— А вот и Джеки, — сказал Терри. Мэй обменялась с ней рукопожатием. Джеки, холеная женщина лет тридцати пяти, была в платье без рукавов — оно подчеркивало широкие плечи и манекенные руки. На правом запястье узкий гипс. — Привет, Мэй, я так рада, что ты зашла. — Говорила она безупречно, профессионально, но с налетом кокетства. Встала перед камерой, сплела пальцы. — Итак, Джеки, — сказал Терри, откровенно наслаждаясь ее обществом. — Не расскажешь нам, чем занимаешься? Мэй увидела на запястном экране оповещение и перебила: — Для начала, если можно, расскажи, откуда ты пришла. Чем занималась до того, как возглавила этот проект. Любопытная история. — Спасибо тебе, Мэй. Не знаю, любопытно ли это, но до «Сферы» я занималась частными акциями, а еще раньше была одной из тех, кто первыми… — Ты была пловчихой, — подсказала Мэй. — Олимпийской! — А, это, — сказала Джеки, ладонью загораживая улыбку. — И в двухтысячном году завоевала бронзу? — Ну да. — Джеки вдруг застеснялась — само очарование. У себя на экране Мэй увидела несколько тысяч смайликов. — И коллегам ты говорила, что спортивный опыт помог тебе в нынешней работе? — Именно так, Мэй, — ответила Джеки, наконец сообразив, куда Мэй клонит. — В «Павильоне Протагора» много проектов, но твоих зрителей, вероятно, заинтересует «МолодоМер». Подойди-ка. Посмотрим на Большое Табло. — Она подвела Мэй к стенному экрану — двадцать квадратных футов. — Мы уже несколько месяцев тестируем систему в Айове, и теперь, раз ты пришла, самое время показать результаты. Может, твои зрители, если среди них есть ученики старших классов из Айовы, пришлют нам имя и название школы? — Вы ее слышали, — сказала Мэй. — Нас смотрят старшеклассники из Айовы? Она глянула на запястье — прилетели одиннадцать кваков. Мэй показала их Джеки, та кивнула. — Так, — сказала Мэй. — И тебе нужно только имя? — Имя и школа, — уточнила Джеки. Мэй зачитала один квак: — Вот у нас тут Дженнифер Бацуури — говорит, что учится в Академии рекордов в Сидар-Рэпидз. — Хорошо, — сказала Джеки и отвернулась к экрану. — Посмотрим Дженнифер Бацуури из Академии рекордов. На экране появилось имя и школьная фотография — девочка лет шестнадцати, индианка, в бежево-зеленой форме, на зубах скобки. Рядом с фотографией крутились два числовых счетчика — числа росли, потом замедлились и замерли; верхнее — 1 396, нижнее — 179 827. — Что ж. Поздравляю, Дженнифер! — сказала Джеки, глядя в экран. Посмотрела на Мэй: — Похоже, в Академии рекордов учится рекордсменка. Она 1396-я из 179 827 старшеклассников в Айове. Мэй глянула на часы. Надо бы ускорить эту презентацию. — И вычисляется это… — Рейтинг Дженнифер — результат ее оценок за контрольные, ее рейтинга в классе, ее относительной успеваемости и ряда других факторов. — Дженнифер, тебе как? — спросила Мэй. Проверила экран, но Дженнифер промолчала. На миг повисла неловкая пауза — Мэй и Джеки ждали, что Дженнифер вернется и порадуется, но та не всплыла. Пора двигаться дальше. — А можно вычислять рейтинг с учетом всех учащихся страны? Или даже мира? — спросила Мэй. — В том и смысл, — ответила Джеки. — К примеру, сейчас мы в «Сфере» знаем свой Градус Интереса, а вскоре сможем в любой момент выяснить, каковы успехи наших детей на фоне других американских учащихся, а потом и на фоне учащихся всего мира. — Вроде очень дельно, — сказала Мэй. — Должно сильно снизить сомнения и стрессы. — И ты представь, как полезно родителям точно знать, велики ли у ребенка шансы поступить в колледж. Каждый год на первых курсах в Лиге Плюща открыты около двенадцати тысяч мест. Если ребенок в верхних двенадцати тысячах по стране, надо думать, у него немало шансов попасть в Лигу Плюща. — А часто обновляется? — Да каждый день. Когда привлечем к участию все школы и округа, появятся ежедневные рейтинги — будут сразу учитываться все контрольные и самостоятельные. И, конечно, можно сортировать — только публичные школы, только частные, школы по регионам, объединять рейтинги, взвешивать, анализировать, смотреть тенденции по разным факторам — социально-экономическим, расовым, этническим, каким угодно. В ухе у Мэй плямкнуло ДУ: — Спроси, как это пересекается с «АУтенДети». — Джеки, как я понимаю, этот проект интересным образом пересекается с «АУтенДети», прежде известным как «Детиктив», — едва успела выпалить Мэй и тотчас вспотела, а к горлу подступила тошнота. Она не хочет видеть Фрэнсиса. Или будет не Фрэнсис? Он же не один там работает. Она глянула на запястье — надо срочно найти его «Сферическим поиском». Но Фрэнсис уже шагал к ним. — А вот и Фрэнсис Гаравента, — сказала Джеки, не замечая смятения Мэй, — который расскажет о пересечениях между «МолодоМером» и «АУтенДети» — революционных, прибавлю я, и необходимых. Фрэнсис приближался, смущенно заложив руки за спину, а Мэй и Джеки наблюдали; подмышки у Мэй ужасно вспотели, а кроме того, она улавливала, что Джеки к Фрэнсису питает не одни лишь профессиональные чувства. Сейчас глазам явился новый Фрэнсис. Стеснителен и худ, как прежде, но улыбка уверенная, будто он только что выслушал похвалы и ждет продолжения. — Привет, Фрэнсис, — сказала Джеки, протянув ему здоровую руку и кокетливо поведя плечом. Объектив и Фрэнсис эту деталь проморгали, но Мэй про себя отметила, что такой флирт не тоньше дубины. — Привет, Джеки, привет, Мэй, — сказал Фрэнсис, — не заглянете ко мне в берлогу? Он улыбнулся и, не дожидаясь ответа, повел их в соседний кабинет. Мэй его офиса никогда не видела и не знала, хочет ли делиться этим зрелищем с аудиторией. В офисе было темно; на стене — плотная сетка из десятков мониторов. — Итак, твои зрители, вероятно, знают, что мы запускаем новаторскую программу защиты детей. В штатах, где мы ее тестировали, почти на девяносто процентов упал уровень преступности в целом и на сто процентов сократились похищения детей. По стране были отмечены только три похищения, и так как мы можем отследить местонахождение детей, во всех трех случаях они были спасены за несколько минут. — Это просто невероятно, — промурлыкала Джеки, качая головой; голос ее сочился неким раствором похоти. Фрэнсис ей улыбнулся, не понимая, что творится, или делая вид. Мэй на запястье посыпались тысячи смайликов и сотни комментариев. Родители, которые жили в штатах, где программа «АУтенДети» еще не работала, подумывали переехать. Фрэнсиса сравнивали с Моисеем. — А тем временем, — вступила Джеки, — наша команда работает над координацией всех учебных показателей — чтобы вся домашняя работа, чтение, посещаемость и оценки хранились в одной унифицированной базе данных. Осталось чуть-чуть. Не за горами тот день, когда мы получим всеобъемлющие данные обо всем, что успел выучить абитуриент к поступлению в колледж. Все прочитанные им слова, все слова, проверенные им по словарю, все подчеркнутые фразы, все написанные уравнения, все ответы и исправления. Можно больше не строить догадки о том, что знает студент и каковы его успехи. Лента комментариев у Мэй на запястье проматывалась с бешеной скоростью. «Где они были 20 лет назад? — написал один зритель. — Мои ребятки поступили бы в Иель». Вмешался Фрэнсис. Мэй представила, как он и Джеки все это репетировали, и ее замутило. — Но великолепие и ослепительная простота вот в чем, — сказал он, улыбаясь Джеки почтительно, как профессионал профессионалу. — Все эти данные могут храниться на почти микроскопическом чипе, который сейчас используется сугубо ради безопасности. Но что, если посредством его мы будем отслеживать и местонахождение, и учебные показатели? Что, если на нем хранится все? — Не бином Ньютона, — отметила Джеки. — Надеюсь, родители тоже так решат. Семьям участников мы предоставляем постоянный доступ ко всему — местонахождению, оценкам, посещаемости. И хранится все это не в смартфоне, который ребенок может потерять. Все хранится в облаке и в самом ребенке — не теряется ничего и никогда. — Само совершенство, — сказала Джеки. — Надеюсь, — сказал Фрэнсис, вперив взгляд в носки ботинок, прячась за завесой ложной скромности; Мэй эту манеру наблюдала не раз. — И, как вам известно, — прибавил он, повернувшись к Мэй и обращаясь к ее зрителям, — в последнее время в «Сфере» много говорят о Полноте, и хотя даже мы, сфероиды, пока не понимаем, что это означает, у меня есть