Одна из старушек вздрогнула. — А ты глянь, труба там покосившись? — Трубу сейчас ребята поправляют. А была покосившаяся. Старушка побледнела. — Мой это дом. — Ну все, Меланья, похоже, пришел твой черед. Вторая бабулька не скрывала своего удовольствия, что помирать придется все же не ей, а по-друге. — Да и то сказать, зажилась ты на этом свете. Который тебе годок-то? Сама, небось, не помнишь. Ну, да бог с тобой. Прощаться будем. Если в чем виновата пред тобой, сердца на меня не держи. — Встретимся, Матрена. — Так-то оно так, а все-таки я не спешу. Бабулька из голубого домика совсем пригорюнилась. Мысль о скорой смерти страшила ее. Вот ведь совсем старенькая, ровесница века, а помирать все равно не хочется. И Катя воскликнула, чтобы разрядить обстановку: — Бабушки, что вы такое говорите! Совсем не обязательно, чтобы кто-то из вас помер. — Только больше-то никого в деревне не осталось в живых, — тоскливо возразила Меланья. — А Игнатий в мой дом зашел. Знать, мой черед и пришел. — Будет вам! — Нет, помру я. Чувствую, что помру. — Не будет этого! — твердо произнесла Катя. — А ты почем знаешь? — Я с вами останусь! И ничего с вами не случится. Меланья взглянула на нее внимательно. — Впрямь останешься? На всю ночь? — Да! До утра просижу. Глаз не сомкну. — А коли смерть моя придет? — Если кто сунется, я его топором! Вторая старушка захихикала: — Смерть топором не проводишь. А вот ее подруге, которая собралась помирать, предложение Катюши пришлось по нраву. — А что? И впрямь ночуй у меня, — предложила она. — Пельменей налепим, рюмочку выпьем, на сытый желудок да навеселе и в дальний путь отправляться легче. — Ладно, ночуй с ней, — неожиданно согласилась и вторая старушка. — Будет, кому глаза закрыть. Старухи обнялись, расцеловались и перекрестили друг друга. — Прощай, Меланьюшка. — Прощай, Матронушка. — Свидимся? — Свидимся. — Бог с тобой. — И с тобой. Дома у второй старушки оказалось уже прибрано, все блестело и сверкало чистотой. Печь затоплена. Вода принесена. Старенькие занавески заботливо постираны и выглажены. Вдобавок пол был натерт мастикой на воске, от которой по всему дому шел волшебный аромат пасеки, цветов и лета. И Катя подумала про себя, что не прогадала, решив остаться ночевать у старушки. Поехала бы сейчас с остальными обратно в монастырь, матушка Галина еще придумала бы какую работу. А так располагайся в чистом натопленном доме да отдыхай, красота! Старушка, та так и вовсе восхитилась: — Ну благодать прямо! Ох, как помирать-то жалко. Пока в грязи своей стариковской жила, в холоде да голоде, так оно и помирать не страшно было. А теперь все другое. Ну, что, Катюха, как собирались, пельменей сейчас с тобой налепим? Катька ничего не ответила. Честно говоря, лепить не хотелось. Да и не умела этого Катя. Но при бабке девушка постыдилась признаться, что пельмени они своими руками ни разу в жизни не лепила. Зачем? Кате даже в голову такое никогда не приходило. Чего там возиться с тестом и фаршем, потом лепить, если можно в магазине всегда купить? На любой вкус и кошелек, любых форм, размеров и сортов! Но бабка уже прикидывала: — Мука есть. Вода есть. Фарш свиной Галина мне привезла, давно ее об этом просила, с него пельменей и налепим. Фарш? Откуда же взялся фарш? Но старушка уже распоряжалась дальше: — Сразу много налепим, чтобы и на поминки мне хватило. Возиться не придется. Блинов Матрена напечет, это она сумеет, а до всего остального у нее руки коротки. Пельменей же она сроду настоящих не лепила. Как ни попробуешь, то тесто пресное, то фарш суховат. А вся правда в том состоит, что в пельмени только лучшие куски класть надо. Окорок тут не сгодится. Люди думают, если пельмени, так пихай туда всякую