– Тоб! Тоб, ты жив? – Крестьянский отпрыск раздвинул руки, посмотрел вперед. Перед ним так же виднелись копыта, но шерсть выше них была уже другого окраса. – Да! – ответил он, надеясь, что опасные ноги не станут приближаться. – Зэу, Даффа! – Будь здесь! – крикнул ему мужчина откуда-то сверху, и копыта наконец сдвинулись в сторону от Тоба. Напуганный юноша пробурчал невнятные слова согласия, которые рыцарь, скорее всего, не услышал, ускакав вслед за леди, и пролежал еще пару минут. Страх понемногу отступал, и Тоб осмелился сначала убрать руки от головы, а после и подняться. Когда он уперся ладонями в землю, то с трудом сдержался, чтобы не заплакать, – кожа на руках была ободрана во время падения, крестьянский отпрыск чувствовал боль, но еще больше – обиду. Прилично досталось и ноге – новые штаны оказались порваны, от нескольких камушков, которые неудачно подвернулись на пути конечности, остались царапины и ссадина, из-за неудобного положения тела у теплой рубахи, красивой, с тесьмой – такой дорогой вещи у Тоба еще никогда не было, – порвался рукав. Обиженный несправедливостью мира и морщащийся, ученик лекарей все же, пока никого не было, быстро и тихо всплакнул. В голове Тоба вертелись мысли о том, что Зэуран учил его держать удар, что бы ни происходило, и все время высмеивал юношу, когда тот был готов сдаться, просил пощады на тренировках, обижался или боялся. Но в этот раз сдержать слезы не получилось. Утерев щеки и заплаканные глаза грязными руками, от чего на лице остались серо-коричневые полосы, юноша осмотрелся. Он еще жалел себя и одежду, а когда ему захотелось пожаловаться на кару свыше и проклятие Богов, приведшие к такому результату, никого рядом по-прежнему не было. Рыцарь слишком долго, по мнению ученика лекарей, догонял Даффу и спасал ее. Быть может, что-то случилось? Может, им нужна помощь? Юноша поспешил в ту сторону, куда, скорее всего, унеслись глупые лошади. Он не видел, как они скакали, но иного пути, кроме поля, у животных не было. Не в землю же они провалились? В порванный рукав задувал ветер, коленка болела при каждом сгибании и выпрямлении, руки неприятно зудели, если Тоб сжимал их в кулаки, а глаза юноши щипало. О просьбе сира оставаться на месте ученик лекарей вспомнил, когда прошел уже треть поля. Спутников не было видно, ни лошадей, ни людей, ничего. Волнение лишь усиливалось с каждым шагом. Теплая одежда, большая часть украденных денег, посуда, припасы, карта – все это хранилось у сира и в седельных сумках. Немного монет, на случай опасности и нападения врагов, были вшиты в одежды леди Старскай и спрятаны в сапоге у Тоба, юноше на хранение досталась меньшая часть. Если же теперь мужчина и женщина потеряются, сын крестьянина лишится всего – и друзей, и будущей награды, и обещанной должности, и, скорее всего, жизни, ведь самостоятельно выбраться к деревням и тем более к городу он не сумеет. Кроме того, он уже сбежал с острова и увел больных, а значит, те лекари и мудрецы из Цитадели не захотят иметь с ним ничего общего. А могут еще и обвинить во всяком, и… И отправить к палачам! А что, если этот побег был заранее спланирован рыцарем? Заставить кричать Даффу он не мог, но мог знать, чем ее расстроить. Догадаться. Всякие сиры ее постоянно волновали, это понимал и Тоб, хоть, по словам рыцарей, он умом не отличался. А когда все так удачно сложилось, решил, что нечего больше, когда женщина привыкла к нему, водить с собой обузу-Тоба, и поспешил избавиться. Даже убивать не пришлось – уж Зэуран точно знал, что выжить в страшном лесу с бесконечными полями вокруг, где нет ни одной деревеньки, у неприспособленного глупого беглеца с острова шансов нет. Юноша не умел охотиться, почти все его оружие, кроме ножа и пращи, было привязано к седлу, а попасть