Рыцаря звали Эберхарт фон Штрайтхаген – вот и всё, что они узнали о нем за несколько дней пути. Теперь их путь лежал на север. Иоганн прихватил с собой подзорную трубу и кое-какие книги по астрологии. Поначалу Вагнер расспрашивал доктора о причинах столь поспешного отъезда, но тот давал лишь уклончивые ответы, а потом и вовсе отмалчивался. Собственно, Иоганн и сам не знал, кто или что ожидало его в Нюрнберге. Единственным человеком, который ведал о его интересе к Жилю де Ре, был Конрад Цельтис. Но ученый умер несколько лет назад, и после их памятного разговора в Гейдельберге Иоганн его больше не видел. А кто еще мог об этом знать? Так или иначе, этот загадочный друг знал, что Жиль де Ре не давал Иоганну покоя. И объявился он в тот самый момент, когда в небе, спустя семнадцать лет, должна была появиться определенная комета… В обществе Эберхарта фон Штрайтхагена они были в безопасности, и в пути их ничто не задерживало. Грабителям хватало ума не связываться с вооруженным рыцарем, в полном облачении и верхом на боевом коне. И рыцари-разбойники, которых в последнее время становилось все больше, держались от них подальше. Хоть Штрайтхаген нечасто прерывал молчание, путники все же узнали, что комтурия в Нюрнберге была последним бастионом кайзера в городе. Свободный имперский город Нюрнберг, подчинявшийся непосредственно ему, в последние годы все больше отдалялся от своего давнего покровителя. Только комтурия Тевтонского ордена еще поддерживала кайзера, и потому их отделение в городе считалось неприкосновенным. Иоганн мрачно усмехнулся. По крайней мере, там он будет недосягаем для кёльнской инквизиции. Но для чего он понадобился кайзеру и тевтонским рыцарям? И кто этот старый друг? Через десять дней, проведенных большей частью в молчании, когда мослы уже изнывали от нескончаемой тряски, они наконец-то добрались до Нюрнберга. Еще издали показалась могучая крепость, обнесенная двойным кольцом стен. Словно корона, высилась она над церквями и бесчисленными фахверковыми домами. Глядя на мощные городские стены протяженностью в три мили, Иоганн насчитал не меньше восьмидесяти башен. От такого зрелища просто захватывало дух. Он повидал столько городов, за прошлый год они с Вагнером побывали всюду, на севере, на востоке, на юге и на западе – но Нюрнберг был особенным. Аугсбург слыл самым богатым городом в Германии, Кёльн славился своей святостью, Эрфурт считался оплотом наук, а в Гамбурге жили самые предприимчивые дельцы. Нюрнберг же был родиной изобретателей. Здесь жили самые умные и находчивые люди. Город стал мозгом и душой Германии, негласной столицей в стране, где никогда не было четкого политического центра. Совсем недавно житель Нюрнберга по имени Петер Хенляйн изготовил часы с пружинным механизмом, которые можно было носить в кармане. А некий Мартин Бехайм представил так называемый глобус, изобразив мир в виде шара, вместо привычного диска. И еще множество других изобретений появились за последнее время в Нюрнберге. Кроме того, здесь обитали многие художники, и в первую очередь – прославленный Альбрехт Дюрер. Так что для Вагнера нашелся еще один повод для радости. – Может, нам удастся встретиться с Дюрером, – говорил он Иоганну, пока они катили к городу в окружении других повозок, воловьих упряжек и шумных торговцев. – Этот Дюрер, между прочим, хорош собой. Я как-то видел его портрет, написанный им же: он представил себя Иисусом, с длинными волосами и бородой. Хотел бы я знать, что думает на этот счет церковь… – Вагнер рассмеялся и покачал головой. – Если человек сам превозносит себя как Бога, такое вряд ли понравится Папе. Поля, что простирались вокруг Нюрнберга, еще лежали в снегу. Земля была скудна, а Пегниц непригоден для судоходства, но, несмотря на все трудности, здесь сходились важнейшие торговые маршруты, и город, словно алчный паук, устроился в центре этой паутины. Навстречу попадались многочисленные купцы и мелкие торговцы в тяжелых плащах и бесформенных капюшонах. – Вы же не