дрянь. И ноги, и жилы, и шкуру, и сало. А так нельзя. Пельмень, он, Катюшка, только лучшие куски требует. И чтобы жирка было, но в самую меру. И не тот, что под шкурой, а так, знаешь ли, прослоечками. С ребер или с шеи. Привезенный фарш старушка одобрила. Было его много, килограммов пять. Стоял в сенях, где было прохладно. — Лучку нажарим, чесночку натрем. Зачем только Галина перец сыпала? Прямо дух захватывает. На два литра холодной воды ушла целая пропасть муки и два десятка яиц. Но зато и теста получилось в достатке. И сама старушка заверила, что так пельменей хватит на всех в строящемся монастыре. — Отблагодарю ребят за работу. Пусть хоть досыта поедят. Тесто бабушка месила сначала сама, а когда оно стало совсем крутое, доверила Катюше. Та тоже месила до посинения, пока уже рук своих не чувствовала. — Ну, теперь, отдохнет тесто чуток, и возьмемся за лепку, благословясь. Пока тесто и Катя отдыхали, у девушки появилась возможность рассмотреть все в избе. Фарфора тут не было. Как объяснила бабушка Меланья, фарфор у ее подруги остался от отца. Он работал в колхозе, и как ударнику и передовику ему часто давали грамоты, а к ним продуктовые наборы. К примеру, дефицитные в деревне шоколадные конфеты или невиданную ветчину в красивых заграничных жестянках. Но эти предметы роскоши шли не сами по себе, к ним в нагрузку нужно было приобрести какую-нибудь залежавшуюся на складе фарфоровую фигурку. — Отец Матрены ее мать очень любил, вот и баловал. Она до шоколада большая охотница была. Фарфор на полку, кому он надобен, а шоколадки себе. — А у вас, выходит, никто в колхозе не работал? — Как бы мы иначе жили? И отец работал, и мать, и дед, и бабка. Все в колхоз вступили. А кто не вступил, те в Сибирь в товарных вагонах уехали. Но мои родители никогда сверх норм на колхозном поле не надрывались. Отработали свое и назад. На своем участке колупались, потому в колхозные ударники и не вышли. Шоколад им не полагался. Зато вышивки у нас в доме хоть отбавляй. Это была правда. Вышивка тут была всюду. И на стенах висела. И на столе лежала. И даже занавески, которые Катя сперва приняла за кружевные, на поверку оказались украшенными тончайшей вышивкой. Вышивка была самая разная. Особенно поразил Катю один вышитый гладью портрет усатого брюнета. — Это кто? Сталин? — Орджоникидзе. К Пленуму ЦК вышивку заказали. Да он за несколько дней до этого помер, так вышивка у нас и осталась. И за работу не заплатили. — Это кто же у вас так вышивал? — А мать моя покойница белошвейкой была. И меня к тому же труду приучила. Скатерть на столе тоже оказалась не кружевной, а вышитой вручную. И когда Катюша представила, сколько труда было положено на то, чтобы превратить целое льняное полотнище в такую вот ажурную сеточку с помощью одних лишь ножниц да иголки с ниткой, ей захотелось поцеловать невозмутимую старуху. — Вот вы труженица! — Бог трудился и нам велел, — спокойно отозвалась бабушка Меланья. — Ну как там тесто? Дошло? Тесто за час из крутого и почти совсем резинового неожиданно для Катюши и впрямь сделалось куда мягче и податливей. Теперь оно с легкостью тянулось, принимало любую форму, но при этом и не рвалось. — Пора лепить! Лепка заняла у них несколько часов. И это несмотря на то, что трудились они в четыре руки, Катя раскатывала тесто, а бабушка ловко лепила маленькие круглые пельмешки. Потом они поменялись. И лепить стала уже Катя. Сначала у нее выходили какие-то кривобокие уродцы. Но потом она навострилась. И дело пошло не хуже, чем у бабушки. Каждую новую партию они выкладывали на огромные присыпанные мукой доски, а потом Катя выносила их на холод. — Морозец — лучше всякого холодильника. В холоде пельмени до самой оттепели простоят.