Тихо целуя ее лицо и гладя ее волосы, рассказывал о своем новом житии, как ночами останавливается сердце, когда память высвечивает перед глазами старые картинки. Об этом новом, странно похожем на наш мире, в котором не останавливается война. — Ты только не помри там раньше срока, Волчонок. Помни, еще сорок лет надо продержаться. Я хочу встретить тебя в следующей жизни, слышишь, и не в виде своего папочки. — Все будет хорошо, маленькая, все будет хорошо… Она засыпала в моих объятиях, засыпала в моем и своем сне, а я допевал ей нашу любимую песню: Но вспять безумцев не поворотить, Они уже согласны заплатить. Любой ценой и жизнью бы рискнули, Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить Волшебную невидимую нить, Которую меж ними протянули…[21] * * * С этого дня дела мои быстро пошли на поправку. Мотрю я видел редко — видно, накопилось дел по селам и хуторам, если приезжала, то поздно, часто ночевала у клиентов. За мной ухаживала соседка, болтливая молодка лет за тридцать, рассказывающая мне всевозможные сплетни и все пытающая выведать, как меня Мотря лечила. Как нетрудно было догадаться, в первую очередь ее интересовали пикантные подробности лечения, но со мной ей не повезло. — Не могу, Дария, тебе ничего сказать. Скажу — беда будет. — Какая беда? — Предупредила меня Мотря: если баять начну про лечение ее, станет у меня во рту змеиный язык, а тот, кто слушал меня, у того свинские уши вырастут и пятак вместо носа. У тебя, кажись, уже растет. Поскольку Дария была курносой и нос у нее и так был похож на пятак, сильно я не соврал. Она некоторое время обижалась, демонстративно отворачиваясь от меня, но потом простила и переключилась целиком на мою скромную персону. Вначале она с удовольствием поведала мне, почему я заболел. Оказывается, это начало действовать предсмертное проклятие татарского колдуна. В такой версии этот эпизод из моей жизни стал достоянием общественности. И ведь народу было — на пальцах одной руки сосчитать можно, в буквальном смысле этого слова, но недаром говорится: «Что знают трое, то знает и свинья». И по ее словам выходило, что все это только цветочки. Проклятие будет доставать меня все сильнее и сильнее, пока в могилу не загонит. Поэтому она мне советовала уделить пристальное внимание личной жизни, пока есть такая возможность. Из контекста разговора было понятно, что Дария не против принять в этом вопросе самое непосредственное участие, невзирая на законного мужа. Но поскольку он не казак, а гречкосей, то можно считать, что его и нету. Еще одной плотно разрабатываемой темой была тема поединков и моих закладов. Дария с настойчивостью опытного дознавателя выпытывала у меня подробности: видно, тема баснословных денег, мной заработанных, также будоражила умы окрестного населения. За сравнительно короткое время она довела меня до полуистерического состояния. Пора было прощаться, причем правильно было бы это сделать вчера, но тут моя вина — расслабился, все выбирал момент для разговора с Мотрей, о многом нужно было поговорить. После полудня, когда Дария ушла домой — работала она у Мотри только полдня, — собрал все свои вещи, набросанные кучей в сенях, кстати, мешок с монетами тоже там валялся все время, и стал дожидаться Мотрю. Она приехала поздно, устало села за стол и наблюдала, как достаю из печи пару горшков — в одном Дария юшки наварила, в другом каши — и ставлю перед ней на стол. — Хорошо, когда мужик в доме: кушать подаст, сапоги снимет… — Мотря демонстративно вытянула ногу в сапожке. Не поддаваясь на провокации, присел, ловко снял сапожки с ее ног, на одну ногу натянул кожаную домашнюю тапку, а вторую начал легонько разминать. — Смелый ты мужик, Владимир, сын Василия, — задумчиво сказала она. — Только когда мужик в себе уверен, может он бабские забаганки выполнять, если они не во вред, а в радость. Не боится, что о нем подумают, что о нем скажут. Жаль, что редко, редко такие в мою хату попадают… Говори, чего хотел, — что с утра ехать собрался, и так знаю. То, что Мотря многое про меня знает, понятно было тупому. Провести в бессознательном состоянии столько времени и не наболтать о себе все, что знаешь, может только