кто-нибудь там, – продолжал болтать Карл, – так что встретиться… – Я не кто-нибудь там, а содомит и чернокнижник, забыл? – оборвал его Иоганн. – Не думаю, что кёльнская инквизиция пользуется здесь влиянием, но я знаю, какую страсть люди питают к слухам. Так что история наверняка дошла и до Нюрнберга – и, скорее всего, щедро приукрашенная. – Истинно так, в городе о докторе ходит недобрая слава. – Эберхарт фон Штрайтхаген задумчиво кивнул. – Ему приписывают занятия некромантией и жульничество. И знакомство с этим Агриппой из Кёльна кое-кому из церковников не по нраву… Так что мы не станем проезжать через ворота Фрауентурм, а воспользуемся воротами Шпиттлертор. Их стерегут не так строго, и оттуда недалеко до нашей комтурии. Путники двинулись по узкой дороге, что вилась среди заснеженных невозделанных полей. Ворота располагались за крепостным рвом, и сбоку от них стояла мощная башня. Над воротами был помещен двуглавый орел, герб кайзера. Увидев отличительные знаки Тевтонского ордена, стражники без лишних церемоний пропустили Штрайтхагена и его спутников. Сатана устроился у Иоганна на коленях и теперь принюхивался. В этот час, несмотря на холод, в городе царило оживление. Всюду сновали старьевщики с заплечными корзинами, с площади долетали крики торговок, и в кузницах неумолчно стучали молотки. Над морем из крыш и лабиринтами улиц высились церкви Святого Себальда и Святого Лоренца; между домами неспешно нес свои воды Пегниц и делил город на две равные части. В воздухе стоял запах дыма, вареной капусты и конского навоза. Иоганн вспомнил, какое зловоние стояло в Гамбурге летом – в Нюрнберге сейчас пахло куда как приятнее. Эберхарт фон Штрайтхаген провел их по шумным улицам, рассекая людской поток. Комтурия Тевтонского ордена располагалась недалеко от Шпиттлертора. Это был целый квартал с небольшой церковью, окруженный стеной. Над улицей протянулась крытая галерея, соединявшая квартал с другой церковью. Иоганн спрыгнул с козел и повел напуганную лошадь под уздцы. Прохожие то и дело задевали его, и рука машинально скользнула к кошельку на поясе. – Когда-то комтурия находилась за пределами Нюрнберга. Но потом городские границы расширили, и теперь мы подобны острову в море неверующих, – рассказывал Штрайтхаген с суровым видом. – Как мне видится, последний оплот немецкого кайзера. Повозку можете оставить здесь, ее потом заведут внутрь. Он постучал в тяжелые, обитые железом ворота. Стражник недоверчиво оглядел их через смотровое окошко и лишь затем впустил. Путники попали во внутренний двор, облагороженный и засаженный кустами. Со двора открывались следующие ворота, которые вели к каменным домам, обширным пашням и садам. В отличие от шумных улиц за стенами, здесь царил безмятежный покой и воздух был заметно чище. Иоганн выпустил Сатану, и щенок тотчас пометил кусты. – Недурно, – заметил с одобрением Фауст. – Кайзер щедро вас одарил. – За это мы содержим самую богадельню в Нюрнберге, наряду с больницей Святого Духа, что на острове, – отозвался Штрайтхаген. – Как вам наверняка известно, наш девиз звучит как «Помогать – защищать – исцелять». – Причем защищать в первую очередь, – шепнул Вагнер. – В свое время тевтонские рыцари натворили немало бед на Востоке. Иоганн бросил на него предостерегающий взгляд и подозвал к себе Сатану. Дальше они шли в молчании. Миновали еще несколько дверей и в конце концов оказались в просторном зале. По стенам висели гербовые щиты; мощные колонны поддерживали потолок из дубовых балок, украшенный искусной резьбой. Посередине стоял круглый стол, и за ним сидел, склонившись над бумагами, престарелый рыцарь с заросшим лицом и волосами, выстриженными на манер тонзуры. Вид у него был сосредоточенный и суровый, но, когда он взглянул на вошедших, изможденное лицо его озарилось улыбкой. – Славный Эберхарт! – воскликнул старик и поднялся. – Часовые уже доложили о вас. – Он перевел взгляд на Иоганна, и улыбка на его лице померкла. – А это, вероятно, доктор Фаустус, магистр, астролог