Глаза Ильи очень близко, и сам он слишком близко, Жене хочется скорее спуститься с дерева. – Мне нравилось, как легко ты находишь друзей, как к тебе все относятся. И вообще ты очень многого добился, я так никогда бы не смогла. – А я завидовал тебе, – говорит Илья. Женя ему не верит, он просто хочет ей польстить. – Это чему же? – Ну, мама, папа, бабушка – семья короче. Английский этот мне никак не давался, а ты схватывала в момент. Мобильный в кармане Ильи пищит два раза: новое эсэмэс от Юли, она спрашивает, где Илья и как он. Снова называет его медвежонком, и у Жени ощущение, будто она подсмотрела что-то чересчур интимное. Она ненавидит эти буквы на экране, они звучат Юлиным голосом, пахнут ее свежими духами. Я все еще на даче, набирает Илья, утром буду в Мск. Класс, Юля пишет в ответ. Передавай привет маме и Даше. О Жене, ее родителях и бабушке, салаты и пирог которой она так нахваливала, она и не вспоминает. Такие, как она, вообще редко помнят о людях, им не выгодных. 14 2004 август Бабушка у себя в комнате шуршит пакетами в пакетах, которые еще в одном пакете, что-то ищет на дне. Когда Даша окликает ее, бабушка оборачивается, и свет из коридора проскальзывает по толстым мутноватым линзам ее очков. – Бабуль, – шепчет Даша. – Тебе ничего не надо в магазине взять? Я схожу, куплю. Бабушка расплывается в улыбке – конечно, она все понимает, – лезет в сумку и вытаскивает из кошелька купюры. – Макарон каких-нибудь, да и все, – говорит она. – Сдачу себе оставь, на шоколадку. Денег она дает в три раза больше, чем стоят макароны. Даша идет не в ближний магазин, а мимо кладбища и пруда к четырем палаткам: «Мясо», «Напитки», «Сладости» и «Бакалея». В «Бакалее» Даша берет макароны и мятное драже, в «Напитках» – «Балтику» семерку, кладет деньги на телефон. На обратном пути, после кладбища, она сворачивает в лес, идет за сосны и кусты, чтобы ее не было видно со стороны дороги, садится на пенек посуше и повыше и открывает об него бутылку. Из лифчика достает мятую пачку сигарет, закуривает. Свет уходит. Мимо гудит шмель, заглядывает в устьица цветков, что-то ищет под травой – может, вход в собственную норку. Трава и листья темные, налившиеся августовским соком. Комары кусают ноги под платьем, тоже мучаются жаждой, совсем озверели к ночи. Даша задумчиво шлепает их ладонью, размазывая кровь. Днем она так и не купалась – стеснялась открывать взглядам худые бедра и бока без намека на талию, с тенью от ребер. Доска же. Она ненавидит эти бока и бедра и в школе бассейн прогуливала – говорила, что у нее критические дни. На озере Даша забилась под единственную сосну, невысокую и кривую, будто изувеченную, и наблюдала, как Илья выпутывается из джинсов, прыгая на одной ноге, посматривая на Женю. Как Женя стягивает сарафан, обнажая золотой живот, оборачивается на Илью. Даше захотелось провести по ее животу ладонью. Наверняка он покрыт нежным, едва заметным пушком. Или оказаться между ее ног, чтобы Женя кончила ей прямо на язык, чувствовать пульсацию ее оргазма губами. Или стать ею – успешной и хорошей девочкой, работящей спелой умницей, которая всегда знает, что делать. В отличие от Даши, которая так и не знает, куда будет поступать – и надо ли, – а впереди одиннадцатый класс. Высшее образование ей в принципе не нужно: у матери же нет, живет нормально без него. А лезть из кожи вон ради поступления на бюджет, как Илья, она не хочет. Да и не сможет. Но вот поцеловать Женю она могла бы. С девочкой Даша целовалась лишь раз – с подругой, на спор. Они сидели компанией на лестнице в подъезде, подруга хотела покрасоваться перед парнями, а Даша согласилась лишь для того, чтобы сравнить. Женский рот оказался меньше и нежнее, Даша бы продолжила, но подруга отстранилась и бросила быстрый взгляд на парня, который ей нравился. Тот наблюдал завороженно. Даша выполнила свое назначение и больше не была нужна, как тренажер для обучения искусственному дыханию, как сексуальное белье. Ей нравилось, как Надя, соседка по парте, кусает колпачок от ручки, оставляя на нем мазки дешевого блеска. Как Игнат, сидящий впереди, потирает обнаженную шею – хотелось привстать и лизнуть ее, прямо под ровной линией волос. Ей интересно, а как это было бы втроем? Например, она, Надя и Игнат. Кто был бы сверху, они с Надей? Даша думает об этом часто, перебирает позы, как будто крутит кубик Рубика. Даша на члене, Надя у Игната на лице. Игнат сзади, Даша раком, у Нади между ног. Игнат сверху, Надя снизу, Даша у Нади на лице. Мама говорит, Даше нужен мужик. Работящий, чтоб знал свое место, Дашиного уровня. Не