Весной сорок третьего мы обменялись фотографиями – ведь столько не виделись. Семнадцатилетняя Роза, такая красивая, стояла в зазывной позе и ухмылялась в объектив. Эту фотографию, потрескавшуюся, с измятыми уголками, я носила в своем портмоне. – В последнем письме Роза поведала, что втихомолку встречается с парнем. Это ужасно здорово, написала она. – Я судорожно вздохнула. – Письмо пришло в начале сорок третьего, и потом уже не было никаких вестей ни о Розе, ни о ее семье. Эва меня разглядывала, ее истрепанное жизнью лицо казалось маской, не выражавшей ни сочувствия, ни презрения, ни даже безразличия. Сигарета моя почти догорела. Напоследок затянувшись, я загасила ее в блюдце, полном окурков. – Я понимала, что отсутствие писем ни о чем не говорит. В военное время почта работает скверно. Нужно дождаться конца войны, и переписка возобновится. Но война закончилась и… ничего. Молчание. Вот уж не думала, что будет так тяжело об этом говорить. – Мы навели справки. Через целую вечность пришел ответ. Дядя погиб в сорок четвертом – его застрелили, когда на черном рынке он пытался достать лекарство для больной жены. Два Розиных брата погибли под бомбежкой в конце сорок третьего. Тетушка уцелела, мать звала ее жить с нами, но она отказалась и заточила себя в руанском доме. А Роза… Я сглотнула. Вот она пробирается сквозь зеленое марево листвы. Бранится по-французски, расчесывает щеткой непослушные кудри. Вот она в прованском кафе в тот самый счастливый день моей жизни… – Роза исчезла. В сорок третьем она ушла от родных. Почему, я так и не знаю. С тех пор о ней ни слуху ни духу. Мой отец делал запросы, но – ничего. Тупик. – В войну это не редкость, – сказала Эва. Я так долго говорила одна, что уже подзабыла, какой у нее скрипучий голос. – Куча народу сгинула. Неужели ты думаешь, она жива? Уж два года, как закончилась с-сволочная война. Я стиснула зубы. Мои родители давно решили, что военное лихолетье вычеркнуло Розу из числа живых, и, скорее всего, были правы, но… – Мы не знаем наверняка. Эва закатила глаза: – Только не говори, что ты бы почувствовала, если б ее не было в живых. – Можете не верить. Просто помогите. – Чем? Я-то здесь каким б-боком? – Последний запрос отец направил в Лондон – вдруг Роза перебралась сюда? Тут был отдел, занимавшийся поиском беженцев. – Я глубоко вдохнула. – Вы в нем работали. – В сорок пятом и сорок шестом. – Эва плеснула виски в чашку. – В прошлое Рождество меня оттуда поперли. – За что? – Наверное, за то, что на работу приходила поддатая. Или за то, что начальницу обозвала «злобной старой мандой». Я невольно поежилась, поскольку не привыкла к грязной брани, тем более из уст женщины. – Вот так… – Эва погоняла виски в чашке. – Думаешь, папка с делом твоей кузины попала ко мне? Не п-помню. Говорю, на работе я часто была косая. Пьющая женщина мне тоже была внове. Мать пила только херес, не больше двух рюмочек. У Эвы, глушившей виски как воду, уже заплетался язык. Наверное, причиной заикания была все-таки выпивка. – У меня есть копия справки по Розе. – Я заторопилась, испугавшись, что безразличие, помноженное на виски, лишит меня внимания собеседницы окончательно. – Там стоит ваша подпись. Так я узнала ваше имя. Я позвонила в отдел, назвавшись вашей американской племянницей. Мне дали ваш адрес. Я хотела вам написать, но… (Как раз тогда в моем животе поселилась Маленькая Неурядица.) Может, вы вспомните еще какие-нибудь данные о Розе? – Слушай, девочка, я не смогу тебе помочь. – Хоть что-то! В сорок третьем она уехала из Парижа, следующей весной перебралась в Лимож. Вот что мы узнали от ее матери… – Сказано же, я не сумею помочь. – Вы обязаны! – Не помню, когда я вскочила на