– Мы с боцманом играли в карты. Я поставил пять дукатов против его стеклянного глаза. А он, глупец, вынул свой глаз и зачем-то положил его поверх монет. Скажите, капитан, видели вы такую обезьяну, которая не соблазнилась бы блеском стеклянной игрушки? Капитан сделал движение в сторону Нельсона, который укрылся на плече Шанса. – А ущерб мне с обезьяны взыскивать? Шанс опустил руку в мешок, лежавший у его ног на палубе, и вынул оттуда туго набитый кожаный кошель. – Этого довольно? – спросил он, опуская его в руки капитана. Тот открыл кошелек, пересчитал монеты и кивнул. – Трап сейчас спустят, – сказал он. – В следующий раз, маркиз, когда вам вздумается совершить морскую прогулку, прошу выбрать другое судно. Но Шанс уже не слушал его. Повернувшись к капитану спиной, он проверял, вся ли его свита в сборе. Они были нужны ему все до единого. Ведь он направлялся в деревню. Где, как известно, отсутствуют оперные театры. И вообще театры, а также концертные залы. Да что там театры, в деревне кофеен и тех не сыщешь, не говоря уже о кондитерских, книжных лавках и ресторациях. И как ему, спрашивается, прожить там хотя бы пять минут без своих музыкантов, без актеров и акробатов, без дивы, без балерин, волшебницы, гадалки, глотателя огня, шпагоглотателя, ученого и повара? – Стоп! Повара нет! – воскликнул Шанс, пересчитав всех по головам. И поглядел на Нельсона. – Где он? Обезьянка зажала лапками рот и раздула щеки. – О нет, только не это, – простонал Шанс. В это мгновение на палубу, откуда-то со стороны кормы, вышел, пошатываясь, лысый коротышка в черном кожаном плаще до пят, с ярко-красным платком вокруг шеи. Вид у него был помятый, взгляд мутный. Физиономия своей серостью напоминала недельную кашу. – Морская болезнь, – сказал он, приближаясь к Шансу. – Морская болезнь? Так вот как по-французски будет «Вчера я опять нажрался»? – ответил Шанс, поднимая бровь. Повар болезненно моргнул: – Обязательно так орать? – И он уперся лбом в планшир. – Какого черта они там возятся с трапом? Куда мы едем? Скажите мне, что в Париж. – Боюсь, что нет. Нас ждет Сен-Мишель. – Никогда о таком не слышал. – Это в провинции. – Терпеть не могу провинцию. Что мы там забыли? Пальцы Шанса впились в планшир. Он вспомнил карту той девушки. Изабель, так, кажется, ее зовут. Конец ее пути вспыхнул у него перед глазами. Кровавые кляксы. Росчерки на пергаменте – яростные, будто нацарапанные рукой безумца. Ему пришло в голову, что последнее как раз недалеко от истины. – Его еще можно изменить, ее путь, – прошептал он. – Это в моей власти. И я это сделаю. – Какой путь? – спросил повар. – О чем ты говоришь? Почему ты… Но он не договорил. Что-то внизу привлекло его внимание. Шанс проследил за взглядом повара. По людной улице, сразу за доками, стремительно катила черная карета. В ней сидела женщина – морщинистое бледное лицо в окне экипажа походило на портрет в раме. Почуяв, должно быть, что на нее смотрят, старуха подняла голову. И взглянула в упор на Шанса. Ее серые глаза смотрели безжалостно, и Шанс понял, что ему предстоит нешуточная битва, пощады в которой ему не видать, хотя он и не станет просить о ней. Повар набрал полную грудь воздуха и медленно выдохнул. – Мы здесь из-за нее, так? – сказал он. Шанс кивнул. – Ничего хорошего. Она – худшая из той троицы, а это что-нибудь да значит. Зачем она здесь? И зачем здесь мы? Скажешь ты мне, наконец, или нет? – Чтобы сражаться, – ответил Шанс. – Ради чего на этот раз? Ради золота? Славы? Или твоей гордыни? – язвительно спросил повар. Проследив за тем, как экипаж Судьбы скрывается за поворотом, Шанс ответил: – За девушку. Мы будем сражаться за ее душу. Повар кивнул: – Так бы сразу и сказал. Ради такой цели и повоевать не грех. Мутный взгляд повара прояснился; на смену невнятности пришла решимость. Сунув два пальца в рот, он свистнул так, что у всех вокруг уши заложило. И отошел, рявкнув злополучному матросу, который подвернулся по пути, чтобы тот спускал трап, да поживее. Волшебница, акробаты и другие люди из свиты Шанса, до тех пор бесцельно толокшиеся по палубе, подхватили свои пожитки и поспешили за ним. Шанс тоже поднял с палубы мешок, забросил его на плечо и последовал за ними. Чтобы