* * * Пролог Как-то раз и еще много раз в древнем городе на берегу моря трудились при свечах три сестры. Первая была девой. Кудри цвета утренней зари свободно падали ей на спину. Нитка жемчуга, белого, как ее платье, обвивала шею. Тонкие пальцы сжимали золотые ножницы, которыми она резала на полосы тончайший пергамент. Вторая, мать, сильная и обильная телом, носила малиновое платье. Рубины сверкали вокруг ее шеи. Заплетенные в косы рыжие волосы пламенели, как летний закат. В руке она держала серебряный компас. А третья была старухой, согбенной и опытной. Она ходила в черном; кольцо из обсидиана с печаткой-черепом темнело на ее руке. Седые как лунь волосы она укладывала вокруг головы. И не выпускала пера из скрюченных, испачканных чернилами пальцев. Глаза старухи, как и глаза двух ее сестер, были серыми, холодными и неумолимыми, словно море. Вдруг ударил гром, и старуха, сидевшая за длинным деревянным столом у распахнутой настежь балконной двери, подняла голову от работы. Над городом бесновалась гроза. Струи дождя хлестали по крышам дворцов. Молнии раскалывали ночь. На каждой церковной колокольне били в набат. – Вода поднимается, – сказала старуха. – В городе будет наводнение. – Мы высоко. Воде до нас не добраться. Она нам не помешает, – отозвалась мать. – Нам ничто не может помешать, – добавила дева. Старуха прищурилась: – Кроме него. – Наши слуги бдительны, – сказала мать. – Он не войдет. – Может быть, он уже здесь, – возразила старуха. При этих словах мать и дева тоже подняли головы. Обе внимательно оглядели комнату, огромную и полутемную, словно пещера, но не увидели никого, кроме темных фигур в плащах с низко надвинутыми капюшонами: это слуги бесшумно сновали, занимаясь своим делом. Успокоенные, сестры вернулись к работе, но старуха не теряла бдительности. Три сестры жили тем, что чертили карты, вот только покупателей на них никогда не находилось – товар был бесценным. Каждая линия была безупречно прочерчена пером из крыла черного лебедя. Пространства меж линиями заполняли чернила тончайших оттенков – смесь индиго, золота, толченого жемчуга и других вещей, раздобыть которые куда труднее. Мерой каждой карты было не пространство, но время, ибо каждая заключала в себе человеческую жизнь. – Розы, ром, разруха, – проворчала, принюхиваясь, старая карга. – Или вы не чуете? Чуете его? – Это всего лишь ветер, – успокоила ее мать. – Доносит запахи города. Продолжая ворчать, старуха обмакнула перо в чернильницу и поднесла его к пергаменту. Она вела линию чьей-то жизни, а рядом, на ветвях серебряного канделябра, дрожали огненные язычки свечей. Они отражались в блестящих глазах черного как уголь ворона, сидевшего на каминной полке. У стены стояли напольные часы в футляре черного дерева. Маятник, подвесом которому служил человеческий череп, раскачивался влево и вправо, отмеряя секунды, часы, годы, жизни. В плане комната напоминала паука. Рабочее пространство сестер в центре было его телом. От него в разные стороны тянулись проходы между шкафами – ноги. С балкона в комнату вели стеклянные двери, напротив них высились резные деревянные. Карга закончила карту. Поднесла к свече палочку красного воска, нагрела, затем приложила к нижней части карты и поставила на красной кляксе оттиск своей печатки. Когда печать застыла, она свернула карту, перевязала черной ленточкой и подала слуге. Тот скрылся в одном из проходов, чтобы положить карту на полку. Тогда все и случилось. Другой слуга, склонив голову, скользнул между старухой и распахнутой дверью за ее спиной. С балкона ворвался порыв ветра, и в комнате остро запахло дымом и специями. Старуха раздула ноздри. И стремительно обернулась. – Ты здесь! – воскликнула она, бросаясь к слуге, вцепилась в его капюшон похожей на клешню рукой. Капюшон упал, и все увидели юношу с янтарными глазами, смуглой кожей и длинными черными кудрями. – Схватите его! – прошипела старуха. Дюжина слуг разом кинулась на него, но, пока они окружали юношу, новый порыв ветра задул все свечи. Двери закрыли, свечи зажгли заново, но пришлеца уже и след простыл, только плащ растекся