I Игнациус проковылял по кирпичной дорожке к дому, мучительно преодолел ступеньки и позвонил. Один стебель засохшего банана давно издох и теперь окоченело распростерся на капоте «плимута». – Игнациус, Туся, – вскричала миссис Райлли, открыв дверь. – Что с тобой? Ты как при смерти. – Мой клапан захлопнулся в трамвае. – Боже-сусе, заходи скорей в тепло. Игнациус с несчастным видом прошаркал в кухню и плюхнулся на стул. – Инспектор отдела кадров в этой страховой компании отнесся ко мне весьма оскорбительно. – Тебе не дали работу? – Разумеется, мне не дали работу. – Что случилось? – Я бы предпочел не обсуждать. – А в другие места ты ходил? – Очевидно, что нет. Неужели состояние, в котором я пребываю, адекватно воздействует на потенциальных работодателей? Мне хватило здравого смысла вернуться домой как можно скорее. – Ну не грусти, Туся, не грусти. – «Грустить»? Боюсь, я никогда не «грущу». – Не будь таким гадким. Тебе дадут славную работу. Ты же только несколько дней по улицам ходишь, – сказала мать и посмотрела на него. – Игнациус, а когда ты с инспектором разговаривал, ты эту шапочку снимал? – Ну разумеется, нет. Контора отапливалась недолжным образом. Понятия не имею, как работникам компании удается остаться в живых после пребывания в такой стуже каждый день. К тому же там висят эти флуоресцентные трубки, поджаривающие им мозги и лишающие зрения. Мне все весьма не понравилось. Я пытался объяснить всю неполноценность этого заведения инспектору отдела кадров, но он казался довольно безразличным. И вообще был настроен весьма враждебно. – Игнациус испустил чудовищную отрыжку. – Тем не менее я же говорил вам, что так все и выйдет. Я – анахронизм. Люди это осознают и презирают меня. – Хосподи-сусе, Туся, да держи ж ты хвост пистолетом. – «Держать хвост пистолетом»? – свирепо переспросил Игнациус. – Кто удобрял ваш разум этим неестественным мусором? – Мистер Манкузо. – О мой бог! Мне следовало догадаться. Он что – сам может служить примером того, как «держать хвост пистолетом»? – Послушал бы ты все, что с бедняжечкой в жизни приключилось. Слышал бы, как сержант у него на учаске старается… – Довольно! – Игнациус заткнул одно ухо и грохнул кулаком по столу. – Я не желаю слышать больше ни единого слова об этом субъекте. На протяжении столетий бесчисленные манкузо этого мира развязывали войны и разносили болезни. И вот дух такого пагубного субъекта поселяется у меня в доме. Да он стал вашим Свенгали![16] – Игнациус, возьми себя в руки. – Я отказываюсь «держать хвост пистолетом». От оптимизма меня тошнит. Это извращение. Со времен грехопадения должный удел человека во вселенной – удел страданий. – А я вот не страдаю. – Страдаете. – Нет, не страдаю. – Нет, страдаете. – Игнациус, я не страдаю. Если б я страдала, я б тебе так и сказала. – Если бы я, находясь в состоянии интоксикации, разгромил чужую частную собственность, тем самым швырнув собственное дитя на растерзание волкам, я бил бы себя кулаками в грудь и вопил. Я бы каялся, пока не сбил в кровь колени. Кстати, какую епитимью наложил на вас священнослужитель за ваши прегрешения? – Три «Славься-Марии» и «Отче-Наш». – И это всё? – возопил Игнациус. – А вы сообщили ему, что наделали, прервав критически сущностную работу изрядного великолепия? – Я сходила к исповеди, Игнациус. Сказала отцу про все. Он говорит: «Не похоже, чтоб вы тут виноваты были, милочка. Похоже, вас просто немного на мокрой улице занесло». Поэтому я ему и про тебя сказала. Я говорю: «А мальчик мой грит, что это я не даю ему писать в тетрадках. Он этот рассказ уже почти пять лет пишет». А отец говорит: «Вот как? Ну, мне кажется, это не столь важно. Скажите ему, хватит дома сидеть, пускай на работу идет». – Неудивительно, что я не могу поддерживать Церковь, – проревел Игнациус. – Да вас следовало бичевать прямо в исповедальне. – А завтра, Игнациус, ты пойдешь попробывать в