в кролика или птицу камнем так ловко, чтобы добыть себе пропитание… Нет, этого Тоб точно не сумеет. Также он плохо разводил костер, особенно если было сыро и влажно. Он не умел нормально потрошить зверье, не знал, как свежевать добычу, не умел коптить мясо так, чтобы хватило на следующие дни и ничего не пропало. Ученик лекарей знал, какие шишки и ягоды можно есть, какие коренья и орехи полезны, а какие опасны, и вполне мог бы пережить день-два на подножном корме и диких фруктах – он ведь с самого детства вместе с соседскими приятелями объедал леса вокруг деревни, так как еды вечно не хватало. Даже учил этим премудростям рыцаря, но долго ли он смог бы протянуть в гордом одиночестве, когда стемнеет, похолодает и явятся дикие звери, голодные, свирепые и жаждущие сожрать на ужин сына крестьянина? Почти безоружный, он не сумеет противостоять опасностям, которые подстерегают за каждым камнем и деревом. В том, что зверье пожелает отведать именно его плоти, у юноши не было никаких сомнений. Крестьянский сын шел по полю, падал, обдирал ногу еще больше, вставал и снова шел. К тому моменту, как он поднялся на небольшой холм, располагавшийся почти в середине, солнце уже начало стремительно уходить за горизонт, свет едва проникал между стволов деревьев – на западе стоял густой лес. Становилось холоднее, и юноша думал, что вскоре наступят такие холода, что он замерзнет насмерть и к утру звери найдут его окоченевшее тело. А может, оно станет куском льда – там, где жил Тоб, снегов никогда не шло, но он слышал про них и жуткие морозы. Силы оставили юношу на этом холме в один миг. Быть может, он и смог бы идти дальше, не будь ему так страшно и обидно за свою судьбу. Тоб жалел себя; он уверовал, что это его последний день, и уселся рядом с толстоствольным деревом, которое росло с краю возвышения, прислонился к нему спиной и притянул ноги к груди, чтобы было теплее. Сидеть на сырой земле холодно, но вставать и идти куда-то казалось еще более глупым вариантом. Тоб тихо вспоминал молитвы, которым когда-то его обучили родители, путал некоторые слова, пока тихо бурчал их, и иногда громко и прерывисто вздыхал. Он думал, что уже, наверное, покинул мир, когда поднял голову и увидел приближающееся к нему пятно света. Ученик лекарей даже поднялся на ноги и потер глаза. Постепенно пятно начало превращаться в силуэт удивительного существа – человека до половины, а от пояса вниз оно переходило в тело крупного животного. Поднятая рука гостя светилась, и свечение это расползалось вокруг. Понемногу, по мере приближения, юноша смог понять, что это всадник, а не неизведанное волшебное создание, но свечение никуда не делось. Сын крестьянина зачарованно смотрел, как некто, скорее всего спаситель, приближается. В землях, где он жил, мало кто верил в подобные легенды, они пришли откуда-то с севера, но странники, если останавливались в деревеньке, рассказывали детям о всаднике по имени Дневной Свет, или, как его еще называли, Приносящем Тепло. Тоб помнил, как, будучи маленьким ребенком, просил рассказать о герое еще и еще. Его родители не одобряли веры в чужие сказки и говорили, что надо работать в поле и выгонять скотину на луга вместо того, чтобы просиживать штаны у крыльца старосты, который, старый дурак, позволял у себя останавливаться кому ни попадя. Но иногда Тоб убегал с работ и приходил послушать. Дневной Свет когда-то давно был рыцарем, одним из первых. А может, именно с него и зародилось рыцарство. В те времена он служил Старскаю, внуку или внуку сына Первого из Рода. Постоянные войны лишили правителя возможности помогать простым людям, и потому он решил, что для этой миссии требуется особый человек. Настоящий герой, который согласится сменить свою обычную и интересную жизнь на бесконечные