и некромант. – Первого титула вполне достаточно, – ответил Иоганн и поклонился. – Некоторых званий человек добивается, другие липнут к нему против его воли. Фауст по-прежнему не знал, чего ждать, и потому вел себя сдержанно. Он показал на Вагнера. – Это мой ассистент, странствующий схоласт, сопровождает меня в академических целях. Старый рыцарь кивнул Карлу, не удостоив его особым вниманием, и вновь обратился к Иоганну: – Что ж, доктор, я не знаю вас лично – только по жутким историям, от которых я, в общем-то, не в восторге. В особенности это касается последней, что дошла до нас из Кёльна. Но, очевидно, есть люди, которые о вас более высокого мнения. Он показал гостям на стулья. Иоганн с Карлом сели за стол, заваленный пергаментными свитками и бумагами. Сатана между тем забрался под стол и принялся грызть одну из ножек. – Мое имя Вольфганг фон Айзенхофен, я комтур местного отделения, – продолжал старик. – Я пригласил вас в Нюрнберг, поскольку… столкнулся с проблемой. И один ваш старый друг сказал мне, что вы единственный, кто сумеет эту проблему разрешить. – Время покажет. – Иоганн пожал плечами, стараясь не показывать внутреннего напряжения. – Для начала было бы неплохо увидеть этого старого друга. Я проделал ради него долгий путь. Может, я и вовсе его не узна?ю… – Вы как нельзя правы. Возможно, что с последней вашей встречи он… несколько изменился. Но, как он заверил меня, с тех пор прошло немало времени. – Комтур с улыбкой повернулся к Эберхарту. – Что ж, приведите его. Эберхарт фон Штрайтхаген подошел к противоположной двери и распахнул ее. Там дожидался сгорбленный человек. Иоганн узнал его с первого взгляда. Он вздрогнул и почувствовал, как кровь отхлынула от лица. – Боже правый… – вырвалось у него. У порога стоял не кто иной, как Валентин. * * * Валентин, его единственный друг из Гейдельберга, изменился до неузнаваемости. Это был маленький и сморщенный старик, почти без волос, хотя ему сейчас было около тридцати. Казалось, сама жизнь выжала его и выбросила, как тряпку. Лишь глаза по-прежнему сверкали умом и вниманием. Валентин смотрел на него с презрением, любопытством и… Иоганн пришел в замешательство. С любовью… Как такое возможно? Фауст сидел, прикованный к стулу, не в силах пошевелиться. Неужели это все наяву? Когда они виделись в последний раз, Валентина увозили в железной клетке в Вормс на суд инквизиции. Это было пятнадцать лет назад. Юношу тогда обвиняли в колдовстве, и смерть на костре была неминуема. И вот он стоит перед ним – не тот, что прежде, но живой… И только потом Иоганн заметил произошедшие в нем перемены. Валентин как-то странно горбился, несколько шрамов пересекали его лицо, а правая рука висела, как у сломанной куклы. Он поднял эту самую руку в знак приветствия. Рука походила на лапу, двух пальцев недоставало. – Эти тиски для пальцев – не самое приятное приспособление, – сообщил Валентин и взмахнул рукой, словно тряпичной. Голос его прозвучал хрипло и сухо, как если б горло было чем-то обожжено. – Как и раскаленные клещи, железные прутья или дыба, на которой так медленно ломается крестец. – Ты… ты жив… – прошептал Иоганн. – Во всяком случае, часть меня. – Валентин пожал плечами, при этом одно плечо поднялось выше другого. – Меня пытали три недели, дважды в день, утром и вечером. Клещами, крюками, огнем… Но я держался. Я и не подозревал, какие силы во мне сокрыты. – Он криво улыбнулся, и Иоганн заметил, что у него не хватает верхних клыков. – Возможно, ненависть к тебе не позволила мне сдаться, и я отвергал все обвинения. В конце концов меня отпустили. В этом вся прелесть пытки: если выдержишь и не признаешься, в какой-то момент тебя отпустят. – Он скривился от боли и, шаркая ногами, приблизился к столу. – Впрочем, не проходит и дня, чтобы спина и рука не напомнили мне о тех днях. – Полагаю, говорить, что я сожалею, не имеет смысла, – сказал Иоганн. – Никакого. – Валентин сухо рассмеялся. – Но знаешь что, друг мой? Ненависть – не лучший спутник в жизни. Она