Болт с Каратистом, волоча раненного в бок Цыпу, вернулись в джип и на всех парах дунули за первой медицинской помощью. В поликлинике Цыпе, испуганному не на шутку, сделали перевязку и предложили остаться на ночь, чтобы не было никаких осложнений... Цыпа остался. Наутро явилась милиция Октябрьского района в лице лейтенанта Сычугова, и пришлось отдать почти все наличные за то, чтобы лейтенант отвалил без протокола. После завтрака в палату, где, кроме Цыпы, обретался какой-то хмурый алкаш после аппендицита, привезли сморчка, тоже легко раненого, и тот, пуча глаза, рассказал, что в районе объявился маньяк, который палит по людям и сколько уже народу от него пострадало, а остальные запутались. Он также на собаках тренируется и автомобили на шоссе дырявит, а в него, например, на автобусной остановке, прямо в бедро мазнуло, когда он отошел на обочину отлить. Все это Колюня сочинил на ходу, по вдохновению, как только увидел в палате желтоголового. Цыпа, слушая сморчка, грузился тем, что батарея в мобильнике села, зарядника с собой не было, деньги отошли менту, телефон в больнице был только местный, а кенты, сдав его в больницу, его персоной уже не интересовались. На завтрак неповоротливая пожилая тетка принесла всем по полной миске пшенной каши, и, поворочав в ней алюминиевой ложкой, Цыпа выматерил всех: соседей, сестру, пшено и, корячась от боли, отправился изымать свою одежду. Рваная пижама с бахромой на штанине его бесила. Но одежду выдавать оказалось некому, сестра-хозяйка отсутствовала, остальной персонал куда- то скрылся, и, прокляв больницу со всем содержимым и подустав от поисков и мата, Цыпа вернулся в палату подремать. Сморчок тем временем принялся излагать алкашу содержание последнего кино. Там итальянского босса обставил его заместитель, и все деньги с его кредитной карты пропали. И тогда босс с семьей стали жить в подвале собственного дома, воровать еду в универсаме, а однажды ночью этот Джакомо украл у соседа тыкву, но внутри тыквы оказалось какое-то говно, да вдобавок с глюками. То есть это только с виду была тыква, а на самом деле неполезно. Но босс с голодухи это дерьмо сожрал, а потом катался на детской лошадке своей дочери и лазал по деревьям, как мартышка. Цыпа, послушав немного, сел и с тоской спросил: – Мужики, а бляди у вас тут есть? Мужики оторопели, но алкаш, подумав, сообщил, что нету. Какие и были, так все подались на заработки в город. Цыпа предложил достать выпивки и жратвы, сняв с мизинца перстень. Те посмотрели уважительно, и сморчок, невзирая на хромоту, согласился прогуляться с перстнем до станции и попробовать продать цыганам. Они открыли окно и аккуратно спустили посланца на простынях со второго этажа. Тот, сильно припадая на ногу, вернулся через два часа с мешками снеди и водкой, сломав засов на двери черного хода. Пили они душевно, весело, с криками, дежурная медсестра боялась нос сунуть в их палату. Приходила старуха из женской травмы, делать замечания, но была изгнана непристойными шутками. А ночью Цыпе приснился кошмарный сон. Что соседи по палате, да еще с какой-то крошечного роста шустрой девицей, перевернули его, примотали руки и ноги скотчем к железным прутьям кровати, сняли штаны, и сморчок отодрал его розгами, приговаривая при этом про бабу, которую он может драть, а другие его бабу драть не могут, и отпихивал желающих поучаствовать в порке. Утром, когда дежурная медсестра заглянула в палату, то встала на пороге, беззвучно отрыв рот. Вся палата была перевернута, пустые бутылки валялись вперемешку с рыбьими костями, окурками, апельсиновыми корками