человек, специально тренированный. — Спаси Бог тебя, Мотря, за все, что ты сделала. Скажи, чем я могу отслужить тебе? — Тяжело тебя было на этом свете удержать. Тикала твоя душа из тела, и если бы не Богдан, одной мне не справиться. Вот ведь как чудно. Не первых вас вижу, кто две души в одном теле носит, но чтоб так друг за дружку держались, такое редко увидишь. В одной хате вдвоем ужиться трудно, а тут в одном теле… Но не о том речь. Трудную службу с тебя стребую. Никого о том не просила — без толку просить было. А у самой не выходило. Но ты сможешь. Найди мне девочку, сиротину, что науку мою перенять сможет, по глазам ее узнаешь, — и ко мне в дом приведи. Торопить тебя не стану: в силе пока, есть еще время. Но не забывай о том, всегда помни о службе своей. — Ну что ж, со службой все ясно, буду искать. Еще одно тебя спросить хочу, если сказать сможешь. — Да, могу. Могу твои сны и сны жены твоей в один соединить. Об этом спросить хотел? — Чего хочешь ты за то? — И тут плата немалой будет. Ночь за ночь тебе отдать мне придется, коль захочешь с жонкой свидеться. — Я готов, ночь впереди, готов платить наперед. — Нет, сегодня нет. Устала я за эти дни, роздых мне нужен. Раньше чем за две недели не приезжай. А лучше — через месяц. Все было сказано, и сказано четко. Тем для разговора не осталось. Надев вторую тапку на ее ногу, разделся и улегся на свою лавку. Покушав и спрятав горшки в печь, она разделась, задула лучину, подошла к моей лавке, наклонилась и поцеловала меня в щеку: — Не серчай, Владимир, и не торопись. Поверь, нам всем роздых нужен. Так лучше будет. Где ты там, Богданчик? Выходи, тетка Мотря с тобой попрощаться хочет. Богданчик, легко и непринужденно задвинув меня в подвал сознания, пошел прощаться с теткой Мотрей, а я, пользуясь тишиной и покоем, начал размышлять над предстоящими срочными и несрочными задачами. Так незаметно и заснул. Утром, нагрузив мешками заводную лошадь, расцелованный на прощанье Мотрей, пообещал, что приеду к ней, как только из Чернигова вернусь. — Иллару передай, как увидишь, что сегодня после полудня буду в селе, Софию Керимову смотреть буду, а то трусится над ней, как над яйцом, потом к нему загляну, если сможет, пусть дождется. Разговор к нему есть. — Передам. Ну, тогда до свиданьица, Мотря, жди в гости. Теперь я от тебя не отстану. — Ну-ну. Посмотрим, на сколько тебя хватит, багатур. * * * Тропинка в сторону нашего села была хорошо протоптанной, и вопросов, куда ехать и как не заблудиться в лесу, ни у меня, ни у лошадей не возникало. Часа через полтора въехав в деревню, направился к дому атамана — доложиться о своем вступлении в строй и получить рекомендации по дальнейшему правильному и целесообразному времяпрепровождению. Атаман оказался дома и искренне обрадовался моему появлению. Рецепт универсальный во все эпохи: если хочешь, чтобы тебе некоторое время все были рады, исчезни недели на две из их жизни. Так устроена наша психика, что вспоминает человек в основном только хорошее. Поэтому, увидев тебя и вспомнив о тебе, люди вспомнят что-то хорошее и обрадуются. Но ненадолго. — Богдан, объявился наконец-то наш герой. Да, крепко тебя Пропастница потрепала, змарнив[22] весь. Но ничего, казак! Зима длинная, отъешь себе еще пузо. Ну, давай сказывай, что да как. — Так а что сказывать, батьку? Айдара упокоил, ночью к казакам пробрался, никто меня не учуял. Нашли мою яму татары или нет, того не знаю. А потом Пропастница замучила — еле тетка Мотря выходила. Вот и весь сказ. — А чего мы во дворе на морозе стоим? Пошли в дом. Накинув поводья своих коней на столб ограды, чтобы не бродили по двору и шкоды не натворили, зашел за атаманом в хату, повесив в сенях свой драный и латаный ватный халат и шлем с войлочным подшлемником. На мне был овечий кожушок шерстью внутрь, с обрезанными выше локтя рукавами, на него обычно надевал кольчугу, в этот раз она бы только мешала, под ним — рубаха с большой заплатой: полотно отрезал ногу раненую перевязать. Хорошо, хоть Дария постирала и залатала. Надо будет ей подарок купить. Штаны, мной зашитые, тоже не радовали глаз, но хоть чистые, стираные, только сапожки мягкие, специально к поединку пошитые