— Что ты вчера загадала, когда падала звезда? — спросил Алексей. — О тебе. Любишь ли ты меня? — Ну и что? — Наверное, любишь. — А ты? — Леша, зачем ты спрашиваешь? — Теперь ты не будешь убегать от меня? — Никогда! До тех пор, пока ты сам меня не прогонишь. — Поедешь со мной в Сибирь? — Хоть на край света… Когда возвращались назад, Лариса изнутри вся светилась новым, пронизывающим ее насквозь сиянием большого счастья. — Леша, посмотри, разве это не символ? Мы въезжаем в небесные ворота. Алексей обернулся. Через все небо, упираясь краями в горизонт, перекинулась двойная радуга. Промытая сверкающая зелень берегов искрилась под солнцем еще невысохшими каплями дождя. Переполненный счастьем Алексей налегал на весла. Он готов был грести до океана. 18 В понедельник утром Николай снова позвонил Луговым. Наташа еще не выздоровела и к телефону не подошла. На этот раз он назвал Елене Прохоровне свою фамилию, сообщил номер телефона и попросил, чтобы Наташа позвонила ему. Но в понедельник Наташа не позвонила. Не позвонила она и во вторник, и в среду, и в четверг… Николай уже решил, что встречи с ним Наташа не хочет и что записка Лены очередной шаг экзальтированной особы, которая и раньше, в школьные годы, всех или мирила, или ссорила. Однако такое заключение было развеяно новым письмом от Лены. Она писала: «Здравствуй, Коля! Очень жаль, что, уезжая из Москвы, не удалось с тобой повидаться. Мужа из отпуска отозвали, и я, как верная жена, следую за ним по пословице: „Куда иголка — туда и нитка“. С Москвой расставаться было немножечко грустно. Но все это между прочим. Главное в том, что ты порядочный свин. Пять дней назад получил мою записку, где я тебя слезно молила зайти к Наташе, но ты не нашел времени это сделать. Свою просьбу настойчиво повторяю и заклинаю школьной дружбой: немедленно навести ее. Она больна. И если в тебе осталась хоть капля от прежнего Николая — бросай все и лети к ней со всех ног. Твой приход заменит все лекарства. Но боже упаси, если твое появление еще больше ее расстроит. Думаю, что ты меня понимаешь — ведь ты всегда был умным. Если будешь в Ленинграде — заходи. Адреса не даю нарочно. Узнаешь у Наташи. С приветом — Лена». Как старого школьного друга Николая просили навестить больную. Можно ли отказать? Но странно: почему с этим письмом на него навалилось доселе неиспытанное, тяжелое чувство? И совсем не оттого, что Наташа больна… Нет. То, что она больна — это, конечно, нехорошо, гораздо хуже, что она ждет его прихода. Он даже пугался этого. Как алкоголик, несколько лет назад победивший свой порок, боится выпить рюмку водки, которая может стать для него губительной, так и он, сумевший когда-то раз и навсегда взять себя в руки, теперь боялся, что встреча с Наташей снова вернет его к старому, полному обид и огорчений. Может быть, он боялся потому, что в эту встречу ему предстояло сказать о тех переменах в его жизни, которые, конечно, были важны для Наташи и о которых она не знала? А сказать о них нужно было во что бы то ни стало. Сказать всю правду, как бы ни была она тяжела. Прогнав тревогу и сомненья, Николай решил навестить Наташу. В субботу вечером он без всяких приглашений и телефонных предупреждений пришел к Луговым. Елены Прохоровны дома не было. Илья Филиппович, который кое-что знал о сердечных делах Наташи, знакомясь с Николаем, незаметно смерил его взглядом с ног до головы. Догадываясь, что это был тот самый человек, о котором Наташа горевала на Урале, он, одобрительно крякнув в ладонь, сказал, что ему нужно съездить в Центральный универмаг за подарками для Марфы Лукиничны. На груди его горел новенький орден Ленина. Когда Наташа, еще окончательно не придя в себя от неожиданного появления Николая, вышла в коридор проводить Илью Филипповича, тот у самых дверей многозначительно шепнул ей на ухо. — Вот это да! — и, закрыв глаза, покачал головой. — Молодец! Сокол! Наталья Сергеевна, голубушка, с огнем ищи, а лучше не найдете. Два часа пролетели, как одна минута. Говорили об Урале, о старых друзьях, о работе, об Илье Филипповиче, о Ленчике. Но в течение всего разговора оба чувствовали какую-то недосказанность. А какую — каждый не мог и боялся понять. «Это всегда так бывает, — подумала Наташа, — после долгой разлуки друзья говорят о пустяках». Пришла Елена Прохоровна. Ее приход в первую минуту несколько смутил Николая, но выручила Наташа. Она