ПРОЛОГ В этот раз сознание возвращалось тяжело, боль накатывала вперемежку с состояниями невыносимого страха и паники, видениями ужасных контуров и теней, надвигающихся из темноты. Вместе с тем какая-то часть моего сознания настойчиво пробиралась наружу, отметая эмоции в сторону, заполняя голову вопросами: «Что со мной?», «Что случилось?». С трудом сознание вернулось, и, успокоенный, я открыл глаза. Надо мной, склонившись и прикрыв глаза, стояла незнакомая немолодая, но еще сильная и статная женщина лет пятидесяти. Ее черные, с заметной проседью волосы были убраны под темный платок, завязанный узлом сзади, на шее. «Так моя бабушка завязывала», — мелькнуло в голове, и губы растянулись в глупую улыбку. Ее руки катали что-то по моему лбу, глаза были прикрыты, а губы сосредоточенно шептали слова, смысл которых начал медленно доходить до меня: Ты лети, лети, черный ворон, Да за далекие поля, за темные леса. Лети в ночь темную, ночь непроглядную, в царство Чернобогово, Найди там, черный ворон, душу неприкаянную, душу нестылую, Проси, ворон, душу неприкаянную сыскать нашего Богданчика, Вернуть нашего Богданчика. Обещай, черный ворон, от меня плату великую за службу тяжкую, Обещай, черный ворон, душе неприкаянной да не темну ночь, Но светлый день. Внезапно она замолчала, открыла глаза, и они черными колодцами вобрали меня в себя, перед глазами закружилось, и я в который раз провалился в небытие. Глава 1 О ТОМ, КАК НИКТО НЕ ХОТЕЛ УМИРАТЬ — Привет, Костя, слушай, у меня несколько последних дней подряд голова болит временами. Сильная боль — иногда несколько секунд, иногда несколько минут, потом само проходит. Может, подскажешь, какие таблетки попить? — Привет, Володя. Когда тебя сегодня можно оторвать часа на полтора? — Сегодня полная за… грузка, ты бы мне сказал по-быстрому пару названий, я бы по дороге взял, а на следующей неделе бы встретились. Или хочешь, я к тебе вечером, после восьми, домой заскочу? — Давай, чтоб я не матерился, ты мне не будешь давать советов. И не начинай мне своих «сегодня не могу». Отвечай на поставленный вопрос. — Костик, ты, главное, не нервничай. Если ты так жаждешь меня увидеть, давай тогда в обед увидимся. А пока скажи: что мне в аптеке покупать? — Подожди минутку, не клади трубу… Алло, Володя, слышишь меня? — А куда я денусь, если ты орешь так, что тебя без телефона слышно! — Ровно в тринадцать ноль-ноль чтобы ты был в нашей больнице, в кабинете компьютерной томографии. Спросишь Аллу Викторовну, скажешь, что от меня. И не опаздывай: люди на обед не пойдут, тебя ждать будут. Все, там увидимся. — Алло… «Ну вот, поговорили, а какие таблетки брать, так и не сказал, чудо нерусское. Зачем я жене обещал, что ему позвоню? В любой аптеке посоветуют, что от головной боли брать, — теперь придется день разрывать, в больницу ехать. А там попадешь к ним в лапы — так просто не вырвешься». …— Проходите, Владимир Васильевич, присаживайтесь. Мы тут с Константином Ароновичем как раз результаты вашей томограммы просматриваем. А вы меня не помните, Владимир Васильевич? — Да я вроде у вас первый раз, Игорь Владимирович, — имя ваше на двери, на табличке прочел. — Да, не снятся вам по ночам ваши жертвы, Владимир Васильевич. А я — одна из них. — Игорек, ты ли это? Извини, не признал сразу. Ты же с нами только один раз на страйкбол ездил, да и рожу тогда разрисовал точно как юсовский рейнджер на плакатах. Попробуй тебя узнай в белом халате да с белым лицом. Костик, ты чего нас собрал? Решил на троих среди бела дня сообразить? — Нет, Костя