– Мне тоже так показалось, – согласился я. – Когда начались эти атаки… Скажи, а битва с героями – она не опаснее бомбы? Если они все захватят, что будет с Башней? – Они не захватят, – уверенно ответила Фе. – И как же завершится битва? Она ведь не может закончиться ничем. – Именно что может. Она только так и заканчивается: подерутся да разойдутся. Притязанцы и герои не могут существовать друг без друга, как в принципе никто не может существовать здесь без остальных. В этом основа Башни. Ее мир так устроен: то, что в нем кажется враждой, на самом деле и есть истинная гармония. – А в Севастополе тоже так? – почему-то спросил я. Фе посмотрела на меня удивленно: – Разве в Севастополе есть вражда? – Ты понимаешь, о чем я спрашиваю, Фе. Означает ли это, что в городе нет гармонии? Ведь всю свою жизнь я считал, что наш мир гармоничен… Я не договорил, потому что мое внимание привлекла дверь. Мы прошли мимо стольких дверей, что я, казалось, потерял им счет. Но эта новая дверь выглядела совсем иначе. Она была сделана то ли из пластика, то ли из стекла. Материал выглядел полупрозрачным и тонким, но при этом казался прочным. Над дверью я заметил светильник в виде зеленого креста. Но не успел придумать хотя бы одну догадку, куда могла вести дверь и почему она отличалась от остальных, как почувствовал сильный толчок в бок. Я пошатнулся, навалился на дверь, и она тут же открылась. Тут же зажегся свет, и я понял, что нахожусь в крохотной комнатке, а Фе поспешно закрывает дверь. Все это произошло так стремительно, что я потерял дар речи: только что мы шли по коридору и неспешно разговаривали, и тут такое! Но что бы ни случилось на самом деле, я довольно быстро осознал главное: мне снова угрожала опасность. И пока я не успел опомниться, Фе приложила палец к губам и прошипела: – Ныряй под кровать! Быстро! Энергосбережение Как изменилась Феодосия! Какая она стала резкая, жесткая. Она принимала решения быстро, стремительно, молниеносно – пока я пытался сообразить, что же вообще происходит. Можно было гадать, почему с нею произошли перемены, где, как они произошли? Но изменившаяся Фе мне определенно нравилась не меньше, а то и больше, чем прежняя. Комнатка, в которой мы оказались, была настолько маленькой, что посчитать ее пригодной для жилья и не пришло бы в голову. Скорее она походила на техническое помещение. Здесь был все тот же низкий потолок, сразу же рядом с дверью стояла кровать, возле нее – маленький столик со стулом. Напротив кровати находилась пластиковая стена, которая немного вибрировала и чуть подсвечивалась белым – она была единственным источником света в помещении. Чуть позже я спрошу у Феодосии: – Неужели это село? Здесь живут люди? – Не живут, конечно, – ответит Фе. – Скажем так, переживают. Это комнатки для тех, кто специально прибывает к Серверу с третьего уровня. – И кто эти странные люди? – Поломники, – ответит Фе. – Те, у кого что-то поломалось. Что-то в душе или в том, что он ею считает. Или в голове. У кого-то ломаются планы, у кого-то мечты. Но чаще всего ломаются целые жизни. И в этом случае поломникам больше некуда направляться – только сюда. Они приходят к Серверу, потому что им нужна вера. Уединяются и предаются тихим снам. Тогда мне показалось странным, что такая возможность дается только жителям третьего уровня, но я не стал вдаваться в подробности. А Фе лишь посчитала нужным уточнить, что все остальные жители Башни отнюдь не обделены возможностями Сервера, и напомнила, что по всем уровням отсюда тянутся кабели и провода. Просто третий уровень ближе остальных к Серверу, только-то