«Дорогой, Николай Александрович! Если б вы знали, как мы часто вас вспоминаем! Толя спит и во сне видит, что бы такого сделать для вас хорошего. Хотя в прошлом он и имеет большие провинности, но вообще он очень хороший, к тому же большой фантазер. А однажды он мне даже сказал, что если бы он очутился с вами в бою и вас ранило, он вас вытащил бы из любого огня. А то, что он пишет вам насчет моих родителей, — все это мы утрясем сами. Толя преувеличивает. Свою мать я знаю лучше, чем он, пошумит-пошумит и смирится, А нам жизнь жить. Вчера она не вытерпела и пришла сама, велела идти домой и сказала, чтоб я „не дурила“, А тете, у которой я сейчас живу, сказала, что раз пришлись друг другу по сердцу, — что же с ними сделаешь, пусть женятся. Меня ругает, а сама готовит приданое. Так что не утруждайте себя, Николай Александрович, советом, о котором вас просит Толя. Самое главное — приглашаем вас с вашей супругой на нашу свадьбу, о дне которой я вам сообщу. Прошу вас, ответьте на наше письмо хоть маленькой открыточкой. С приветом к вам и глубоким уважением. Катя». Ниже стоял адрес. Когда Николай кончил читать, Наташа встала со стула и вышла на балкон. Тронутый письмом, Николай думал: «Вот любовь. Эх, если б тогда…» Повернувшись, он увидел, что Наташи в комнате не было. Он прошел на кухню и, не найдя ее там, вышел на балкон. Она стояла, низко опустив голову. — Что с тобой? — Николай слегка коснулся плеча Наташи. — Чем ты расстроена? — О Кате я немного знала и раньше, — тихо проговорила она. — Как-то раз после нашей ссоры на Каменном мосту, когда я не вытерпела и принесла тебе домой книги, я случайно заглянула в твой дневник. Он лежал на столе. Пока Мария Сергеевна на кухне собирала обед, мне тайком удалось прочитать в нем несколько страниц. Там было и о Катюше. Я еще тогда поняла, что она прекрасный человек. Ну, а сейчас ты видишь сам… Наташа умолкла и опустила взгляд в темноту еще неосвещенного дворика. — Что же сейчас? — спросил Николай, начиная понимать причину такой резкой перемены в ее настроении. — Что сейчас? — Наташа подняла голову, и лицо ее вдруг стало строгое и даже гордое. — А сейчас, когда я сравнила себя с Катюшей, то поняла, что я не стою ее ногтя. Сказала и резко отвернулась. — Не нужно об этом, Наташа. — Не нужно? Нет, нужно! Она сильная! Она не побоялась любить бывшего вора! Мне стыдно. Больно за себя! Ведь я тоже тебя любила. Но я испугалась, послушалась матери… А Катя не стыдится. Она из-за него даже ушла от родителей. А вот я тогда не могла этого сделать. Ведь ты об этом подумал, когда читал письмо? Скажи, об этом? — Наташа… — Нет, ты скажи — можно любить такую? — Какую? — Такую, как я? Такую, которая ушла от тебя, когда моя любовь тебе была особенно нужна, и которая пришла к тебе теперь, когда ты… — Такую, как ты, любить можно, — сухо перебил ее Николай и отвел взгляд в сторону. Наташа подняла на него глаза и положила руки на его плечи. Так она делала всегда, когда ей становилось невмочь сдерживать чувства. Взгляды их встретились. — Коля, ты меня любишь? Николай молчал. — Любишь все так же? Молча Николай продолжал смотреть ей в глаза. Это молчание и пристальный взгляд, в котором, как ей показалось, затаились и любовь, и тоска, отмело все печальные думы. Наташа вся точно преобразилась. В одну минуту к ней вернулась ее восторженная радость, которой она кипела перед тем, как Николай прочитал письмо. — Коля, милый, если б ты знал, как я сейчас счастлива. Как я завидую поэтам. Так и хочется говорить стихами! Смотри, Наташа порывисто повернула голову, вон Кремль. Вон купол нашего университета! Даже Каменный мост виден отсюда. Помнишь последнюю встречу на нем? — Я помню каждую нашу встречу. Даже школьные. Могу наизусть повторить все, что ты говорила восемь лет назад. — Коля, потуши свет. Посмотрим на Москву из темноты. Николай потушил. Теперь город выглядел еще красивей. Он полыхал заревами световых реклам, переливался волнами разноцветных огней и казался бесконечным. Плечом к плечу они стояли у каменных перил балкона и молчали. А цепи огней, то плавно поднимаясь, то круто опускаясь, обозначая контур земного рельефа и высоту зданий, убегали к горизонту и, образуя в ночном небе своим мягким отсветом подобие голубого сияния, тонули вдали. Вся жизнь и дыхание многомиллионного города, как в магическом кристалле, отражалась в огнях. Огни зеленые, огни красные, огни желтые, просто огни… Они мерцали, плыли, дразнили, манили… — Коля, — заговорила Наташа первой, — у тебя бывали такие минуты, когда большего, лучшего ничего не хочется, когда даже страшно подумать, что в твоей жизни может хоть что-нибудь измениться? — Бывали. — Часто? — Не очень. — А сейчас? — Не знаю… — А у меня это сейчас. Пусть будет так вечно! Красиво и ты рядом. Наташа