действительно пришел обсудить со мной твои снимки. — Так там что, проблемы какие-то? — Можно и так сказать… Володя, у тебя злокачественная опухоль, в очень плохом месте. Неоперабельная. Таких операций никто не делает. Мне очень жаль. — …Сколько у меня есть времени? — Трудно сказать, Володя. Тут многое зависит от тебя. Общее правило таково: чем раньше подсядешь на болеутоляющие препараты, особенно морфий, тем раньше уйдешь. Пока всех дел не доделал, терпи. Боль замедляет развитие болезни. В худшем случае у тебя месяц, в лучшем — три. — Да, веселые вы ребята… Костя, Любке ничего не говори, я сам все скажу. — Володя, ты же знаешь: я не умею врать. — Так никто тебя врать не заставляет, правдивый ты наш, скажешь ей — я сам все расскажу. — Володя, так она подумает невесть что. — Костя, ты сам понял, что сказал? Ты сначала придумай что-то похуже этого, а потом волнуйся о том, что она себе надумает. Отключи телефоны до вечера, и вопрос решится сам собой. Ладно, ребята, времени мало — дел много, побегу я. — Володя, стой. — Ну, чего тебе еще, Костя? — Я знаю, ты любишь водить сам, но возьми себе шофера на это время. В любой момент возможны кратковременные обмороки. — Гуд. Вечером того же дня — Я всегда знала, что ты обманщик, Володя. Опять ты меня обманул… — О чем ты, Люба? Просто я не мог сразу тебе сказать, мне нужно было пару часов… — Да я не о том, Володя, — я все поняла, когда и Костику, и тебе дозвониться не смогла. А может, и еще раньше. Утром, когда ты от боли скривился, игла холодная в сердце вошла — так и сидит, не выходит. Не о том я. Обещал ты мне, Володя, тридцать три года назад, что мы с тобой в один день умрем. Задурил голову бедной девочке, а слова не сдержал… — Я верил, что так будет, Люба. Прости. — «Прости» — это все, что ты скажешь, Волчонок, да? Ты помнишь, сколько было моей бабке, когда ее хоронили? — Восемьдесят девять? — Девяносто один, родной. А мне пятьдесят один. Делай что-то, Володя, так не пойдет. Ты помрешь себе, а мне сорок лет одной жить? — Я буду делать, Люба, все будет хорошо, родная. — Врешь ты все, Волчонок, ни хрена ты не сделаешь. — Обними меня, маленькая, все будет хорошо, ты же знаешь, я придумаю что-нибудь… — Это ты, конечно, придумаешь — тут у тебя фантазия богатая… Ладно, с дохлого волка хоть шерсти клок… Иди ко мне, Волчонок. Пока еще ты живой. * * * Когда в следующий раз мои глаза открылись, в комнате царил полумрак. Прямо надо мной, на расстоянии вытянутой руки, был неровный, побеленный известью глиняный потолок, слева от меня — такая же стена, справа — знакомые с детства очертания. «Я лежу на лежанке большой деревенской печи — почему? Однако странные фантазии у этих медиков», — мелькнула мысль и пропала — ее заменило ощущение, что со мной что-то не так, как всегда. Ничего не болело. Ощущение тела еще полностью не восстановилось, и присутствовала характерная после выхода из обморока «морская болезнь», когда тебе кажется, что тебя качает, и тело еще не «свое». Вместе с тем не было того ощущения всепроницающей боли, с которым приходил в сознание на протяжении последних недель. Боль, не оставлявшая меня даже в те непродолжительные периоды, когда ассистенты Петра Николаевича давали моему телу день-два отдыха, чтобы восстановить «яркость ощущений». Дрожа и не веря в то, что случилось, поднял к глазам правую руку и долго ее рассматривал. Я тупо глядел на свою руку, которая была не моей, поворачивая ее то одной, то другой стороной. Почему-то хотелось плакать, в душе было пусто и горько… Глава 2