Подошел молодой человек с нашивкой Красного Креста. — Мэм, вы одна? Нана попыталась ответить, но вместо слов вырвался плач. Она плакала, как последняя дура. Она плакала всю ночь. Да и сейчас чувствовала себя не лучше. Разум все время пытался осознать ситуацию, а решимость выжить оставалась такой же непоколебимой, как и всегда, но Нана так устала, что не могла реагировать. Она в сотый раз повторяла себе, что превратилась в выжившую из ума старуху, у которой нет больше ни сил, ни слов. Молодой человек протянул ей бутылку с водой и, поскольку она ее не взяла, чуть отвинтил пробку и оставил у нее на коленях, продолжив раздачу. Когда ей удалось унять слезы, она взяла бутылку и попила, стараясь сделать всего несколько глотков. Ей сразу стало лучше. Черт, у нее самое настоящее обезвоживание, а она даже не заметила! Нана выпила все содержимое бутылки, поставила ее на пол рядом с собой и, ухватившись за перила, медленно поднялась на ноги. Боль была адской. Нана почувствовала головокружение и изо всех сил вцепилась в перила, чтобы не упасть. Если она упадет, обязательно что-нибудь себе сломает, в этом Нана была уверена, а если сломает, то быстро умрет, как старая черепаха со сломанным панцирем, высохшая на солнце. Она простояла больше часа, держась за перила, прежде чем решилась пересечь многолюдную площадь и добраться до места, где люди строились в очередь. Быть может, там ей кто-нибудь что-нибудь скажет. Шаг за шагом, шатаясь так, будто началось землетрясение, прикрыв глаза, чтобы защитить их от яркого солнца, Нана продвигалась вперед, моля Бога о том, чтобы никто не толкнул ее и не задел. Ее охватил новый приступ боли. Она стиснула зубы и продолжала брести вперед с затуманенным от головокружения и тошноты взглядом. — Нана, — окликнул чей-то голос. По инерции Нана продолжала идти, больше она ничего не могла сделать. — Нана, это я. Она остановилась и приоткрыла ослепленные солнцем и слезами глаза. Бобби обнял ее и удержал на ногах, когда она окончательно потеряла равновесие. — Нана, прости, я не смог прийти раньше. Нана, моя мама… Селета вчера умерла. Я даже не знаю, куда ее увезли и когда я смогу ее похоронить. Я искал тебя там, — сказал он, указывая на стадион. — Думал, тебя эвакуировали первым же автобусом. Голос Наны, охрипший от плача и изнеможения, казался грубым и неузнаваемым. — Пойдем домой, Бобби. Бобби посмотрел на нее в недоумении. — Нана, дома нет. В Треме вода затопила улицы до второго этажа. Квартал разрушен, — в его горле тоже стоял ком. — Но вода сойдет. Она всегда уходит после затопления, — возразила она. — Нана, дамбы прорвало. Вода останется. Туда даже добраться нельзя, только на лодке. Нана смотрела на него печально, но не безнадежно, все еще пытаясь найти в его взгляде какое-то обещание. Она не могла себе представить свой дом под водой, затопленную кухню, бумаги, которые она оставила на столе… — Нана, все кончено, нам нужно уезжать. — Но что, если ураган их вернет… — Ураган ничего не вернет, Нана, он все унес. Она снова расплакалась, уткнувшись лицом в грудь Бобби. Тот нежно обнял ее и медленно, стараясь хоть чем-то утешить, направил к тому месту, где тысячи людей стояли в очереди, чтобы сесть в автобусы, которые разлучат их с родным городом; кого-то из них — навсегда. * * * Эспланада, окружавшая «Супердоум», превратилась в единый жалобный вопль. Амайя оглянулась — и в тысячах глаз увидела одно и то же выражение. Люди, как и она сама, изнемогали под солнцем. Мокрая, грязная одежда, пустой взгляд, ищущий непонятно что. Солнце поднималось все выше, жара становилась все более удушающей, все сильнее воняли немытые тела и мокрые, протухшие тюки с барахлом, которые люди волокли с собой. Ее собственная одежда тоже смердела. Амайя чувствовала, как ткань становилась заскорузлой, высыхая на коже. Приятное ощущение чистого тела и сухой одежды исчезло, когда она уловила аммиачный запах мочи, со всех сторон окружавший стадион, — в него неизбежно погружался каждый желавший проникнуть внутрь. Амайя с отвращением вспомнила страдания при мочеиспускании, острую боль в мочевом пузыре и слабость, которая все еще сохранялась на внутренней стороне бедер как память об инфекции. Гневные возгласы поднимались над гудящим роем, прерывая поток ее мыслей. Люди томились под солнцем часами, а в Батон-Руж за утро выехало всего шесть автобусов. Тысячи людей ждали, когда их отправят хоть куда-то. Президент выступал с речью на площади Джексона, но мэр исчез, не дослушав и половины, упрекнув президента в том, что тот произносит речи, пока люди буквально умирают от голода и жажды. * * * К шести часам пополудни прибыло десять автобусов, и толпа оживилась: люди поднялись с земли и попытались продвинуться вперед, тесня тех, кто оказался возле изгороди, установленной солдатами. Несколько групп яростно спорили о том, кто перед кем в очереди. Солдаты, охранявшие автобусы, наблюдали за ними, не вмешиваясь, с оружием в защитном положении, в