скитания и ответственность за весь мир. Тогда еще человек, имени которого никто не помнил, молодой и самоуверенный, согласился. Храбрец принес клятву Старскаю, и потомок Первого из Рода пожертвовал ему часть своей силы. Доблестный рыцарь справлялся со своими поручениями ровно до тех пор, пока не повстречал сестру потомка Первого из Холдбистов, женщину, представившуюся ему изгнанницей и очаровавшую жаждущего спасать всех и каждого мужчину. Дневной Свет полюбил деву всем сердцем, и, когда она решила увлечь его за собой на север, пообещав там стать его женой и обеспечить счастливую совместную жизнь, сир отправился за возлюбленной, не испытывая ни малейшего сомнения. Народ перестал волновать его, как и клятва. Никакой счастливой жизни не случилось – прекрасная леди, как только родился сын, которому посчастливилось обладать даром Старская, передавшимся от отца-сира, отдала героя на растерзание подданным, но после, передумав, возможно, из-за каких-то чувств, отправила того в темницу. Сын с даром врага должен был помочь в войне – в этом она призналась плененному мужу, – и это единственное, что она на самом деле желала получить от Дневного Света. – Никакой любви, никакого счастья, никакой семьи! – жестоко смеялась дева над отцом своего отпрыска – будущего великого воина. – Рыцарь, пошедший против клятвы, смешон и бездарен. Муж, не вовремя вспоминающий о предназначении, лежа в постели, глуп и бесполезен. Ты не годен ни на что, жалок и сломлен. Ты будешь гнить здесь до тех пор, пока я не пожелаю с тобой развлечься! Дневной Свет поверил в слова своей возлюбленной. Быть может, если бы их произнесла любая другая женщина, он бы не чувствовал такого опустошения в душе. Но это говорила мать его сына. Та, которая более года звалась любимой и возлежала с ним, та, которую он держал за руку перед алтарем – местом памяти Первых – и чье имя считал слаще меда. За годы служения Старскаю его не смогла сломить ни одна беда, ни один враг, ни одна потеря, но это сумела сделать хрупкая на вид и жестокая внутри словно лед леди севера. Долгие сезоны Дневной Свет просидел в заточении, затем миновали и годы. Его сын подрос и окреп, всего один раз, через решетки, леди показала отцу его отпрыска. Она не стала вдруг добра и мила, не пожалела супруга, не сняла с него кандалы и не позволила прикоснуться к чаду. Холодная женщина привела к мужу дитя с единственной целью. – Дай благословение свое сыну. Его ждут великие свершения, и предстоит ему стать тем самым переломным моментом в войне, камнем преткновения, невидимым пером, легким и незаметным для неосведомленных, но тем, что сможет склонить весы в нашу сторону. Благослови его. Дневной Свет не желал благословлять на грехи отпрыска, и тогда леди сказала: – Неужто желаешь ты смерти единственному своему сыну? Тому, что стал твоим наследием и продолжением? Неужто ты готов пожертвовать своим чадом ради крупиц гордости и чести? Ни один мужчина, ставший отцом, не должен думать прежде всего о себе. Тогда Дневной Свет устыдился и дал благословение, а вместе с ним и передал почти все дарованные Старскаем силы отпрыску, чтобы защитить его от гибели и страданий. С тех пор в Ферстленде, по крайней мере в северной его части, воцарился мрак. Пятнадцать лет шли войны, сражение за сражением, смерть за смертью, пока наконец правителя Старскаев не смогли уничтожить. Его дети были еще совсем малы, дар контролировал их, а не они его, и вскоре Холдбисты, сумевшие одолеть и подмять под себя Глейгримов и Флеймов, прибрали бы к рукам и владения Старскаев. Разумеется, жестокие правители с севера не стали бы жалеть детей и оставлять в живых будущих врагов. Слухи о происходящем дошли до Дневного Света, и замученный, уставший обвинять себя во всех существующих грехах и обрушившихся