дедом Матвеем за целую серебрушку, выглядели неплохо. Да и пояс боевой, доставшийся от Ахмета, с длинным кинжалом и коротким ножом, можно было носить в любом обществе. На кухне суетились Илларовы жена и дочка, ставя на стол пироги, бочонок с вином и два небольших серебряных кубка. Обе с интересом рассматривали меня и здоровый мешок с золотом, болтающийся у меня на поясе. Видно, тоже были в курсе последних событий. Вежливо поздоровавшись с ними, незаметно подмигнул Марии, демонстрируя свое неизменное восхищение ее красотой. Она благосклонно восприняла знаки внимания, лишь скромно потупив взор. Усадив меня за стол и налив вина, атаман, отправив женщин в комнату, начал рассказывать, что происходило за время моей болячки. Лежку мою татары так и не нашли, поискали следы на следующий день и уехали. Умный атаман не поленился отправить казаков уничтожить яму, что они и сделали под руководством Степана. Степан все сделал на совесть. В степи отрыл небольшую яму, землю мешками носили, засыпали лежку, крышку унесли, сверху постелили дерн, новую яму тоже застелили дерном. Через знакомых татар распустили слухи про крымского колдуна, которого привезли, чтобы отомстить Айдару. В результате все настолько запуталось, что, если и были такие, кто был уверен, что это наших рук дело, вслух об этом предпочитали не говорить. Иллар через знакомых Фарида смог организовать встречу с племянником Айдара, сыном его погибшего при странных обстоятельствах брата, который был беем до Айдара. Не нужно говорить, кого считал виноватым в смерти отца официальный претендент на место Айдара и как он обрадовался скоропостижной кончине дяди. Хотя и Иллар, и племяш в беседе обвиняли крымчаков в подлом убийстве такого замечательного дяди и желали им всяческих напастей, расстались они друг другом довольные. Племяш предлагал дружбу и взаимопомощь, Иллар обещал любое содействие, вплоть до военного, в восстановлении правильного престолонаследия у соседей. Вскоре после этого состоялась джирга, на которой решалось, кто станет преемником Айдара, и племяш был избран новым беем. Атаман съездил с Фаридом к некоторым самым крупным атаманам согласовать последующие действия. Фокус заключался в том, что оставалась еще одна группа казаков, снабжающая крымских торговцев живым товаром. Группа состояла из черкасских казаков. Более того, главным там был какой-то далекий родич черкасского атамана. И в данный момент готовился совместный поход к черкасским казакам с целью призвать к ответу виновных и попытаться так провернуть дело, чтобы поменять атамана. И помимо всего этого, пока я болел, отгремела куча свадеб. Атаман выдал замуж всех девок, которых мы освободили, за хороших казаков, автоматически став их родственником, что в это время было высшей гарантией лояльности. Сестричка моя покинула отчий дом и перебралась к Степану в качестве законной жены. — А еще дюже хотят атаманы, с которыми мы в Черкассы в гости поедем, с тобой, Богдан, повидаться и поспрошать тебя о твоих видениях. — О каких? — Ты, Богдан, дурачком не прикидывайся. Или от Пропастницы поглупел? Знамо дело, о морском походе и о добыче невиданной все с тобой потолковать хотят. О чем же еще? Слава про твои видения пошла после закладов твоих на поединках. Никак казаки посчитать не могут, сколько ты золота выиграл. Одни говорят, сотню золотых, другие — полторы. Через месяц, глядишь, и две сотни будет. — Ну, раз надо, батьку, значит, потолкуем, мне скрывать нечего. — Только о том, что будет беда великая через девять зим, помолчи пока. Не время о том баять. Расскажи про Орду, про войну с Тимуром Хромым, про нового князя литовского — и все. Пусть это сначала сбудется, тогда дальше толковать будем. — Все понял, батьку. Когда я у Мотри был, мне святой Илья толковал, как нам лучше татар летом бить, когда в набег пойдут. — А ну поведай, чего там святой Илья удумал, чего мы еще не удумали? — То, батьку, лучше было бы на месте показать. Место показывал на чумацкой дороге, где засаду на басурман делать нужно. Ниже брода через нашу реку, в степи. Вот бы это место поискать да на него вблизи посмотреть. — Вот завтра и поедем, пока время есть. В пятницу в Черкассы в гости