ноги. Отчаяние, сгустившееся в твердый комок, было гораздо ощутимее невесомой тени моего ребенка. – Должны помочь! Просто так я не уйду! – В жизни своей я ни на кого не кричала, но сейчас буквально орала: – Роза Фурнье, семнадцати лет, из Лиможа… Эва тоже встала и, высясь каланчой, изуродованным пальцем ткнула меня в грудь. – Не ори на меня в моем доме. – Голос ее был устрашающе тих. – …сейчас ей двадцать один, она блондинка, красивая, веселая… – Плевать я хотела, будь она самой Жанной д’Арк! Мне дела нет до вас обеих! – …работала в ресторане «Лета», которым владел мсье Рене, и других сведений… И вот тут с лицом Эвы что-то произошло. Ни одна жилка в нем не дрогнула, но что-то изменилось. Как будто на дне глубокого озера шевельнулось нечто, чуть-чуть взбаламутившее поверхность. Даже рябь не появилась, но ты знаешь – под водой что-то есть. В глазах Эвы вспыхнул огонек. – Что? – Грудь моя вздымалась, словно я пробежала целую милю, щеки пылали, ребра изнемогали в тисках корсета. – «Лета», – тихо проговорила Эва. – Знакомое название. Кто, г-говоришь, хозяин? Я раскрыла баул и, откинув смену белья, передала ей два сложенных листка, которые достала из бокового кармашка. Эва глянула на реквизиты в верхнем углу и свою подпись внизу листа. – Тут ничего не сказано о ресторане. – Я узнала о нем позже – посмотрите вторую страницу, там мои заметки. Я позвонила в отдел, надеясь поговорить с вами, но вас там уже не было. Я уговорила сотрудницу отыскать в картотеке оригинал документа, на основе которого составлялась справка. Вот тогда и появились название ресторана и имя хозяина, но без фамилии. Документ был в плачевном состоянии, оттого-то, наверное, не все его сведения вошли в справку. Но я подумала: раз вы ее подписали, значит, видели оригинал. – Не видела. Иначе не подписала бы. – Эва рассматривала вторую страницу. – «Лета»… Я знаю этот ресторан. Надежда резанула больнее злости. – Откуда? Эва налила себе виски, выпила залпом и, вновь наполнив чашку, уставилась в пустоту. – Пошла вон. – Но… – Ладно, можешь переночевать, если тебе н-н-некуда идти. Но чтоб утром, америкашка, тебя здесь не было. – Но вы что-то знаете… Эва взяла со столика пистолет и шагнула к двери. Я ухватила ее за костлявую руку: – Прошу вас! Движение ее изувеченной лапы было молниеносным, и второй раз за вечер на меня уставился зрачок пистолетного дула. Я отпрянула, но Эва, сделав полшага, уперла ствол мне в переносицу. Твердый кружок холодил кожу. – Чокнутая старая корова, – шепнула я. – Верно, – проскрипела Эва. – И я тебя шлепну, если застану здесь утром. Пошатываясь, она зашагала по голым половицам коридора. Глава вторая Эва Май 1915 Лондон Шанс, появившийся в жизни Эвы Гардинер, был облачен в твидовый костюм. В тот день Эва опоздала на работу, но хозяин не заметил, что она проскользнула в дверь юридической конторы уже четверть десятого. Сэр Фрэнсис Голборо, вечно поглощенный газетным отчетом о скачках, вообще редко что замечал. – Вот ваши папки, дорогуша, – сказал он, когда Эва вошла в его кабинет. Рослая шатенка, обладательница нежной кожи, обманчиво наивных глаз и красивых изящных рук, Эва приняла стопку скоросшивателей. – Хорошо, с-с-сэр. – Одолеть трудный звук лишь с двумя осечками было удачей. – Да еще нужно перевести на французский и отпечатать письмо для капитана Кэмерона. – Сэр Фрэнсис обратился к долговязому военному, сидевшему напротив него: – Слышали бы вы, как она стрекочет по-лягушачьи! Мисс Гардинер – наша драгоценность. Наполовину француженка. Сам-то я ни слова не проквакаю. – Я тоже. – Капитан улыбнулся, вертя в руках трубку. – Это выше моего разумения. Спасибо, что одолжили свою работницу, Фрэнсис. – Пустяки, пустяки.