на земли бедствиях рыцарь наконец поднялся с колен. Он не смог уберечь правителя, которому приносил клятву верности и которого предал, поддавшись искушению, но мог спасти его детей. Собрав остатки силы, он воззвал к солнцу, теперь извечно скрывающемуся за тучами, и оно подчинилось его воле. Впитав теплоту и свет, рыцарь почувствовал, что вновь крепнет. Когда Дневной Свет выбрался из подвалов и смог разогнать тучи, он схватил факел, поднял его и взмолился луне, прося даровать ему часть ее света, чтобы он сумел помочь людям вновь поверить в добро, и его мольбы были услышаны. Рыцарь, тут же прозванный Дневным Светом, излучающий тепло, и его факел, освещающий мир вокруг, вернули в души людей надежду. Подданные Холдбистов, не желавшие сражаться, плененные лорды Глейгрим и Флейм, все они отправились следом за рыцарем, по крупицам собирая новые войска, чтобы свергнуть сына и леди-жену спасителя. О войне и страданиях детям не рассказывали, обычно сказители предпочитали коротко объяснять, что Дневной Свет добрался до леди, встал на защиту детей правителя, был вынужден сразиться с собственным сыном и убить его. Заканчивалась история всегда тем, что первый рыцарь оставался жив и продолжал миссию, для которой его выбрал Старскай. И по сей день он разъезжает по Ферстленду и светится в темноте. С тех пор рыцари, наученные опытом своего предшественника, стали приносить обет и отказываться от жен и детей. Это делали те, кто видел, что натворил Дневной Свет, и следующие поколения, которым рассказывали легенду. Со временем это лишь закрепилось и стало традицией. – Не могу поверить, – Тоб прикрыл рукой рот. – Неужели? Дневной Свет, я не думал… Нет, слышал и верил, но давненько. Да-да, верил, что ты спасаешь, но разве ж таких, как я? Но прославленный бессмертный всадник почему-то заговорил голосом Зэурана и постепенно стал приобретать его же черты лица. – Тоб! Тоб, ты в порядке? Лошадь, которая поначалу показалась юноше огромной, вдруг разделилась на две, а массивный человек с факелом – на мужчину и женщину. Даффа и Зэуран! Не может быть… Они все же не бросили ученика лекарей! Тоб был счастлив и в почти спустившихся сумерках побежал им навстречу. – Я же велел тебе оставаться на месте! Болван! Ничего толком сделать как следует не можешь? – Юноша остановился перед лошадьми и отпрянул, когда злой рыцарь спрыгнул на землю. – Почему ты не послушал меня? Мы обыскались! Я думал, что ты… Болван. – А я думал, что вы потерялись или случилось чего. Я знал, что надо идти туда, – юноша неопределенно махнул рукой себе за спину, – но там вас не оказалось, и я устал… И стало очень холодно… И я думал, что вы меня бросили и больше никогда не придете! – Да куда уж там, бросили… Бросил бы, если б знал, что проку от тебя нет. Но Даффа бы мне голову откусила ночью, если бы мы тебя оставили. Да и привык я к тебе, имена, быть может, ты запомнишь. И драться научишься, хоть прок какой будет. Женщина свесилась с лошади, и Тоб поспешил к ней, чтобы помочь слезть. Она, опустившись на землю, погладила его по голове и удивленно спросила: – Тоб, ты не видел моих покоев? Здесь холодно, мой брат знает, что я мерзну, и камин надобно хорошенько растапливать. – Она взяла его за руку: – У тебя ледяные руки! Пойдем со мной, там будет тепло. Нам подадут горячего вина. Ты согреешься, Тоб, негоже защитнику королевской сестры мерзнуть на ветру! Но где же главные врата? Почему все переделали? Этот сад мне не по нраву, я скажу, чтобы вернули, как было! Переубеждать Даффу-Авит не было никакого толку. Она часто, подустав, забывала, где находится, и дурные события последних полутора десятков лет стирались из ее памяти. Женщина впадала в детство и была уверена, что живет в замке или направляется в него. Скорее всего, таким образом