и всего. – Мы в сердце Башни, Фиолент. Ты чувствуешь? – скажет мне Фе и приложит ладонь к моей груди. В тот миг у меня не будет совсем никаких сомнений, что мое собственное сердце бьется в унисон с Сервером, а может, мое собственное сердце – и есть мой маленький Сервер, от которого по трубам-венам и кабелям-капиллярам во все окраины моего тела, в самые потаенные уголки его бежит вера. Моя собственная вера. Но это было потом. А сначала я нырнул под кровать, даже не пытаясь осмотреться: просто было не до того. Я делал то, что сказала Фе, а она не могла ошибаться. И точно – едва очутившись под кроватью, в темной, с виду недоступной взгляду зоне, я услышал грохот: по двери нетерпеливо застучали, причем явно не рукой, не кулаком, а чем-то тяжелым, массивным, очевидно, желая вынести ее, если немедленно не откроют. Было бы глупо не открывать дверь, и Фе открыла. Я вжался в стену, сдерживая страх, но все-таки пытался высмотреть, кто появился в комнате. Форма была мне знакома – однажды увидев, я теперь узнавал ее безошибочно. Все те же облегающие костюмы «ныряльщиков», все те же яркие фонари на головах! Двое мужчин молча встали в дверях, а в комнату вошла высокая длинноволосая девушка. Напарники хотели проследовать за нею, но она жестом показала: справлюсь. Долго гадать не пришлось, вошедшая – а вернее, ворвавшаяся – представилась сама: – Я Гаспра. Мы охотники. – Вижу, – хмуро ответила Фе, хотя я из своего потаенного уголка отчетливо видел на плече незнакомки знак – перечеркнутая лампа в круге, по всей длине которого растягивалась надпись: ЭНЕРГОСБЕРЕЖЕНИЕ. – Нам нужно забрать лампу, – твердо сказала гостья. – Чтобы убраться с этого уровня, она не нужна. А именно это я вам советую сделать, – ответила Фе, и я весь сжался, кожей ощутив, как она рискует, разговаривая с «ныряльщиками» в подобном тоне. – Вы отлично знаете, что наше руководство не устроит такой ответ, – как ни в чем не бывало продолжила Гаспра. – Также вам будет не лишним знать, что, если лампу не получается забрать ни уговором, ни хитростью, ни силой, ее забирают вместе с жизнью. Мне было видно, как Феодосию бросило в дрожь, и я подумал выскочить, встать на ее защиту, но это было бы самоубийством. Ведь было очевидно, что речь идет обо мне, о моей лампе – и голос, который я услышал следующим, лишь утвердил меня в этой догадке. – Прошу вас, не укрывайте его, – сомнений не было, эти слова произнес Кучерявый, но я не видел его, он говорил из коридора. Размеры комнатки не позволяли зайти в нее стольким людям, и, вспоминая ту историю, я часто думал, что именно это меня и спасло. – Я никого не укрываю, я поломник, – ответила Феодосия. Меня поразило, как быстро она собралась – в голосе не было дрожи, она говорила уверенно и спокойно. – Я здесь для того, чтобы говорить с Сервером, а в общении с ним, как вам известно, посредники не нужны. Я вжимал спиной в стену чехол с лампой, боясь раздавить, но еще больше боясь перестать ощущать его. – Позвольте осмотреть. – Гаспра мягко отодвинула Феодосию и сделала несколько шагов взад-вперед по комнате. Когда она нагнулась и увидела меня, я застыл в ужасе. Я даже ни о чем не подумал в тот миг, потому что даже думать казалось бесполезным. Это конец – все было очевидно. Заглянуть под кровать было самым логичным, самым очевидным действием. И на что только рассчитывала Фе, на что надеялась? Или нет – во что верила? «Верю, – прошептал я, сжимая зубы от ужаса. – Я тоже верю». – Что там? – поторопил Кучерявый из коридора и недовольно бросил кому-то из своих: – Дай, я пройду. Но в этот момент, вопреки всякой