выиграть эту битву, нужно все время быть на шаг впереди Судьбы, а он уже уступил ей добрый десяток. Глава 13 Изабель, потная, грязная, избитая, наклонилась в седле вперед и обратилась к коню: – Маман уже собиралась продать тебя, Мартин. Ты об этом знаешь? На живодерню, чтобы там из твоих костей сварили клей. Это я ее остановила. Пожалуй, тебе стоит об этом подумать. Старый, медлительный и злой, конь Мартин обладал еще раздутыми боками, разбитыми копытами и способностью на удивление ловко и быстро кусаться, но других лошадей у Изабель не было. – Ну, вперед, – понукала она его и ударяла пятками ему в бока. Она хотела пустить коня рысцой по хозяйственному двору. Но у Мартина были свои соображения на этот счет. Обиженный, он с места срывался в короткий галоп, потом вдруг вставал как вкопанный, и девушка летела кувырком через его голову. Вот и теперь она больно ударилась о землю, перекатилась на спину и застонала, лежа в грязи. За это утро Мартин уже трижды выбросил ее из седла. Вообще-то, Изабель была отличной наездницей, но теперь ей приходилось учиться этому искусству заново. Дело в том, что она не могла правильно распределить свой вес на стременах. Правой ноге не хватало опоры – там, где раньше подставку стремени обхватывали пальцы, теперь была пустота. С трудом удерживая равновесие, она не могла управлять Мартином, когда тот пятился, брыкался или просто упрямо останавливался, вот как сейчас. Падения ее не пугали. Грязь на лице, синяки, боль – все это было ей безразлично. Даже наоборот: это отвлекало от мыслей об Элле. О том, что Элла больше не с ними, что она выиграла. Что у Эллы есть теперь все, а у нее, Изабель, – ничего. Она все еще лежала на земле, глядя в небо, по которому быстро скользили облака, когда над ней склонилось лицо, перекрыв ей вид. – Сколько раз ты сегодня упала? – спросила Тави. И, не дожидаясь ответа, добавила: – Ты так убьешься. – Если мне повезет. – Прекрати. Ты больше не можешь ездить верхом. Страх лужицей собрался в животе Изабель. Нет. Неправда. Она не позволит этим словам стать правдой. Верховая езда – все, что у нее осталось. Только это поддерживало ее, когда заживала ступня. Когда она привыкала хромать, а не ходить. Когда разбегались слуги. Когда Маман запирала ставни на окнах опустевших комнат и закладывала засовами лишние двери. Когда сорные травы стали расти на каменной ограде дома. – Зачем ты вышла? – спросила она у Тави. Сестра предпочитала отсиживаться в доме, наедине с книгами и уравнениями. – Сказать тебе, что нам пора на рынок. Откладывать больше не получится. Изабель моргнула: – Плохая идея. По округе ходили слухи. О том, как они примеряли хрустальную туфельку и чем пожертвовали, чтобы в нее влезть. Об Элле и о том, как они обращались с ней. Дети прибегали к их дому и швыряли в стены комьями грязи. А один человек даже запустил камнем в окно. Изабель знала, что поход в деревню закончится неприятностями. – Предложи что-нибудь получше, – возразила Тави. – Где нам, к примеру, взять сыр? Ветчину? Масло? Хлеб и тот несколько недель как кончился. Изабель вздохнула. Поднялась с земли, отряхнулась. – Придется взять тележку, – сказала она. – Не пешком же идти. Не с нашими… – Хорошо. Запрягай Мартина. А я пойду и принесу корзины, – перебила ее Тави и, повернувшись спиной, зашагала к кухне. Она не любила разговоров об их увечьях. Об Элле. Вообще обо всем, что было. – Ладно, – сказала Изабель и захромала к коню. Она так и не привыкла ходить медленно, переваливаясь, словно утка. Увечье Тави оказалось не настолько серьезным. Когда рана зажила, к сестре вернулась прежняя походка. Изабель сильно сомневалась, что у нее будет так же. – И знаешь что, Иззи… Изабель обернулась. Тави хмуро смотрела на нее. – Что? – Держи себя в руках. Там, в деревне. Как думаешь, сможешь? Изабель отмахнулась от вопроса и взяла Мартина за повод. По правде говоря, она не знала, что ответить. Она пыталась держать себя в руках. Годами. В гостиных и бальных залах, во время садовых вечеринок и званых обедов. Сжав кулаки и стиснув зубы, она отчаянно старалась вести себя так, как требовала Маман: быть вежливой, любезной, тактичной, доброй, скромной, нежной, терпеливой, приятной и незаметной.