ослепляет, как и любовь. Я похоронил свою ненависть. И надеюсь, что она уже не восстанет из могилы. – Так это ты позвал меня сюда… – Иоганн покачал головой. – Но как ты меня разыскал? Валентин задумался на мгновение. – Помнишь, в Гейдельберге ты рассказывал мне про башню недалеко от Фюссена? Говорил, что однажды провел там зиму… Когда я узнал, что ты нажил неприятностей в Кёльне, то решил, что башня послужила бы тебе хорошим убежищем. Ну, и попросил комтура отправить за тобой человека. Иоганн взъерошил волосы на голове; пальцы слегка дрожали. У него до сих пор не укладывалось в голове, что старый друг жив и стоит перед ним. По всей видимости, он ошибся, когда решил, что рыцарь явился к нему первым знамением. В действительности Эберхарта фон Штрайтхагена отправил за ним Валентин. – Долгое время я перебивался бродячим писарем, то здесь, то там, нигде не задерживаясь надолго, – продолжил Валентин и сел за стол, сгорбившись при этом, как старец. – Три года назад рыцари Тевтонского ордена любезно предложили мне место в комтурии. Нам тут славно жилось. – Вам? – Иоганн нахмурил брови. – Кому?.. – Ты, конечно же, задумался, откуда мне известно о Жиле де Ре и твоем к нему интересе, – перебил его Валентин. – Должен признать, ты всегда донимал меня, дорогой друг, как назойливая муха. И позднее, когда ты стал прославленным доктором Иоганном Георгом Фаустусом, мне по-прежнему хотелось знать, что же тобою движет. Эта неутолимая жажда знания, которая никогда не утихала, сколько бы книг ты ни прочитал. Эти вечные раздумья… В Гейдельберге ты часто произносил имя Жиля де Ре во сне и кричал при этом. Ты тогда много говорил во сне. – Валентин печально рассмеялся. – Когда делишь с другом комнату, невольно кое-что о нем узнаёшь. Потом, спустя много лет после допроса, мне довелось еще раз увидеться с Конрадом Цельтисом, незадолго до его смерти. Его тоже не оставляло в покое имя Жиля де Ре. И он предостерег меня, чтобы я нигде больше не упоминал его. – Имя – только дым и звук, – глухо возразил Иоганн. – В самом деле? – Валентин усмехнулся. – А вот Цельтис говорил, что и тебе оно не давало покоя. Я знал, что это имя приведет тебя в Нюрнберг. Если б Эберхарт назвал мое имя, тебя, возможно, остановили бы угрызения совести. Потому я выбрал Жиля де Ре, и вот ты здесь. Хотя… – Он помедлил. – Боюсь, Цельтис тогда рассказал мне далеко не все об этом изверге. Но у меня было достаточно времени, чтобы покопаться в старых монастырских библиотеках. За десять лет многое можно отыскать. – Значит, тебе известно о детях, – прошептал Иоганн. Только теперь он заметил, как дрожат у него пальцы. – Да, известно. Собственно, поэтому ты здесь. – Прошу прощения, – неожиданно вмешался Вагнер. – Не хочу прерывать разговора двух старых друзей, но не пора ли объяснить мне… Он резко замолчал под строгим взглядом Валентина и еще более суровым взглядом Иоганна. – Жиль де Ре был рыцарем, – вступил в разговор Вольфганг фон Айзенхофен. – Он не состоял ни в одном из орденов, однако поначалу его связывали рыцарские обеты и ценности, как и вера в Христа. При штурме Орлеана он сражался против дюжины рыцарей и одолел их; он был верным соратником Жанны д’Арк, и, вероятно, их связывала дружба. Французский король даже произвел его в маршалы! Тем более ужасно то, чем он прославился позднее. Старый рыцарь плотно сомкнул губы и перекрестился. – Но я здесь не для того, чтобы вы рассказывали мне, что натворил этот Богом проклятый нелюдь, – с растущей тревогой заметил Иоганн. – Об этом мне уже рассказывал Конрад Цельтис. – Нет, – Валентин покачал головой. – Ты здесь потому, что Жиль де Ре, как видно, вернулся. Фауст оцепенел, и волосы у него на голове зашевелились, как будто дикий зверь обнюхивал его. Не ослышался ли он? Жиль де Ре, как видно, вернулся… – Конечно, не стоит понимать буквально. – Валентин махнул рукой. – Я знаю, что этот монстр уже семьдесят лет как мертв. Но история повторяется. На этот раз в Нюрнберге. И неизвестно, кто за этим стоит.