логике и очевидности, вопреки значку и надписи на своем плече, Гаспра поднялась и отчетливо произнесла: – Здесь никого нет. Когда они вышли, Фе закрыла дверь и рухнула на диван как подкошенная. Только в тот миг мне стало понятно, каких сил ей стоила эта встреча. Но я уже был так напуган, что даже не дал ей отдышаться. Все мое существо охватывала паника – я снова и снова вспоминал слова охотницы, и они приводили меня в ужас. – Феодосия, Фе! – тормошил я ее. – Никто не говорил, что нас тут будут убивать! Девушка открыла глаза и долго лежала, неподвижная, смотрела на меня. И наконец тихо сказала: – Не нас, а тебя. – Что? – Я сделал вид, что не расслышал, хотя, конечно же, ужасный смысл слов Фе до меня дошел. – Что ты такое говоришь? Феодосия снова задумалась, будто решала, отвечать ли на вопрос. – Но тебя никто не заставляет исполнять миссию, – сказала она. – Здесь никого не трогают – в Башне живет столько народу, и энергосберегателям ни до кого нет дела. Понимаешь? Миссия – вот причина. Кажется, что из нас всех ты один одержим ею. – Одержим? – переспросил я. – Ты смеешься? Как можно быть одержимым дурацкой идеей подняться наверх и вставить куда-то лампу? Я просто иду, шаг за шагом. Смотрю, что здесь есть. Истина – вот что мне по-настоящему интересно. Я хочу понять, как все это устроено и для чего. Не чьи-то догадки и убеждения, а сам замысел, ты понимаешь меня? – Но ты не отдашь лампу, – сказала девушка, и в ее голосе я услышал удовлетворение. – Ты сделаешь все что угодно, но не отдашь ее. – Почему они охотятся за лампой? Что это, в конце концов, такое, зачем она вообще нужна? От меня что-то скрыли? Так я хочу знать! Нет, после всех этих событий имею право знать! – Тебе объясняла Ялта, – устало ответила Фе. – Нам всем объясняла. Больше я ничего не знаю. – Объясняла! Ялта! Но она забыла объяснить, что за лампой будут охотиться и могут убить. Скажи мне, а где твоя лампа? – На этом уровне она не нужна, – сухо сказала Фе. – Вот, держи. Она протянула мне металлический крест размером чуть меньше моей лампы. Его гладкая металлическая поверхность блестела и отдавала холодом. Едва я дотронулся до него, как холод пронзил меня, но я не отпустил странный предмет и только вопросительно смотрел на девушку. – Знаю, – сказала она. – Теперь должно стать теплее. И действительно, следом за морозной волной накатила другая – приятная, теплая, умиротворяющая. – Это чтобы попасть в лифт, – пояснила Фе. – Нам нужно выбираться отсюда. Она поднялась и подала мне знак, чтобы я не торопился к выходу. Приоткрыв дверь, девушка долго всматривалась в коридор, прислушивалась к звукам. Я смотрел на нее, ожидая жеста, отмашки, но вместо этого Фе снова заперлась и присела на диван. Она выглядела разочарованной. – Мы остаемся здесь? – спросил я. – Они не дадут мне второго шанса, – ответила Феодосия. – А про тебя так вообще молчу. Я понял, что «ныряльщики», или, как их назвала Фе, энергосбереженцы, все еще здесь, и ей каким-то образом удалось распознать это – пока я слышал за дверью лишь тишину. – Что ж, будем ждать, – согласился я. Что еще оставалось? А ждать – значит думать. У меня накопилось много вопросов к девушке, которая сидела рядом. На одни я так и не получил ответа, другие даже боялся задать. Но сильнее всех прочих желаний мне хотелось говорить с нею о главном – о тех чувствах, что меня переполняли, о радости от нашей встречи, о нежелании больше прощаться. О тех вещах, что труднее всего говорить влюбленным. Да, это было невероятно, но я влюблялся в нее. Конечно, я сказал другое. – Как объяснить, что Сервер веры – здесь?