* * * Было 4.30 утра, когда его разбудил телефон. Он поставил его на зарядку на ночной столик и теперь, нащупывая, слишком быстро протянул руку, опрокинул телефон и уронил его на пол. Ворча, перевернулся на живот и, моргая глазами, перегнулся через край кровати, словно альпинист на краю пропасти. Снизу, с экрана телефона, на него смотрели крупные светящиеся цифры, которые показывали время. Он схватил телефон и ответил, вися вниз головой и лежа поперек кровати: — Сервас. — Мартен? Прости, что разбудил, но это очень срочно… Голос принадлежал Эсперандье, его заместителю и, несомненно, лучшему другу. — Проникновение в жилище среди ночи… с последующим убийством, перечислял вполне свежий и проснувшийся голос. — Хозяйку дома нашел мертвой ее муж, которого тоже ударили сзади по голове… Сервас нахмурился. В такой час слова с трудом пробивались сквозь слой усталости и сна, укрывавший сознание, как теплая и уютная одежда. Они просачивались медленно, как вода в кофеварку. Капля за каплей. «Проникновение», «убийство», «мертвой», «муж», «ударили»… Бессмыслица какая-то. И уж тем более для человека, который еще наполовину спит. — Я заеду за тобой через полчаса. И тут сквозь теплую муть пробилась мысль. Гораздо более ясная и различимая, чем все остальное. — Я не могу, — сказал Мартен. — Мне надо отвезти Гюстава в школу. — Шарлен его отвезет… Она едет со мной… Побудет с Гюставом и займет его на столько времени, на сколько понадобится. А брата сегодня отведет в школу Меган. Хорошо? Меган, пятнадцати лет, и Флавиан, девяти лет, у которого Сервас был крестным отцом, были детьми его заместителя и его слишком уж красивой жены. Он прислушался, но не услышал ни звука со стороны комнаты Гюстава. Его сын крепко спал. — Это дело непростое, — продолжал Эсперандье. — Женщину нашли распростертой среди… ядовитых змей. Там все в панике: дом кишит змеями, которые, видимо, повыползали из террариумов… Сервас ощутил легкое покалывание у основания шеи. Далекий отзвук, эхо прошедшего. Смутные воспоминания об одном давнем деле… «Да ладно, это просто совпадение», — подумал он. И вздрогнул. Змей он боялся до смерти. — О’кей, — сказал Мартен в телефон. — Уже одеваюсь. Он подошел к комнате Гюстава и толкнул дверь. Сын спокойно спал, засунув в рот большой палец. Светлые ресницы чуть подрагивали в слабом свете ночника. И Сервас вдруг увидел себя в австрийском госпитале год назад. Он тогда тоже толкнул дверь, только в другую комнату, в больничную палату, и увидел сына, который спал точно в такой же позе. Он тогда спросил себя, снится ли что-нибудь мальчику, хороший сон или плохой? Бад-Ишль. В Зальцкаммергуте… Тогда его сыну только что пересадили новую печень. Его печень… И было неизвестно, приживется она или организм мальчика ее отторгнет. А сам он в соседней палате приходил в себя после драматических событий, которые привели их обоих на порог смерти[17]. И теперь Мартен всегда с волнением смотрел на спящего сына. На сына, который чуть не умер. На сына, о котором ничего не знал целых пять лет и у которого до этого был другой отец. Приемный отец, вырастивший мальчика в любви. Серийный убийца по имени Юлиан Гиртман… И еще перед ним возник образ матери мальчика, Марианны… Последний раз он получил о ней известие под Рождество 2017 года. Ему прислали фото, сделанное в помещении. На нем Марианна читала газету за 26 сентября того же года. Значит, она была жива… Сервас не виделся с ней с лета 2010 года. С того самого лета, когда она забеременела Гюставом. С того самого лета, когда Юлиан Гиртман похитил ее и увез бог знает куда. С лета, полного угроз и опасностей. С того лета прошло уже восемь лет[18]. Он вгляделся в сына. Во сне Гюстав разметался и раскрылся. Сервас подошел и, прежде чем уйти, поправил сползшее стеганое одеяло. Потом отправился в душ. 2. Среда Потепление Было пять часов утра, и Эсперандье быстро вел машину по спящему городу, вдоль безлюдных улиц с опущенными металлическими шторками окон и освещенными пустыми магазинами. Накануне шел снег, и тротуары и крыши были чуть припудрены белым. Но это не шло ни в какое сравнение с той снежной бурей, что бушевала на севере Франции