обратилась к матери так, как будто между ними никогда не происходило никаких размолвок. — Мама, как ты находишь — Коля изменился? Николай подошел к Елене Прохоровне, пожал протянутую ему руку, и по ее взгляду, в котором можно было прочитать и скрытую радость и чувство собственной вины, понял, что это уже не та чопорная и горделивая женщина, которая не хотела подпускать его к своей дочери на пушечный выстрел. — Очень, очень изменились. Еще больше возмужали, а главное… — Елена Прохоровна замялась, подбирая подходящие слова. — Главное, что совершает головокружительную карьеру! — пошутила Наташа. — То есть не карьеру, а рост. Ты это хотела сказать? Всякий раз, когда Николая хвалили, он чувствовал себя неловко. Эту неловкость он испытал и сейчас, когда Наташа принялась рассказывать матери о его успехах. Елена Прохоровна засуетилась, поставила на стол графинчик с вином, вазу с конфетами, достала из буфета праздничный дорогой сервиз и зачем-то две одинаковые нераспечатанные банки с вишневым вареньем. Беседа за чаем была скованной. Елена Прохоровна избегала встречаться с гостем взглядом. Он это понимал и, насколько мог, разговором старался смягчить ощутимое напряжение. Меньше всего Николай говорил о себе. После чая Наташа и Николай пошли гулять. Дорогой, когда они проходили Столешников переулок, Николай вначале хотел хоть косвенно намекнуть о том, о чем не имел права молчать, но, вспомнив письмо Лены, решил пока не говорить. Как всегда по вечерам в субботу, улицы были полны народа. У памятника Пушкина Николай и Наташа свернули к скверику и подошли к фонтану, напоминавшему гигантский костер, в котором языки огненных струй через каждые две — три секунды меняли цвета и оттенки. С минуту они стояли молча, не сводя глаз с фонтана. — Вот так бы всю жизнь! Не хочется даже уходить, — тихо проговорила Наташа. Николай промолчал. — Коля, тебе это не нравится? — Наташа, у меня сегодня тяжелый день. Уже рябит в глазах. — Тогда пойдем. — А куда мы пойдем? — Пойдем к тебе. Николай замялся. — Ты даже не сказал, где теперь живешь. Неужели ты не хочешь пригласить меня в гости? — Вон мой дом. Видишь? — Николай показал в сторону нового десятиэтажного дома. — Всегда рад твоему приходу. — Тогда пошли. Напрасно Николай ссылался на то, что в квартире полный беспорядок и что ему будет стыдно, если Наташа все это увидит. Она настояла на своем и, взяв его под руку, почти потащила по направлению к облицованному розоватой керамикой дому, который виднелся за несколько кварталов. Массивные дубовые двери с медными резными скобками, бесформенные гранитные глыбы первого этажа, громадная люстра, заливающая своим светом весь вестибюль, гранитная мозаика пола — все говорило о том, что дом построен на века. Рассматривая высокий потолок вестибюля, Наташа не заметила, как двери, у которых они стояли, раскрылись. Они вошли в просторную кабину лифта. Молоденькая лифтерша, не спрашивая, нажала кнопку против цифры 10 и уткнулась в книжку. Быстрый подъем Наташе был непривычен. Особенно неприятной ей показалась остановка. Почувствовав, как сердце опускается куда-то вниз, она прижала руку к груди. — Ой! Я даже захлебнулась. — Отвыкла, — улыбаясь, сказал Николай и вслед за Наташей вышел из лифта на залитую дневным светом лестничную площадку. — Как у вас здорово! Николай вставил ключ в замочную скважину, но Наташа остановила его: — Обожди. У меня что-то кружится голова. Бессовестная, я даже не спросила, как здоровье твоей мамы. И потом… Я не знаю, как она отнесется к моему приходу. Ведь тогда я была так неправа. — Ее нет дома, — ответил Николай, не в силах оторвать глаз от лица Наташи. В эту минуту она его любила так, как может быть, не любила никогда. И он это видел. — А где она? — Я отправил ее в деревню. Квартира была отдельная, из двух небольших комнат. Вся обстановка в ней состояла из круглого стола, покрытого белой скатертью, книжного шкафа рижской фабрики, кровати, тахты и трех стульев. В комнатах еще пахло краской и олифой. С этой еще необжитой обстановкой Наташа освоилась быстро, а через несколько минут она уже, точно хозяйка, ходила из одной комнаты в другую, забегала на кухню, рассматривала шкафы в стене, открывала мусоропровод, выскакивала на балкон. Ей все здесь нравилось. А от ванной она пришла в восторг. — Коля, иди сюда. Иди скорей! — Я переодеваюсь, обожди, — донесся из спальни ответный голос.