на полу черной лужей. Старуха взволнованными шагами мерила комнату, покрикивая на слуг. Те носились между шкафами в поисках незваного гостя, черные плащи развевались, точно крылья. Вдруг он выскочил откуда-то из-за полок, но тут же затормозил, едва не наткнувшись на старуху. Метнулся к деревянной двери, рванул на себя ручку – заперто. Ругнувшись вполголоса, он обернулся к трем сестрам – лицо мгновенно осветилось улыбкой – и отвесил поклон. Но сестер не тронула его красота. Одна за другой, они заговорили. – Случай, – прошипела дева. – Риск, – выплюнула мать. – Азарт, – каркнула карга. – Я предпочитаю «Шанс». Звучит приятнее, – ответил юноша и подмигнул. – Давно ты не наносил нам визита, – сказала старуха. – Да, надо бы почаще бывать у вас, – отозвался Шанс. – Всегда приятно навестить сестричек Судеб. Вы такие непосредственные, свободные и непредсказуемые. К вам идешь как на праздник. Да что там, как на вакханалию. Так. Здесь. Весело. Из-за шкафов высыпали слуги, красные и запыхавшиеся. Шанс выхватил из ножен кинжал. Сверкнул клинок. Слуги попятились. – Чью карту ты похитил на этот раз? – спросила старуха. – Кто молит тебя о содействии? Полководец? Императрица? Не опуская кинжала, Шанс свободной рукой вытянул из-под плаща карту. Зубами развязал ленточку и встряхнул пергамент. Свиток развернулся, и Шанс показал его трем женщинам. Те пригляделись, и было видно, как их гнев уступает место недоумению. – Я вижу дом под названием Мезон-Дулёр1 в деревне Сен-Мишель2, – сказала старуха. – Там живет… – подхватила матрона. – Одна девушка. Изабель де ла Поме3, – закончила старуха. – А кто это? – спросила дева. – И вся эта суета из-за простой девчонки? – спросила карга, пристально глядя на Шанса. – Она же никто, ничего из себя не представляет. Ни красоты, ни ума. Зато себялюбивая. И злая. На что она тебе? – Она – это вызов для меня, а я не могу оставить вызов без ответа, – сказал Шанс. Прижав пергамент к груди, он ловко скатал его одной рукой и сунул под плащ. – И потом, какая девушка устоит перед тем, что я ей предложу? – Он ткнул себя в грудь с таким видом, словно не переставал дивиться собственной неотразимости. – Я дам ей возможность изменить путь, начертанный для нее судьбой. И шанс проложить свой собственный. – Глупец, – сказала старуха. – Ты ничего не понимаешь в смертных. Мы, Судьбы, прокладываем для них путь потому, что они сами этого хотят. Смертные не терпят неопределенности. Не любят новизны. Все новое пугает. Причиняет боль. – Новизна – это как поцелуй во мраке. Роза в снегу. Неведомая дорога в темной ночи, – возразил Шанс. – Мрак скрывает чудовищ. Снег убивает цветы. А на неведомых дорогах без вести пропадают девушки, – парировала карга. Но Шанс не отступал. Сунув кинжал в ножны, он вытянул вперед руку. На ладони, точно по волшебству, сверкнула золотая монета. – Предлагаю пари, – сказал он. – Не искушай меня, – громыхнула Судьба, и ярость затмила ее лицо, словно туча. Шанс подбросил монету. Судьба поймала ее в воздухе и со звоном швырнула на стол. Гроза разразилась. – Думаешь, этот жалкий золотой кругляш стоит того, что ты выпустил на волю? – взревела она. – Война опустошает Францию. Смерть пожинает невиданный урожай. Королевство трещит по всем швам. И все из-за тебя! Улыбка Шанса померкла. Но уже через пару секунд к нему возвратился огневой задор. – Я все поправлю. Клянусь. – Чем – картой девчонки? – Когда-то она была смелой. И доброй. – Твоя голова так же пуста, как твои обещания, – сказала Судьба. – Разверни карту. Посмотри внимательно. И ты увидишь, что ее ждет. Шанс так и сделал. Проследил по пергаменту путь девушки. И охнул, увидев его конец… царапины, кляксы, даже какие-то зарубки. Он поднял глаза на старуху: – Такой конец… это же не… этого не может быть… – Ты все еще думаешь, что сможешь его изменить? – насмешливо спросила Судьба. Шанс вскинул голову и шагнул к ней: – Хорошо, я повышаю ставку. Если я проиграю это пари, то навеки лишусь права переступать порог вашего палаццо. – А если проиграю я? – Ты оставишь мне карту этой девушки. И позволишь ей самой творить свою судьбу.