после вторника. Вокруг Парижа образовались семьсот рекордных километров пробок, поезда опаздывали, а автомобилисты оказались в плену абсолютно непроезжих дорог. Это одинаково укрепляло и скептицизм тех, кто отказывался приписывать все беды климату, и теории тех, кто видел заговор в катаклизмах погоды. Однако последствия этих катаклизмов были налицо. В Англии вода подтачивала прибрежные скалы восточного берега примерно на два метра в год, и вскоре дома, что вытянулись вдоль вершин, станут не более чем воспоминанием. На юго-востоке Франции, в Италии, в Центральной Европе и на Балканах этим летом стояла такая жара, что трансальпийские жители окрестили ее «Люцифером». В конце того же лета над Северной Атлантикой прокатились тринадцать тропических бурь и восемь ураганов, четырем из которых была присвоена высшая, то есть четвертая или пятая, категория по шкале Сафир-Симпсона. Во Франции серые гуси вернулись на свои зимние квартиры, сократив пребывание в Африке. Каменный дуб заполонил горы средней высоты, а в Бретани стала ловиться рыба-солнечник. По мнению некоторых специалистов, конец света уже начался в прошлом году, ни у кого не спросившись. Точка невозврата ожидалась в 2016 году, когда концентрация углекислого газа в земной атмосфере достигла соотношения четырехсот на миллион. Когда этот порог концентрации будет пройден, температура воздуха начнет повышаться с каждым годом. Но, по всей видимости, миру на это наплевать. А в особенности — тому кретину, что воцарился в Белом доме. А пока что это привело к очень снежному февралю в горных районах и гораздо менее снежному на равнинах, то есть, как обычно, и случалось в последние пятьдесят лет. Машина катила к южной границе города в самой гуще городского освещения, которое щедро опустошало ресурсы планеты к выгоде немногих бессонных горожан. В том, что человечество спятило, Сервас ни на секунду не сомневался. Вопрос только в том, всегда ли оно в своей безумной самонадеянности стремилось к саморазрушению или получило средства для саморазрушения только к конкретной дате. Когда они выехали из города и помчались к холмам, Мартен поинтересовался у заместителя, куда они едут. Эсперандье убавил звук своего «Айфона», подсоединенного к бортовому компьютеру, из которого несся трек «Всё и сейчас!» канадской инди-рок-группы «Аркейд файр»: Мне это надо! (Всё и сейчас!) Я этого хочу! (Всё и сейчас!) Я не могу без этого жить! (Всё и сейчас!) Мне это надо! (Всё и сейчас!) Я этого хочу! (Всё и сейчас!) Я не могу без этого жить! (Всё и сейчас!) — В Старую Тулузу, — ответил Венсан, откинув со лба прядь волос, которая и теперь ему, почти сорокалетнему, придавала вид подростка. — Дом стоит рядом с гольф-клубом. У Серваса вдруг возникло ощущение, что в живот ему забрался какой-то маленький грызун. Дом рядом с гольф-клубом, змеи… Почему у него внутри вдруг загудели все сигналы тревоги? Что тут такого? Мало ли кто из тех, кто достаточно богат, чтобы жить в этом районе, интересуется змеями? Сейчас ведь пошла мода на экзотических животных. Дали бы им спокойно жить в естественной среде обитания, так нет же: их желают иметь у себя дома в гостиной, в спальне, в гараже, заперев предварительно в дурацкие клетки… (Всё и сейчас!) Я этого хочу! (Всё и сейчас!) Я не могу без этого жить! (Всё и сейчас!) — вопила из колонок «Аркейд файр». Ну да: змей тоже хотят, как и все остальное. Сколько душе угодно, в изобилии. После меня — хоть потоп. «Это просто глупое совпадение», — твердил себе Сервас. Смутное сходство со старым делом двадцатипятилетней давности. Вдруг он сморщился и схватился рукой за правую щеку. На несколько секунд его пронзила острая боль в верхнем коренном зубе. С этой болью обычно не мог справиться никакой парацетамол. — Как имя жертвы? — спросил он, вовсе не уверенный в том, что хочет услышать ответ. — Амалия Ланг. Кажется, ее муж пишет полицейские романы. * * * Над все той же высокой зеленой изгородью, что и двадцать пять лет назад, еще до того, как въехать в ворота, они увидели свет красно-синих проблесковых маячков на крышах полицейских машин. Он вспыхивал в сырой ночи и отражался на низких серых тучах. Ворота