красавец, эти гуляют все время, а тебе, Дарья, зачем такое, надо простого. Чтоб не хватал звезд с неба, но любил и не отсвечивал. Зачем он тогда вообще сдался, думает Даша, не мужик, а мебель. Но ничего не отвечает – смысл? Только бросает: ага. Это «ага» как подушка безопасности в машине – если врежешься, то будет не так больно. Да, мама, ты, конечно же, права. Мама потрясающе красива, даже теперь, после всего, что она пережила и выпила. Гибкая, длинноногая, всегда с макияжем и укладкой и почти всегда на каблуках. В то же время Даша никак не может понять: правда ли она хочет быть вот такой? По часу краситься и красить волосы, когда-нибудь сделать грудь третьего размера, натирать ноги туфлями. Ведь Даша совсем другой породы. У нее не дела, а делишки, не фигура, а доска, не лицо, а морда, не учеба, а одно название. Не Эвелина и не Ангелина – Да-а-аша. Дарья. Доярка из деревни, символ масла и любой молочки в принципе. Походи Даша на мать, не будь она беспросветно унылой доской, Женя обратила бы на нее внимание. Женя стала бы с ней дружить, звать с собой прогуляться к пруду и в магазин. Женя нашептывала бы Даше на ухо свои секреты, и ее дыхание наверняка бы пахло золотистым лесным медом. Даше кажется, что именно таким должно быть Женино дыхание. Походи Даша на мать, Гарик не писал бы после каждой ссоры «сука», «дура», «тварь». Так после третьего глотка Даша снова вспоминает Гарика. Они познакомились в гостях у Олькиного парня. Гарик сидел в углу, расставив длинные крепкие ноги, хрустел сбитыми костяшками и шеей, чесал бритую голову, мало разговаривал, но много пил. Занимался боксом, учился на повара в путяге. У них с Дашей как-то сразу в тот же вечер закрутилось. Гарик не был у Даши первым – до него было несколько раз с разными парнями, но все не очень. А с Гариком совпало, первые три месяца они вообще не разлеплялись. Потом он начал пропадать, что-то плел и отговаривался, не хотел встречаться, в общем. Один раз сказал, что уезжает в гости. Даша с Олькой решили проверить, уехал он реально или нет. Сели на лавочку у его подъезда, обдирая фольгу с горлышка пивной бутылки. Минут через двадцать мимо прошла девчонка в обтягивающих джинсах и на каблах, набрала на домофоне номер квартиры Гарика и сказала: «Котик, я пришла». Даша с Олькой подождали еще немного, набрали Гарика по громкой связи и хором назвали козлом. Гарик в ответ назвал их шмарами и бросил трубку. Через месяц Даша с ним опять сошлась. Встретились на дне рождения общего друга, выпили, поговорили по душам в подъезде за сигареткой. Гарик сказал: так и так, ну виноват, ну слишком серьезно все было, типа испугался. Стали встречаться, но там Гарик начал вести себя странно: постоянно спрашивал, куда Даша пошла, кому звонила, телефон проверял. Мог написать, что больше не придет, – без пояснений, и Даша маялась, психовала, пыталась понять, в чем же дело. Хотя раз на пятый она не очень расстроилась и написала Гарику в ответ: Окей, у меня новый парень есть. Потому что достал уходить и возвращаться, слинял бы навсегда уже. То, что она сказала насчет парня, отчасти было правдой. К тому времени Даша целовалась с кладовщиком продуктового магазина напротив, симпатичным, но тощим, с длинными, вечно нечесаными волосами, прилипшими к вискам и лбу. Даша позволяла ему лазить себе в трусы и лазила в трусы ему, но в них оказалось не очень густо. Она гадала на него, раскладывала Таро Олиной мамы, но выпадал только тринадцатый аркан – Смерть с косой стояла в поле. И сколько Даша ни тасовала колоду, Смерть ложилась на стол среди прочих. У тебя впереди выбор, объяснила Оля после долгого изучения книги «Таро для продвинутых». Свобода, побег, перемены. Может, вы убежите вместе, а? Она заговорщически улыбалась Даше, Смерть с косой ей тоже костляво улыбалась с карты, и что-то распускалось в животе. Налей еще, Даша сказала, и Олька подлила пива. Оно шипело, держалось пеной за стенки стакана. Гарик подкараулил Дашу с новым парнем у подъезда вечером. Вышел из кустов, как маньяк какой-нибудь, выбил кладовщику передние зубы. Потом толкнул Дашу обеими руками так, что она не удержалась на ногах и села в грязь. Навис над ней (Даша думала, сейчас с ноги в живот ударит) и сказал: «Убью суку». Развернулся и ушел. «Появишься опять – в ментовку заявлю», – крикнула Даша ему вслед. Теперь Даша ночует по впискам, спит на прокуренных диванах с кем-нибудь вдвоем или втроем. Это даже весело – кто-то приходит в дым и духоту, кто-то уходит, неиссякающий многоголовый поток приносит выпивку и сигареты, ползает по серым от пепла коврам, врубает