подозрение, что примерно такова Полнота и есть. Взаимосвязанность услуг и программ, которые друг от друга отделяет какой-то дюйм. Мы следим за безопасностью детей, мы следим за их успеваемостью. Мы просто переплетаем эти две нити — и наконец познаем ребенка целиком. Это и есть простота — а также, если позволите, полнота. Мэй стояла посреди западного района кампуса, сама прекрасно понимая, что канителится, поджидая Энни. На часах 13:44, гораздо позже, чем предполагалось, и Мэй уже заподозрила, что ее пропустила. В два часа назначено у доктора Вильялобос, и это может затянуться, та ведь предупредила, что дело относительно серьезное — хотя и не в медицинском смысле, заверила она. Но мысли об Энни и докторе Вильялобос вытеснял Фрэнсис, вдруг опять, как это ни абсурдно, привлекательный. Мэй понимала, что с ней сыграли простой фокус. Фрэнсис тощ, мышечный тонус равен нулю, слабое зрение, ярко выраженное преждевременное семяизвержение, но лишь потому, что в глазах Джеки читалась похоть, Мэй снова хотела остаться с Фрэнсисом наедине. Привести его к себе ночью. Это какой-то бред. Надо прочистить голову. Самое время, пожалуй, показать и обсудить новую скульптуру. — Так, вот на это стоит посмотреть, — сказала Мэй. — Перед нами произведение известного китайского скульптора, у которого нередко случались конфликты с властями на родине. — В эту минуту Мэй, впрочем, не припоминала, как этого скульптора зовут. — И кстати, я хочу поблагодарить всех, кто послал грустные смайлики китайскому правительству в знак протеста против гонений на скульптора и ограничения интернет-свобод. Только из США мы направили более ста восьмидесяти миллионов грустных смайликов, и можно не сомневаться, что это подействует на китайский режим. Мэй так и не вспомнила имени скульптора и предчувствовала, что это упущение вот-вот заметят. На запястье прилетело: «Имя-то назови?» И сообщили имя. Она уставила объектив на скульптуру, и сфероиды, стоявшие на линии съемки, шагнули прочь. — Нет-нет, стойте так, — сказала Мэй. — В самый раз, так понятнее размеры. Стойте, — сказала она, и они вернулись к скульптуре, подле которой смотрелись карликами. Скульптура была четырнадцати футов высотой, из тонкого, совершенно прозрачного плексигласа. Раньше автор работал концептуально, однако на сей раз безусловно выступил предметно: гигантская, с автомобиль, рука тянулась из большого прямоугольника — или, может, навылет; зрители обычно трактовали прямоугольник как монитор. Скульптура называлась «Пробиться насквозь ради блага человечества», и критики не замедлили отметить ее серьезность, для типичной манеры скульптора аномальную, — обыкновенно он высказывался в мрачном сардоническом ключе, насмехаясь над пробуждением Китая и его самодовольством, сопряженным с этим новым рождением. — Эта скульптура пробивает сфероидов до печенок, — сказала Мэй. — Говорят, кое-кто от нее плакал. Как видите, многие любят тут фотографироваться. Она видела, как сфероиды позируют перед гигантской ладонью, будто она тянется лично к ним, вот-вот подхватит их и вознесет. Мэй надумала взять интервью у двоих зрителей, что стояли подле плексигласовых пальцев. — Ты кто? — Джино. Я из «Эпохи Машин». — Что для тебя означает эта скульптура? — Ну, я не специалист, но, по-моему, тут все вполне очевидно. Он пытается сказать, что нам нужны новые способы обращаться к людям через экран, нет? Мэй кивала — такой смысл ясно считывался всеми, — но полагала, что можно и проговорить все это на камеру для тех, кто меньше смыслит в интерпретации искусства. Попытки связаться со скульптором после открытия не увенчались успехом. Бейли, заказавший скульптуру, заявил, что не прикладывал руку («Сами знаете, как у меня обстоят дела с каламбурами», — прибавил он) ни к выбору тематики, ни к исполнению. Результат восхитил его, Бейли мечтал зазвать скульптора в кампус, устроить дискуссию, однако художник отвечал, что не имеет возможности приехать лично и даже телеконференция для него нереальна. Пусть скульптура говорит сама за себя, сказал он. Мэй повернулась к спутнице Джино: — А ты кто? — Ринку. Тоже из «Эпохи Машин». — Ты согласна с Джино?