и сотенными купюрами, а из всех больных в палате присутствовал только один, да и то перевернутый на живот и привязанный к койке клейкой лентой. Соображал он крайне плохо, но, будучи освобожден, предложение вызвать милицию с ходу отверг, а стал с жутким матом требовать одежду. И, облачившись, удалился в неизвестном направлении, пообещав вскоре вернуться с кентами. И тогда никому мало не покажется. Что сарафанное радио и передало всем заинтересованным гражданам. Узнав об объявлении войны, Колюня несказанно обрадовался, словно сицилиец предстоящей вендетте: наконец-то у него появилась цель... 14 Было полтретьего ночи, когда Шиза затормозил около своего дома и по привычке огляделся. Рядом с соседним подъездом, прямо под лампочкой, торчала фигура. До некоторой степени женская. Какого черта Алка здесь делает в эту пору? Он захлопнул дверцу машины и подошел к ней: она кривовато улыбалась, глядя себе под ноги. На голове у нее высилось что-то похожее на шапку из серебристой шерсти, стоявшей торчком. Она смахнула ее с головы торопливым движением руки, и Шиза вздрогнул: она была коротко подстрижена, волос почти не осталось, сантиметра два, не больше. И сразу стало видно, что она старая, может быть, ей лет тридцать шесть, подумал он. Старая худая девочка, состоящая из одних мышц и сухожилий... Несчастная сумасшедшая! – Что у тебя на голове? – спросил он нейтральным тоном. – Конспирация, – она снова криво улыбнулась. – Лучше бы ноги спрятала, – посоветовал он. – Что ты тут трешься? – Надо поговорить. Они поднялись к нему на третий этаж, он отомкнул дверь. Хотелось спать, но Алка потребовала кофе и внимания. – Я видела Алика, – сообщила она. – У Вовы- художника, ну, того, что документы рисует. Он меня не узнал, – похвастала она. – Чего он там делал? – Спроси. Тебе Вова скажет. Или Косте. А мне нет. Мне никто ничего не говорит. Шиза, занервничав, прогулялся по комнате туда- обратно. – Если хочешь остаться, оставайся. Я спать хочу. Поговорим завтра. – Хорошо, – кротко согласилась она. – Мне дома не по себе. Кажется, что Дима меня окликает. И любой телефонный звонок тоже от него. Я лежу с закрытыми глазами, уже засыпаю и слышу его голос, а слов разобрать не могу. Но как будто он меня о чем-то просит, что-то я должна для него сделать. А что? Не говорит, мне никто ничего не говорит, я сама должна догадаться. Поэтому у меня болит голова. Так сильно, что пришлось отрезать волосы. Сразу легче стало... – Ложись на диван, – приказал он. – Я буду в той комнате. Не вздумай ночью шарашиться. Алка покорно легла в одежде. Но ночью она все равно встала, он слышал. Попила воды, раскрыла шкаф на кухне, принялась что-то искать. В общем, вела себя как чокнутая, и пришлось встать. Когда он вошел, она сидела раскачивалась на стуле, стул скрипел. Шиза, не говоря ни слова, схватил ее за шиворот, затащил в комнату и с силой швырнул на диван. Она тоненько и противно завыла. Звук был, как серпом по яйцам. Чтоб она замолкла, Шиза улегся на нее сверху. Она принялась отбиваться. – Не смей прикасаться ко мне, гнилая рожа, мудак, козел! – завопила она. – Не смей, не смей! Она вертелась, как уж, и щипалась. Сейчас запустит зубы, подумал он, но вместо этого получил пинок между ног. Взвыв от боли, он скатился с дивана. – Ах ты, сучка! – Он изловчился и двинул ей кулаком в лицо. Она закрылась обеими руками и. опять заскулила. Тот же режущий звук. Проще убить, чем вытерпеть. Он схватил подушку и, опрокинув Алку на спину, закрыл ей подушкой лицо. Она, пару раз брыкнувшись, стихла. Он испугался. Только трупа ему не хватало. Отнял подушку – она улыбалась, ощерив рот. – Обоссался? Он снова навалился на нее вместе с подушкой. Она не сопротивлялась. Точно, смерти ищет, дура, подумал он и сразу успокоился. Убрал подушку, посмотрел, погладил ее по голове. – Я жить не хочу, – сказала она. – Мне без него жить неинтересно. Что мне делать? – Ищи, что делать. – Вот я тебя и спрашиваю, что? – Я тебе Пушкин, что ли? Хочешь, трахну? Если это тебе поможет. – Не сегодня, потом, – пообещала она и усмехнулась. – Так уж и быть. Один раз... Жить ей неинтересно... А про свой один раз не забыла. Вот стерва. После этого захода Алка стала регулярно ему названивать. Крыша у нее поехала окончательно, и она нашла себе дело: принялась выслеживать Алика и беспокоила Шизу сведениями о том, что жена Мирзы, Наташка, связалась с риэлтером, с которым подписала договор насчет продажи квартиры. Но именно эта риэлтерская контора занимается покупкой недвижимости за рубежом, и ребята они крутые, крышуют их афганцы, на кривой козе не объедешь, и офис у них охраняют только что не с пулеметом. Вместе с визитом Алика к Вове-художнику, который делал новые документы, складывалась понятная картинка: Мирза собирается делать ноги, и надо успеть его тормознуть. Это все было Шизе яснее ясного, но иного выхода, кроме как найти детей Алика, он не видел. Это сразу решит все проблемы. После выходного, проведенного возле военной базы Юго-Западного округа, он решил, что будет вычислять полковника Радченко, который знал тех, кто пользовался телефонами базы, а своих парней отправил действовать самостоятельно. Мужики они, конечно, тупые, но результат превзошел все ожидания. Цыпу в оконцовке ранили, причем не по делу. Какой-то псих, стрелявший во все, что шевелится. А на следующий день Алка снова заявилась собственной персоной. Она вытащила письмо из почтового ящика Мирзы. Письмо было со штемпелем почты станции Ольховка, написано на куске обоев и содержало указания насчет местопребывания детей. Оставался пустяк – найти деревню, где обретается художник Артемий и установить, кто такой Семен Александрович. Про первого выяснилось довольно быстро, что он проживает в деревне Крючкове, про второго местные слыхом не слыхивали. Алку Шиза благодарить не стал, а наоборот, предупредил, чтобы больше не совала нос в эти дела. Становилось совсем горячо, и попасть Мирзе под руку в такой момент Шиза не пожелал бы и врагу. Но Алка в ответ только усмехалась, слушать его не стала. Ну и черт с ней, разозлился Шиза. Если смерти ищет, это самый верный путь. Он ее больше спасать, откачивать и утешать не намерен. Света, сидя у окна, услышала, что по улице кто- то идет, тихонько напевая. Встала, поглядела – по улице, осторожно обходя лужи, пробиралась Яна в беретке набекрень, в клетчатом плащике, в лаковых ботинках. – Привет, – улыбнулась Яна. – Привет, заходи. Хочешь чаю? – Пошли лучше к Никанорычу, там попьем. Что я тебе расскажу! Тут такое творится! Я даже решила, что отпуск возьму и к матери на неделю смотаюсь. Пойдем, кое-какие вещички соберу и за делом расскажу все. Они направились в охотничий домик и там, покидав в сумку ночую рубашку, спортивный костюм, тушь для ресниц и прочие необходимые вещи, Яна поведала историю мести Колюни заезжему фраеру, чему она сама была свидетельницей и даже соучастницей, потому что Колюня самолично просил ее сбегать к Волынихе за дурман-травой, которой напоил этого мудака, прежде чем устроить ему показательную порку. Дурман-трава вообще-то оказалась всего-навсего пузырьком с бесцветной жидкостью, которой надо добавить в водку, и тогда любой успокаивался так, что