каком-нибудь другом месте. В городе целая куча работы. Я тут с мисс Мари-Луизой разговаривала, старушка эта, которая у немца торгует. Так у нее брат-инвалид, с наушником ходит. Ну глуховатый вроде, понимаешь? Так он себе хорошей работой устроился, на заводе «Доброй Воли»[17]. – Возможно, мне следует попытать судьбу там. – Игнациус! Они ж только слепых туда берут, да дурачков всяких – веники вязать. – Я убежден, что эти люди окажутся приятными сотрудниками. – Давай в дневной газете поглядим. Может, там славная работка найдется. – Если я должен вообще завтра выходить, то уж не собираюсь покидать дом в столь ранний час. Все время, пребывая сегодня в центре города, я ощущал себя дезориентированным. – Так ты ж и вышел-то после обеда. – И тем не менее я не функционировал должным образом. Ночью мне пришлось пережить несколько плохих снов. Я пробудился избитым и бормоча. – Вот, послушай-ка сюда. Я это пробъявленье в газете кажный день вижу, – сказала миссис Райлли, поднеся газету к самому носу. – «Опрятный, грудолюбивый мужчина…» – «Трудо-любивый». – «Опрятный, трудолюбивый мужчина, надежный, покойного склада…» – «Спокойного склада». Дайте сюда, – рявкнул Игнациус, выхватывая у матери газету. – Прискорбно, что вы так и не смогли завершить свое образование. – Папуля очень бедствовал. – Я вас умоляю! В данный момент я не вынесу прослушивания этой мрачной истории еще раз. «Опрятный, трудолюбивый мужчина, надежный, спокойного склада». Боже милостивый! Что же это за чудовище им требуется. Боюсь, я никогда не смогу работать на концерн с подобным мировоззрением. – Ты ж до конца дочитай, Туся. – «Конторская работа. 25–35 лет. Заявления принимаются в «Штаны Леви», угол Индустриально-Канальной и Речной, между 8 и 9 часами ежедневно». Что ж, это не подойдет. Я никогда не смогу там появиться до девяти утра. – Туся, если же ты работать пойдешь, так надо ж раненько подыматься. – Нет, мамаша. – Игнациус швырнул газету на духовку. – Я слишком высоко установил прицельную планку. Мне нипочем не пережить подобного типа работы. Я подозреваю, что нечто вроде маршрута доставки газет окажется довольно приемлемым. – Игнациус, стыдно такому большому мальчику пендали крутить да газеты развозить. – Вероятно, вы сможете транспортировать меня в машине, а я буду разбрасывать газеты из заднего окна. – Слушай меня, мальчик мой, – рассердилась миссис Райлли. – Завтра же пойдешь и чего-нибудь попробуешь. Я тут не шутки шучу. Первым делом сходишь вот по этому вот пробъявленью. Ты мне голову морочишь, Игнациус. Я тебя знаю. – Хо-хмм, – зевнул Игнациус, являя на свет вялый розовый язык. – «Штаны Леви» на слух воспринимается так же плохо, если не хуже, чем наименования иных организаций, с которыми я вступал в контакт. Очевидно, я уже начинаю скрести по дну рынка наемного труда. – Ты погоди, Туся. Ты хорошо добьешься. – О боже мой! II У патрульного Манкузо появилась хорошая мысль, которую подсказал ему не кто иной, как Игнациус Райлли. Патрульный давеча телефонировал им домой осведомиться у миссис Райлли, когда та сможет пойти в кегельбан с ним и его тетушкой. Однако трубку снял Игнациус и завопил: – Прекратите досаждать нам, олигофрен. Если б у вас имелась хоть толика разума, вы бы разнюхивали в притонах, подобных «Ночи утех», где мою возлюбленную матушку и меня унизили и ограбили. Я, к несчастью, пал жертвой порочной, растленной проститутки, явно нанятой этим баром. В довершение ко всему его владелица – нацистка. Нам едва удалось сохранить свои жизни. Ступайте расследовать эту банду и оставьте нас в покое, разрушитель чужих домов. В этот момент миссис Райлли удалось вырвать трубку из рук сына. Сержант обрадуется, узнав про такой притон. Рассчитывая на благодарность с занесением за полученный донос, патрульный Манкузо прочистил горло и вытянулся перед сержантом: – У меня есть верные сведения о месте, где нанимают проституток.