повернулась к Николаю и снова положила ему на плечи руки. — Нагнись, я тебе что-то скажу, — прошептала она. Николай слегка склонил голову. Наташа прикоснулась губами к его щеке и также шепотом, стыдливо проговорила: — Если у нас будет сын, он обязательно станет таким, как ты. Я так хочу. Николай хотел ответить, но промолчал и только мягко отстранил ее руки. Его минутное замешательство и растерянность не ускользнули от Наташи, но истолковала она их по-своему. Желая доказать, как она любит Николая, Наташа подошла к телефону и позвонила матери, что ночевать домой не придет. Этот разговор Николай слышал. Он вошел в комнату и включил свет. — Наташа, не нужно, ты должна пойти домой, — сказал он виновато и впервые заметил у нее под глазами мелкую сетку морщинок. Раньше их не было. — Почему? — Глаза Наташи округлились, в них застыло неясное предчувствие большой беды, которая уже чем-то дала знать о своем приходе. В какой-то миг она прочла во взгляде Николая совсем незнакомый ей холодок и страх. Это было выражение глаз человека, который скорее может пожалеть, чем полюбить. — Я люблю тебя! Я хочу быть всегда с тобой. Все эти три года я была верна тебе… — Уже поздно… — голос Николая прозвучал отчужденно. — Как поздно? Ты о чем говоришь? — Об этом лучше после, а сейчас я провожу тебя… — Нет, ты об этом скажешь сейчас. Ты не имеешь, права молчать, — с дрожью в голосе проговорила Наташа. Николай достал папиросу, долго мял ее пальцами. Закурил. — Я женат! — сказал он внезапно. Сказал сухо, резко, точно, размахнувшись со всего плеча, расколол огромным колуном сухое осиновое полено. — Ты знаешь, что я любил тебя. И знаешь, как любил! Как бы мы были счастливы, если бы захотела ты. Впрочем, что говорить об этом сейчас, когда уже все решено… В комнате повисла гнетущая тишина. — Зачем же ты тогда пришел? — Наташа, как слепая, ощупала спинку стула и, не сводя глаз с одной точки, бессильно опустилась на него. — Лена написала, что ты больна, а больных друзей навещают. «Женат», — губы Наташи дрогнули в кривой и горькой усмешке. Николай испытывал потребность рассказать все, чтобы раз и навсегда разрубить то, что для Наташи было узлом, связывающим их судьбы. Он знал, что это жестоко, особенно после такой трогательной встречи, но это было необходимо. Избегая ее взгляда, он начал: — Это произошло совсем случайно, восемь месяцев назад. Был обычный морозный вечер. Правда, потом он для меня стал необычным. Я пошел на каток. На наш с тобой каток. Помнишь его? После твоего отъезда я два года ни с кем не встречался. Не скажу, чтоб возненавидел женщин только за то, что ты ушла от меня. Нет, я просто слишком сильно тебя любил, чтоб забыть все так скоро. Мне было трудно найти нового друга. Но я чувствовал, что начинаю задыхаться в своем одиночестве. Быть в двадцать семь лет одному и не видеть рядом близкого человека — это очень горько. Но я уклонился… — Николай вынул папиросу и взглянул на Наташу. Она сидела не шелохнувшись с пепельно-серым лицом и пересохшими губами. — В этот январский вечер мой тренер поручил мне обучить фигурному катанию одну студентку. Ее звали, как и тебя, Наташей. Только я с первого вечера стал называть ее Наталкой, она из Полтавы. Ученицей она оказалась способной. Я даже поражался, как тонко она чувствовала мое малейшее движение. Мы стали встречаться позднее. Многие находили, что она красивая. Мне это нисколько не льстило. В ней я хотел видеть не только внешнюю красоту, но и душу. Я искал в ней товарища. А потом? А потом она помогла мне забывать то, что один я был не в силах. Она из простой крестьянской семьи. Ей двадцать лет, она учится на третьем курсе медицинского института. Она умеет петь украинские песни, готовить полтавские вареники и любит меня. О том, как она может любить, — знаем только мы. Ранней весной мы поженились. А сейчас ждем ребенка. Николай замолк. Вспомнилось письмо Лены. После некоторой паузы он продолжал: — Мне тяжело, Наташенька, обо всем этом говорить тебе, но я не хочу лгать, с Наталкой я счастлив. — Что ж, я рада за тебя, — сказала Наташа, и собственный голос ей показался чужим, идущим откуда-то из-за спины. Николай ничего не ответил. Тревожно посмотрев на часы, Наташа встала и медленно вышла из комнаты. Через несколько минут она появилась снова, переодетая в еще не просохшее платье. Ей хотелось сказать на прощанье что-то особенное, большое, то, что могло б сохраниться в его памяти навсегда. В эту минуту Николаю было тяжело смотреть на ее скорбное и убитое горем лицо. — Коля, — ласково и печально проговорила Наташа, — ты ни в чем не виноват передо мной. Но знай, что я люблю тебя. Любила всегда, любила одного и вряд ли кого смогу… Говорить дальше она не могла, мешали слезы. Но, сделав последние усилия, она продолжала: