тут и там из блестящего зеленого ковра выглядывали белые головки маков. – Это было одним из моих любимых мест в детстве, – поделился Теодор. – Весной, едва распустятся цветы, здесь просто волшебно. Когда я читаю истории про фей, мне всегда представляется именно эта лужайка. Уинифред вскинула голову. Освобожденные от шпилек локоны защекотали ей щеки. Сквозь кроны деревьев проглядывала мозаика чистого голубого неба. – И правда, очень красиво, – задумчиво пробормотала она. Ее окутало тяжелое, сонное умиротворение, все тревоги отступили на задний план. Здесь, в Хэзервуде, подобное настроение накатывало на нее часто. Спокойствие, подобное штилю. Затишье перед бурей. Теодор зашевелился. – Винни, ты еще сердишься? – Я и не сердилась, – возразила Уинифред, улыбаясь. Если она и была на кого-то зла, то только на себя – за неловкость и глупый страх перед животным. – Знаешь, я… написал для тебя кое-что, – выдавил Теодор, отчаянно краснея. – Бабуля Мисси говорит, что те, кто любит книги, не должны писать свои собственные, но… это ведь не совсем книга? Так, глупость… Набросал за пару минут… – Ну же, не томи! – припечатала Уинифред. – Показывай! Дарлинг, пряча глаза, протянул ей сложенный втрое лист бумаги, сквозь которую просвечивали чернила. – Я прочел сотни книг, но ни в одной из них не нашел слов, которые говорили бы о моих чувствах, – сказал он. – Мне пришлось написать о них самому. Уинифред развернула замусоленный лист. Это было стихотворение, написанное вычурным, с завитушками почерком Теодора. Чистовик – ни единой помарки. Названия не было, но сбоку красовалась приписка «Уинифред». Она почувствовала, как перехватывает дыхание от накатившей нежности, и опустила глаза на первую строчку. Луна, что видит день, Тем краше ночью. Ей Открыты тайны и подвластна тьма. Так и твои прелестные черты! В лице хотя б и сумрак, ты Сиянием полна. Чем заслужил и как могу Смотреть в оконные картины? Луна иль ты? Я не усну. Любуюсь ликом ослепительным и милым В нем вижу я прелестные черты Богини наяву. Упасть боюсь, парю насилу. Ослепнуть – страх, но не смотреть, на милость, как, скажи, В глаза – полны огней? И пусть на крылах ночи смерть, Но даже звезды будут петь Любви моей. Стихотворение было слишком слащавым на ее вкус, но это совершенно не имело значения, ведь его написал Теодор, и написал для нее. Тронутая, Уинифред подняла от листка голову, чтобы поблагодарить его, и обнаружила, что он не отрывает от нее взгляд. Выражение его лица было странным – одновременно бесконечно взволнованным и бесконечно радостным. Заглядевшись, она не сразу заметила, что Теодор держит в пальцах раскрытую коробочку из черного бархата. В ее углублении поблескивало синими камнями кольцо. – Пожалуйста, выходи за меня, – просто сказал он. У Уинифред закружилась голова, как если бы она резко поднялась с постели. Он сошел с ума? Или же это глупая шутка? – Ты делаешь мне… предложение? Мне? Слова застряли в горле, голос стал хриплым и жалким. – Кому же еще! – рассмеялся Теодор. – Вообще-то ты любовь всей моей жизни. Его черные глаза Уинифред в этот момент хотелось назвать лучистыми – так они сияли. – Я знаю. Но… предложение? Уинифред не могла отвести глаз от кольца. Пять камней в форме заостренных овалов были уложены в золоте маленьким веером, будто синий цветок лотоса. – Я ведь… не из благородных. У меня нет семьи. Нет денег. Ничего нет. Теодор продолжал держать коробочку обеими руками, словно уверился, что Уинифред откажет, если он хоть ненадолго опустит ее. – Винни, неужели ты думаешь, мне есть до этого дело? – мягко спросил он. – Но мисс Дарлинг наверняка будет против. И твоя бабушка… – Матушка дала свое благословение в ту же ночь, когда вы познакомились. А бабуля Мисси – в день, когда мы приехали сюда. Их единственное условие – дождаться твоего совершеннолетия. Теодор опустил руки на траву и смущенно улыбнулся, склонив голову. Уинифред заметила, как он тяжело сглотнул. – Все это такие мелочи, Винни. Я сделал бы тебе предложение, даже если бы моя семья была против. Пожалуйста, только не говори, что эти расспросы – твой… деликатный способ отказать мне. – Что за чушь! – вспыхнула Уинифред. Она продолжала стискивать в пальцах листок со стихотворением, боясь выпустить его так же, как Дарлинг стискивал коробочку с кольцом. Должно быть, со стороны они выглядят как двое мямлящих недоумков! – Черт. Сейчас ведь странно будет ответить «да»? Спроси меня еще раз!