Победило второе чувство. Следом за Наташей, которая уже скрылась в метро, Николай не бросился. Дождь постепенно кончался. Промытая асфальтированная площадь казалась отполированной. В разрывах клочковатых туч время от времени проглядывала луна. Почувствовав на себе взгляд матери, Николай повернулся. Лицо ее было скорбное, печальное, каким оно бывает у матерей, когда к их детям приходит беда. — Опять, поди, поссорились? Николай ничего не ответил. — Не по себе ты, сынок, дерево рубишь. Как-никак, ее отец был генерал. Нашел бы девушку попроще. Николай по-прежнему молчал. — Смотри сам, как знаешь, — вздохнула мать и, достав из шкафа чистое белье, положила его на стол. — На, переоденься, на тебе сухой нитки нет. Только теперь Мария Сергеевна поняла, что сын был пьян. — А вот это уже совсем ни к чему. Отец этого никогда не делал. Водочка, она к добру не приведет, она не таких губит, богатырей валит… Когда Мария Сергеевна ушла за ширму, Николай потушил общий свет, включил настольную лампу и переоделся. Спать не хотелось. Снова подошел к окну. «Мама, если бы ты могла помочь своим советом, если б… Спи лучше, родная…» Чувствуя, что просто так, молча, он не в силах оставаться наедине со своей тоской, Николай тихо, словно разговаривая с Наташей, запел: Фонари одиноко горят. Спят фонтаны и спит мостовая, Москвичи утомленные спят, Москвичи отдыхают. В небе месяц повис голубой, Как в косе ее шелковый бант. Спи, Москва, бережет твой покой Милицейский сержант. Это был модный в последнее время «Милицейский вальс». Слова песни в эту минуту Николаю были особенно близки. Он глядел на площадь, но видел не машины и запоздалых прохожих, а совсем другое. Он видел Каменный мост. На мосту пустынно. Время близится к рассвету. В тишине ночи мерно раздаются твердые шаги постового. Это идет тот самый сержант, который подходил к нему, когда Николай стоял на мосту с Наташей. — Что же ты не ложишься? Ведь завтра на работу, — донесся из-за ширмы голос матери. Видение моста, сержанта исчезло. Очутившись снова в этом реальном, тесном мирке своей комнатки, Николай еще резче почувствовал боль утраты любимой девушки. Слова песни выходили не из груди, а прямо из сердца. Лишь от тех, кто сегодня влюблен, Кто в аллеях рассвет ожидает, Отвернется сержант… Ведь и он Хорошо понимает… Понимает, кто с чистой душой, Кто отъявленный плут, или франт… Спи, Москва, бережет твой покой Милицейский сержант. Песня, в которой переплетались два мотива: колыбельное убаюкивание родного города и прощальная тоска, обращенная к любимой, растрогала и мать. Она лежала за своей ширмочкой и глотала слезы. Песня будила в ее сердце те же чувства, которыми была переполнена душа сына. Завтра снова рабочий день, И забот у нас завтра немало, Спи и ты, на бульваре сирень, Ты ведь тоже устала… Ну, а если случится — другой Снимет с кос ее девичьих бант… Спи, Москва, сбережет твой покой Милицейский сержант. То, что предстало воображению Николая на этот раз, — защемило его сердце особенно больно. Красивый балкон с чугунными узорчатыми перилами обвит плющом. Сквозь него на лицо Наташи пятнами падает лунный свет. Завернувшись в клетчатое одеяло, она сидит в кресле и, не мигая, рассеянным взглядом смотрит в темноту ночи. …Спи, Москва, сбережет твой покой Милицейский сержант… Долго еще стоял у окна Николай и смотрел на уснувшую Москву. Не спала и мать. Поворачиваясь с боку на бок, она тяжело вздыхала и уснула только на заре. Такое уж сердце матери — горе сына в нем отдается эхом. 39 Елена Прохоровна вышла на балкон. Любуясь толстым загорелым карапузом, который возился в песке, она вдруг заметила, как, скользя взглядом по окнам второго этажа, двориком медленно шла молодая цыганка. — Смотри, смотри, Наташенька, какая красавица! Какое удивительное лицо! А костюм, костюм! Наташа вышла на балкон в то время, когда цыганка поравнялась с окнами их квартиры. Глаза цыганки вспыхнули тем особенным зеленоватым блеском, который в них уже светился, когда Ленчик пообещал ей часы. Напротив окон Луговых цыганка остановилась. — Зря мать не слушаешь, красавица, — таинственно заговорила она. — Мать всем сердцем добра желает. Сердце матери, как колода карт сербиянки — никогда не обманет. Наташа смутилась и повернулась к матери. — О чем это она? — Чего отворачиваешься? Смотри мне в глаза, всю правду скажу. Я не цыганка, я сербиянка. Сохнет твое сердце по червонному королю, да мать стоит на твоем пути. Не обращая внимания на подошедшую дворничиху, цыганка продолжала: — Секрет твоей жизни в глазах твоих спрятан. Не все его видят, красавица, сама ты не знаешь себя. А год этот в жизни твоей будет большим годом, тяжелым годом. Ведет тебя сердце в глубокий омут. Разум не видит этого омута, а мать ты не слушаешь. Благородный король у ног твоих, спасти тебя хочет, но гонишь ты его. Из богатой семьи этот благородный король, и тебя он любит, но сердце твое не лежит к нему…