Боги оберегали ее и защищали от недобрых мыслей. Лишь когда душевнобольная леди уснула, Тоб с Зэураном смогли нормально поговорить у костра. – Почему ты решил, что я брошу тебя? Ты, разумеется, тот еще помощничек, да и трус к тому же – я вижу, опять, как девка маловозрастная, сопли распускал, вон глаза опухшие и краснющие… – Ничего я не девка. Это… – Да-да, все пепел и песок виноваты. Но привык я к тебе. Ты помогаешь нам, и Авит без тебя не хочет никуда идти. К тому же ты не думай, что я слова держать не могу, я не просто так рыцарем звался – я обещал, что помогу с должностью, и я помогу. А ты не слушаешь меня, как всегда. – Я подумал, что ты не хочешь мне состояние свое отдавать. Те четыре сотни и еще больше, как ты говорил. Ведь теперь можешь вернуться и сам же монеты забрать. У себя оставить, на житье хорошее. И героем же стать, сам один, без меня! И богачом! – Нет, – коротко и непонятно на что именно ответил Зэуран. – Я знаю, что убивать можно и за пару золотых. Я б не стал и не сумел бы, а другие так делают. – Убивают за медные монеты или за пару сапог, Тоб. А бывает, что и за грубое слово. – Это-то да. Значится, за целую кучу золота точно. Я подумал, ты передумал делиться и… – Не переживай, из-за золота мы с тобой не поссоримся, – Зэу вздохнул и пнул лежащую под ногами то ли шишку, то ли кусок ветки – ученик лекарей рассмотреть не успел. Рыцарь вдруг заговорил быстро-быстро, чтобы его не перебивали: – Нет у меня его. Ни монеты. Ни золотых, ни серебра, ни даже медяков. Все, что было при мне, забрали, когда отправляли на остров, а все, что я нажил, давным-давно, стоило мне пропасть из Санфелла, украли. Растаскали, думаю, в первые же пару дней. Те же, кто меня заточил в Пристанище. Тоб поднялся на ноги. Он, широко открыв глаза, смотрел на рыцаря и молчал. Юноша не мог поверить, что тот мог так поступить с другом. – Ты обманул меня? – прошептал юноша. – Да. – Ты обманул меня… – Да, Тоб, я хотел, чтобы ты помог мне выбраться, а потом ты продолжил помогать… А после мне стало стыдно признаваться, и я не хотел ссориться с тобой. – Ты обманул меня! Ты лгал! Ты мне лгал! – закричал Тоб. Его вопли разбудили Авит, она сонно потянулась, и сын крестьянина схватил ее за руку, чтобы поднять. – Ты плохой и злой врун! Я рискнул всем, чтобы… А ты… Врун! Даффа, этот человек обманывал нас! Мы уходим от него! Арло Чувство вины и страх попеременно брали верх над Арло Флеймом. Во время каждого вздоха вместе с воздухом в него проникало отчаяние, а с каждым выдохом надежда на благоприятный исход выветривалась. Мужчина с трудом перебарывал желание спрашивать разрешение на то, чтобы моргать, говорить или думать. Винсент, почти не шевелясь, если не считать размеренного дыхания, лежал с ним рядом в одной телеге. Некогда дорогая рубаха северянина, оказавшаяся достаточно крепкой, чтобы до сих пор прикрывать большую часть тела, покрывшаяся бурыми пятнами, задралась. Старый след от встречи с безумным исследователем обнажился, но он не шел ни в какое сравнение с тем, что пришлось пережить юноше совсем недавно. А вместе с ним и Арло. Пленникам перестали завязывать глаза где-то в середине пути, – может, посчитали, что они не поймут, где находятся, а может, что не сумеют быстро передвигаться, чтобы сбежать, и Флейм очень жалел об этом. Он мог видеть, что стало с новым приятелем. Не хотел смотреть, но и заставить себя отвернуться никак не получалось. Взгляд постоянно возвращался к изуродованному лорду, и от этого становилось лишь хуже. Раз за разом он только и делал, что боролся с собой – мучение, пытка, взращивающая отвращение к самому себе. Арло никогда не думал о себе как о герое, может, только в совсем юные годы, но теперь окончательно потерял веру. Он забыл о своей человечности, даже о ней.