выглядели по-новому. Теперь в переговорное устройство была вмонтирована большая видеокамера. Кроме полицейских машин, во дворе стояли еще две пожарные и «Скорая помощь». Сервас непривычно медленно вылез из автомобиля. Со времен «дела Первопричастниц» он не видел ни дом, ни двор, но узнал все сразу, словно был здесь только вчера. С необычной, его самого удивившей четкостью у него перед глазами возникла картинка: Эрик Ланг в синем джемпере и белых полотняных брюках толкает перед собой газонокосилку. Тогда на дворе стоял жаркий и дождливый май… Две девушки, найденные мертвыми возле университетского кампуса, и студент, который повесился у себя в комнате. Его первое настоящее дело закончилось полным фиаско. Он подумал о Ковальском. Его тогда сразу куда-то перевели, и Сервас больше о нем ничего не слышал. — Ты в порядке? — спросил Эсперандье, стоявший рядом. Заместитель дожидался, пока он выйдет из ступора. — А пожарные машины зачем? — поинтересовался Мартен. — Должно быть, из-за змей, — отозвался Венсан. Серваса передернуло. Он снова увидел, как Эрик Ланг раздевался перед следственной группой, увидел его кожу, всю в чешуйках. Манжен тогда назвал его «человек-змея»… Манжен сунул себе в рот пистолетное дуло в 1998-м, когда его бросила жена, увезя обоих сыновей, а фининспекция обнаружила на его банковских счетах солидные поступления. Он застрелился у себя в кабинете, и — после приезда судмедэксперта и научной группы — пришлось вызывать бригаду по очистке помещений. У входа в дом их остановил охранник. — Не советую сейчас туда заходить, еще не всех тварей отловили. Сервас вытянул шею и увидел, что по дому бродят техники, похожие на космонавтов в белых комбинезонах. — Замечательно, — сказал он, обходя патрульного. В доме ничего не изменилось. Даже электрогитара висела на месте. Разве что вместо телевизора старого образца появился домашний кинотеатр c экраном в 250 сантиметров, со считывающим устройством блю-рей, декодером, игровой консолью «Икс-бокс», а стереоканал заменила система SSB. Мартен двинулся вперед с осторожностью солдата, попавшего на вражескую территорию. И каждый его шаг перекликался с шагами, сделанными очень давно в тех же обстоятельствах. Вдруг он увидел Ланга. Тот сидел на полу, наклонившись вперед, а санитар накладывал ему повязку на затылок. Писатель, несомненно, постарел, а может быть, всему виной тяжелая ночь, которую он провел, страх и усталость… Сервас подумал, что и у него самого сейчас мало общего с тем длинноволосым идеалистом, каким он был тогда. Тридцать первого числа прошедшего декабря ему исполнилось сорок девять. Он отметил день рождения с Марго и ее парнем, с Венсаном, Шарлен и Гюставом. И тогда его поразила мысль, что ведь и он, как и земной климат, тоже приблизился к точке невозврата. К той самой, после которой уже ничего не меняется. В двадцать лет Мартен мечтал стать писателем, но всю жизнь пробыл сыщиком, легавым. Сыщик и на пенсии все равно остается сыщиком. Он сейчас — то, что он есть. Куда же подевались мечты? Бо?льшая часть их так и не сбылась. Были молодость, грезы, иллюзии, и жизнь представлялась миражом, сверкающим всеми цветами радуги… Бюро путешествий по яркой рекламе продало тебе, парень, жилье, которое на поверку оказалось очень далеко от того, что представлено в буклете… И что-то не видно ни одного бюро по приему претензий… На первый взгляд Ланг чуть поправился, но весьма умеренно. В волосах, по-прежнему густых, серебрились седые пряди. Под глазами появились мешки, а нижняя часть лица казалась немного обрюзгшей — может, потому, что он сидел, упершись подбородком в грудь, чтобы открыть затылок санитару. Романист не заметил их присутствия. Могло и так случиться, что во всей этой кутерьме он не узнал в Сервасе того молодого следователя, который вместе с другими так долго допрашивал его в те далекие годы. Интересно, какое воспоминание осталось об этих часах у писателя… Позабыл он о них или, наоборот, они до сих пор его тревожат? — Врач или судмедэксперт осмотрели рану, прежде чем наложить повязку? — спросил он командира жандармов. — Осмотрели, осмотрели, — раздался у него за спиной мелодичный голос.