то время как стоявшие сзади сдерживали хвост очереди, особо не церемонясь. Амайя начала терять надежду. — Мы не уедем отсюда в ближайшие дни… — Она осеклась, видя тысячи напряженных физиономий, неуклюже маневрирующие автобусы с включенными фарами, вполне объяснимый гнев оставшихся без места и тщательный досмотр, которому солдаты подвергали счастливчиков, готовившихся к посадке в автобус. Шарбу посмотрел вдаль, словно внезапно увидел знакомое лицо. Патрульный в форме беседовал с солдатами. — Там знакомый полицейский. Пойду перекинусь словечком. Подожди здесь, — сказал Билл, не давая ей времени ответить, и устремился в конец эспланады. Вскоре он вернулся к Амайе, взял ее за руку и потянул в конец посадочной площадки. — Эти автобусы отправляются в Хьюстон, — объяснил Шарбу. — Это своего рода трансфер для беженцев между «Супердоумом» в Ноле и «Астродоумом» в Хьюстоне. Мой друг сказал, чтобы мы подошли сзади. Теоретически солдаты выбирают наиболее незащищенных: больных, стариков, семьи с детьми. Когда автобус заполнится, тебе дадут место. Кто-то наверняка начнет возмущаться, как только поймет, что тебя не было в очереди. Ничего не отвечай, наклони голову и поднимайся, не глядя по сторонам. Амайя резко остановилась, вырвав руку. По инерции Шарбу сделал еще пару шагов вперед. Растерянно потоптался на месте и вернулся к ней. — А ты? — спросила Амайя, хотя уже знала ответ. Она знала его еще утром, когда они пытались добраться до «Супердоума». Шарбу тогда помогал человеку, который растерянно бродил по улице с двумя малышами на руках, третий держался за его пояс. Какая-то женщина споткнулась и упала лицом в воду. Когда Шарбу ее поднял, Амайя вспомнила об Океанетте. Она поняла, что полицейский подумал о том же. — С ней все будет в порядке, она смелая и находчивая, — сказала Амайя, имея в виду его тетю. Посерьезнев, Шарбу кивнул, но Амайя различала в его лице сдерживаемую ярость и самые разнообразные чувства, которые вызвала у него катастрофа. Билл обвел взглядом царивший вокруг хаос и повернулся к ней: — Я не могу уехать, Амайя. — Но… — Сесть в автобус будет непросто, а сесть вдвоем практически невозможно. — Дело не в этом, — сказала она. — Не в этом, — признался Шарбу, — точнее, не только в этом. Я поклялся защищать этот город. Мародеры стреляют в людей, сотни горожан не могут выбраться из ловушки… В «Супердоуме» люди режут друг друга. Застрелили каких-то бедолаг, которые проезжали по мосту Дазингер и над промышленным каналом. Нола в агонии. Если я сяду в автобус, я буду чувствовать себя крысой, покидающей корабль. Она подняла руку и поднесла к его рту. Он поцеловал ее пальцы, затем взял их в свои ладони. — Я должен остаться, это мое место; я полицейский из Нового Орлеана, и я не могу бросить свой дом на милость парней, которые обращаются с местными как с преступниками. А ты не должна терять время. Единственный шанс поймать Композитора — это его опередить. Может, я в чем-то и ошибаюсь, но ты должна попробовать. Амайя кивнула. — Иди и возьми свою добычу. — Как гончая? — пошутила она. — Ты мой звездный коп. Они подошли к задней дверце автобуса, и патрульный сделал им знак приблизиться. Двое вооруженных солдат охраняли переднюю дверцу, а двое других ходили вдоль очереди, выбирая пассажиров из числа ожидающих. Один из них подошел к Бобби и Нане. Увидев, что молодой человек поддерживает старуху, он спросил: — Это ваша мать? Бобби кивнул. — Садитесь в автобус. Очередь принялась возмущаться, но солдаты сделали ей знак успокоиться и продолжили выбирать пассажиров. Бобби двинулся вперед, волоча за собой Нану. Когда они были уже возле автобуса, другой солдат указал им на кучу барахла: люди оставляли тюки и полиэтиленовые пакеты, которые целыми днями таскали за собой. Сквозь прозрачный пластик Амайя различала фотографии в рамках, плюшевых мишек и другие игрушки, что-то вроде свадебного платья, перья и блестки желтого карнавального костюма. Она почувствовала, как по спине пробежал холодок. Моргнула, чтобы отогнать видения старых черно-белых фотографий, изображавших евреев в краковском гетто и груды одежды, которые нацисты заставили их оставить на площади. — Одна небольшая сумка на человека, — повторил солдат. — Возьмите с собой документы, лекарства, только самое необходимое. Вам дадут все, что нужно, когда вы доберетесь до Хьюстона. Бобби показал маленький рюкзак, висевший у него за спиной, и солдат быстро обыскал его, прежде чем кивком разрешил сесть в автобус. Амайя повернулась к Шарбу. — Пистолет. Я не могу его отдать; Ленкс может оказаться среди тех, кто ждет посадки, или среди пассажиров в автобусе. И даже если б его здесь не было, назови я себя агентом ФБР, позже пришлось бы объяснять, почему я не обратилась за помощью или не использовала армейские ресурсы, чтобы связаться с Квантико. Я не могу позволить им забрать у меня пистолет. — Никто ничего у тебя не отнимет, — заверил ее Шарбу. — Почему ты так уверен? Они всех обыскивают.