рукой- ногой не мог двинуть. Яна, вручив пузырек Колюне, решила посмотреть, чем дело кончится, и пробралась в больницу, тем более что замок на двери черного хода был сбит, и палату она нашла легко. Так что застала всю расправу. Видела своими глазами, как желтая башка, подсолнух этот, словно закоченел, взгляд у него стал тупым, и он вначале принялся раскачиваться и мычать, а потом и вовсе повалился, как мешок, но Колюня заверил, что он не помер, а оцепенел, что средство это ему известное, потому что Зинка на нем его уже пробовала, о чем все ее подружки знают, а потому к утру с этим пидором все будет в порядке, зато сейчас Колюня поупражняется. – И расстегал ему всю задницу до крови, – заключила историю Яна, весело блестя глазами. – А тот и не дернулся. Но наутро пообещал вернуться с пацанами, и поэтому надо бы ей отлучиться, потому как, во-первых, он ее и до того, еще раньше- в парикмахерской домогался, а во-вторых, мог запомнить в больнице. Глаза-то он открывал, только неизвестно, что увидел. Поэтому Никанорычу она оставит записку, что съездит на неделю к матери. Света, выслушав историю про геройства Колюни, спросила только, откуда тут взялся «желтая башка». – А из города, – махнула рукой Яна. – Они тут рыщут и рыщут. Ребенка какого-то потеряли, а отец и сам разыскивает, и им поручил за деньги. Дочку миллионерскую значит, – Яна посмотрела на Свету и вдруг, внезапно что-то сообразив, округлила глаза. – Так это тебя, что ли? Света покачала головой. Яна Дину не видела, значит, можно и не распространяться. – А, ну да! Дура я, он же говорил, что восьмилетнюю... – Яна вопросительно посмотрела на Свету, ожидая, что та скажет, но ответа не последовало. Дина с Артемием тем временем приискивали место, чтобы рисовать пейзаж. Ходили они очень долго, пока не нашли поляну, откуда открывался кусок озера с камышами, за озером холм, на холме дом. Артемий заявил, что тут есть все, что нужно человеку: гора, вода, лес и дом. Причем в правильном соотношении: одна гора, одно озеро, один лес и один дом. Всего хватает и нет ничего лишнего. И что еще славно: дом его собственный, в нем живет его мама, она сейчас варит колумбийский кофе со сливками. И ест шоколад с сыром. Кладет шоколад на сыр и ест. – А моя мама... – начала было Дина и смолкла. На холм с домом вдруг начал взбираться огромный квадратный жук-автомобиль. – А это кто еще? – удивилась она. – Приехали тут, портить картину. – Она вопросительно поглядела на Артемия, но тот только пожал плечами. Похоже, и сам не знал, в чем дело. На поляне они пробыли час, но жук на холме так и не сдвинулся с места. Дина рисовала, сидя на пеньке, Артемий, стоя у мольберта, все больше хмурился и поглядывал на небо, которое начало затягивать тучами. – Это не мой папа, – наконец сообщила Дина, глядя на неподвижного жука. – Мой папа ездит на «мерседесе». – Да? – удивился Артемий. – Ты что, убежала от папы? – Нет, – вздохнула Дина. – Меня хотят украсть. Мы прячемся. А Семен Александрович нас скрывает от милиции. А папа ищет, но не может найти, потому что его тоже посадят в тюрьму. – За что? – Не знаю, – опустила голову Дина. – Этого детям не говорят. Может быть, он тоже бандит. – Я вот чего не понял... – заметил Артемий. – Почему вы от милиции прячетесь? Не они же хотят вас украсть? – Я сама ничего не понимаю, – посетовала Дина. – Живем, как бомжи. Родственники нас даже ночевать не пустили. Я на станции за деньги пела. А дом, где мы ночевали, сгорел. Его, наверное, бандиты подожгли. – Интересная ты девочка, – подытожил Артемий и посмотрел на нее так, словно раньше не видел.