- А вот это уже совсем ни к чему. Отец этого никогда не делал. Водочка, она к добру не приведет, она не таких губит, богатырей валит… Когда Мария Сергеевна ушла за ширму, Николай потушил общий свет, включил настольную лампу и переоделся. Спать не хотелось. Снова подошел к окну. «Мама, если бы ты могла помочь своим советом, если б… Спи лучше, родная…» Чувствуя, что просто так, молча, он не в силах оставаться наедине со своей тоской, Николай тихо, словно разговаривая с Наташей, запел: Фонари одиноко горят. Спят фонтаны и спит мостовая, Москвичи утомленные спят, Москвичи отдыхают. В небе месяц повис голубой, Как в косе ее шелковый бант. Спи, Москва, бережет твой покой Милицейский сержант. Это был модный в последнее время «Милицейский вальс». Слова песни в эту минуту Николаю были особенно близки. Он глядел на площадь, но видел не машины и запоздалых прохожих, а совсем другое. Он видел Каменный мост. На мосту пустынно. Время близится к рассвету. В тишине ночи мерно раздаются твердые шаги постового. Это идет тот самый сержант, который подходил к нему, когда Николай стоял на мосту с Наташей. - Что же ты не ложишься? Ведь завтра на работу, - донесся из-за ширмы голос матери. Видение моста, сержанта исчезло. Очутившись снова в этом реальном, тесном мирке своей комнатки, Николай еще резче почувствовал боль утраты любимой девушки. Слова песни выходили не из груди, а прямо из сердца. Лишь от тех, кто сегодня влюблен, Кто в аллеях рассвет ожидает, Отвернется сержант… Ведь и он Хорошо понимает… Понимает, кто с чистой душой, Кто отъявленный плут, или франт… Спи, Москва, бережет твой покой Милицейский сержант. Песня, в которой переплетались два мотива: колыбельное убаюкивание родного города и прощальная тоска, обращенная к любимой, растрогала и мать. Она лежала за своей ширмочкой и глотала слезы. Песня будила в ее сердце те же чувства, которыми была переполнена душа сына. Завтра снова рабочий день, И забот у нас завтра немало, Спи и ты, на бульваре сирень, Ты ведь тоже устала… Ну, а если случится - другой Снимет с кос ее девичьих бант… Спи, Москва, сбережет твой покой Милицейский сержант. То, что предстало воображению Николая на этот раз, - защемило его сердце особенно больно. Красивый балкон с чугунными узорчатыми перилами обвит плющом. Сквозь него на лицо Наташи пятнами падает лунный свет. Завернувшись в клетчатое одеяло, она сидит в кресле и, не мигая, рассеянным взглядом смотрит в темноту ночи. …Спи, Москва, сбережет твой покой Милицейский сержант… Долго еще стоял у окна Николай и смотрел на уснувшую Москву. Не спала и мать. Поворачиваясь с боку на бок, она тяжело вздыхала и уснула только на заре. Такое уж сердце матери - горе сына в нем отдается эхом. 39 Елена Прохоровна вышла на балкон. Любуясь толстым загорелым карапузом, который возился в песке, она вдруг заметила, как, скользя взглядом по окнам второго этажа, двориком медленно шла молодая цыганка. - Смотри, смотри, Наташенька, какая красавица! Какое удивительное лицо! А костюм, костюм! Наташа вышла на балкон в то время, когда цыганка поравнялась с окнами их квартиры. Глаза цыганки вспыхнули тем особенным зеленоватым блеском, который в них уже светился, когда Ленчик пообещал ей часы. Напротив окон Луговых цыганка остановилась. - Зря мать не слушаешь, красавица, - таинственно заговорила она. - Мать всем сердцем добра желает. Сердце матери, как колода карт сербиянки - никогда не обманет. Наташа смутилась и повернулась к матери. - О чем это она? - Чего отворачиваешься? Смотри мне в глаза, всю правду скажу. Я не цыганка, я сербиянка. Сохнет твое сердце по червонному королю, да мать стоит на твоем пути. Не обращая внимания на подошедшую дворничиху, цыганка продолжала: - Секрет твоей жизни в глазах твоих спрятан. Не все его видят, красавица, сама ты не знаешь себя. А год этот в жизни твоей будет большим годом, тяжелым годом. Ведет тебя сердце в глубокий омут. Разум не видит этого омута, а мать ты не слушаешь. Благородный король у ног твоих, спасти тебя хочет, но гонишь ты его. Из богатой семьи этот благородный король, и тебя он любит, но сердце твое не лежит к нему… Заинтригованная гаданьем, Елена Прохоровна стояла растерянная. Потом, словно опомнившись, замахала руками: - Подождите, постойте, я спущусь к вам и проведу вас в квартиру… Прямо в халате и в комнатных туфлях она сошла во двор и через несколько минут вернулась с цыганкой. Вначале Наташа хотела уйти, но что-то ее удержало. «Послушаю, из любопытства», - мысленно оправдывалась она и стала вдумываться в то, что сказала гадалка. Елена Прохоровна была так возбуждена, что не знала, куда посадить столь необычного гостя. - Пожалуйста, садитесь. - Когда гадают, сидеть нельзя. А ну, дай свою руку, сиротка. Чего боишься? - Откуда вы знаете, что я сирота? - спросила Наташа, но ее вопрос остался без ответа. В течение нескольких минут цыганка внимательно рассматривала линии Наташиной ладони. Мать и дочь не спускали с ворожейки удивленных глаз. - Ну, говорите же, - не выдержала Елена Прохоровна. - Два короля любят тебя, - начала, наконец, цыганка. - Казенный человек и благородный король. Всем сердцем ты стремишься к казенному человеку. Правильно говорю? - Правильно, - смущенно пролепетала Наташа и покраснела.