музыку, тренькает на гитаре, спит где придется. В этих берлогах тесно, но безопасно. Когда Даша идет по темной улице, она следит, чтобы за ней никто не шел, дергается постоянно. Боится, что Гарик плеснет в лицо кислотой или отмочит что-то подобное – по телику показывали девушку с месивом вместо лица, один поклонник изуродовал. Иногда Гарик пишет ей, спрашивает, как дела. Иногда Даша отвечает, и тогда он рассказывает ей, что у него с учебой и работой, что все заколебали, что всё плохо, что он соскучился. Но сам не объявляется, и слава богу. Мудак он, вот он кто. А кладовщик – ссыкло, после того случая пропал. На телефоне всплывает эсэмэс, черные буквы на сером: соскучился. Гарик будто услышал ее мысли, пролез в лесную тишину и ухватил Дашу за руку, чтобы не забывала, чтобы сидела рядом. Даша глядит на сообщение. Знает, что отвечать не надо, но очень хочется. Но не надо. Она вспоминает грязь, размазанную по ладоням, кровь на лице кладовщика. Стирает эсэмэс, блокирует номер. Допив «Балтику», закусывает мятным драже. Пустая бутылка летит в кусты, а Даша идет домой с долгожданной пьяной легкостью в теле и мыслях. 15 2004 август После того как Илья уехал, случилась гроза. Из-за леса наползла низкая на-электризованная темень, бахнул гром, так что стекла в окнах вздрогнули и тонко зазвенели. Шишки стучали по крыше, потом во всей деревне отключили свет, и бабушка с Женей искали в чердачных дождливых потемках связку свечей. Женя села на крыльцо, на место, где сидел Илья. Она сняла тапки, вытянула босые ноги под дождь и думала о морском побережье и Юлиных ночах с Ильей. И это недосягаемое было таким прекрасным, что становилось отвратительным. Жене хотелось сломать домик, который они сняли, испортить погоду в Сочи, отменить авиарейс. Чтобы еда была невкусной, во-да – грязной, а в ванной пахло плесенью и тухлым из трубы. Свет дали. Бабушка, мама, Даша, тетя Мила уже спали. Птицы спали, спали даже мухи, жужжавшие на кухне днем, не спалось только Жене. Она смотрела телик: в Москве взорвали остановку, самодельное взрывное устройство было заложено у столба, сильное шипение, затем хлопок, мощность устройства не превышала ста грамм тротила, пострадали трое, осколочные ранения, баротравма, стеклянная пыль возле остановки, скорые, автобус, кинологи с собакой. Затем Женя переключила на Первый, на летние Олимпийские игры, телеканалы лопались от бегунов и прыгунов, показали повтор сериала «Клон»: заставка с золотым обнаженным мужчиной, Латиффа переживает из-за возможной женитьбы Мохаммеда и падает в обморок, Жади собирается разводиться. Женя понятия не имела, кто все эти люди. Потом унылая мелодрама про российских ведьм, новости – снова с бегунами, прыгунами, остановкой. Женя переключила бы куда-нибудь еще, но с недавних пор с антенной что-то сделалось, осталось только три канала, а другие, угрожающе шурша, еле пробивались сквозь серую рябь. Она погасила свет и телик и ушла наверх, спать, слушать, как лес мечется, плещет на крышу ветками и мокрым вороньем. …Утром после завтрака Женя греется под пледом. Она не хочет никуда идти – снаружи серо. Она снова смотрит в телевизор, а там все та же скукота. Кто-то, подслушав ее мысли, выводит ей полуденные новости про Сочи. Крупные авиакатастрофы в российском небе, говорит ведущая. Накануне поздно вечером разбились два самолета: один следовал из Москвы в Волгоград, другой – из столицы в Сочи. По последним данным погибли девяносто человек… Услышав слово «Сочи», Женя цепенеет. Смотрит на карту с нарисованными на ней самолетами и красными линиями их маршрутов. Все это выглядит ненастоящим – одни рисунки и слова, но ощущение игры, нелепого прикола исчезает, когда показывают поле, а в нем обломки самолета. Красные буханки пожарных машин, белые милицейские «девятки» с синей полосой, вертолет, трава, туман, снова обломки. Женя берет в руки телефон, пролистывает номера до одного: ИЛЬЯ, обменялись перед его отъездом. Каким рейсом он летел? Какой авиакомпанией? Он говорил, просто она забыла. «…из-за темноты и тумана поиски были осложнены, и лишь под утро с вертолета удалось установить место, а точнее, места падения фрагментов пассажирского лайнера…» Что, если никто ей не ответит? Что, если на том конце только пепел и оплавленный корпус мобильного? «…место катастрофы оцеплено. Здесь работают следователи прокуратуры, все тела пассажиров обнаружены, специалисты проводят работу по их идентификации…» Что, если он в Сочи с Юлей? Тогда эта эсэмэс будет жалкой, от безнадежно влюбленной двоюродной сестры. Странной. Прилипчивой. Женя не хочет быть такой.