отправляемся, уже гонцов послали, чтобы ждали нас и собирали всех казаков на круг. Но два дня в запасе есть, чего дурно дома бока отсиживать? За день управимся и туда, и обратно. Иди отдыхай, Богдан, завтра с утра чтоб у меня был, по дороге к Остапу заверни — его возьму и Давида, вчетвером поедем. — Добре, батьку, Мотря просила переказать, что после полудня в селе будет, с тобой толковать хотела, сказала, что заедет. — Пусть едет, заодно поперек мне посмотрит: как с утра схватил, так и не отпускает. Направив коней к дому Остапа Нагныдуба, размышлял о том, как успешно распространилась информация среди казацкого сообщества: пример прямо просится в учебник по рекламе. Первой шла новость-крючок. Об удачливом казаке, который бился об заклад с татарами на своих и чужих поединках, остался жив и выиграл кучу денег, — об этом каждый расскажет всем, кого увидит. А рядом с ней паровозом шла вторая, более громоздкая и менее интересная к обсуждению новость о том, что предсказал тот же казак: в течение десяти лет морской поход на ладьях и добычу невиданную, — и готов биться об заклад с каждым, кто ему не верит. Причем они еще очень хорошо усиливали друг друга. Там бился об заклад и выиграл — тут биться об заклад хочет, там кучу денег заимел — и тут добыча невиданная светит. Нарочно бы хотел, такую забавную информационную связку не придумал, как тут случайно вышло. И еще одна немаловажная деталь. Ценят казаки синюю птицу. Жизнь на острие клинка быстро учит: будь ты Геркулес, имей ты самый лучший доспех, а без синей птицы все это не стоит и ломаного медяка. Поэтому простит казак и атаману, и товарищу характер тяжелый, зубоскальство, придирки по службе, если видит, что ухватил тот за хвост синюю птицу удачи и не рвется та из его рук. Потому что в походе удача — это высшая ценность. Самые продуманные планы разбивались из-за глупой неудачи, и самые большие авантюры сбываются, если с тобой синяя птица. Поэтому так чувствительны в этом вопросе казаки, и зримое доказательство удачливости значит для них гораздо больше, чем любое обоснование и логическое построение самых правдоподобных планов. Предупредив Остапа о завтрашнем походе, направился домой показать наш исхудавший организм родичам. Вызвал Богдана и попросил подольше и поживописней рассказывать матери о наших приключениях, чтобы на меня у нее уже сил не осталось. Богдан отодвинул меня на задний план, но восприятия внешнего мира не отрезал, чтобы я все видел и слышал, — но и в кинотеатре можно поспать, не вникая и не уделяя внимания событиям, происходящим на экране. Этим я и занимался, пока неугомонный Богдан о чем-то трещал матери, а та крутила его во все стороны, как на примерке у портного. Но дошла очередь и до меня. Тут взгляд сразу похолодел. Надо бы как-то намекнуть матери, что я не невестка и сына у нее не отбираю. — Выходит, что знает уже Мотря про тебя, Владимир Васильевич. А ведь я же просила тебя: будь осторожней, пойдет поголос по селу — ни тебе, ни Богдану того не надо. У женщин есть одна потрясающая особенность, которая не перестает удивлять меня всю мою сознательную жизнь. Будь ты золотой, будь ты серебряный — настоящая женщина всегда найдет, к чему прицепиться. Долго думал над этим, и единственное, что приходит в голову, — это генетически заданная программа по совершенствованию окружающего мира. Поскольку мужчина в нем самый несовершенный объект, он сполна получает и внимания, и усилий, направленных на улучшение этого объекта и его духовного роста за пределы возможного. — Мать, она все знала, еще когда Богдана яйцом откатывала. Ни ты, ни я про то не знали, а она уже знала, что будет две души в одном теле. И видела она таких, как мы, достаточно, сама мне рассказывала. Так что зря ты меня попрекаешь, ничего нового она не выведала. — А как ты Богдана лечить будешь, тебя не выспрашивала? — Нет, так откуда бы она то узнала? — А кто ее знает… Только от нее ничего на сердце не спрячешь: все сразу видит, словно мысли твои слышит, а может, и слышит, разное про нее говорят… Тогда мне скажи, как ты Богдана лечить будешь: опасно ли это? Может, лучше оставить все как есть… Мы очень редко на самом деле разговариваем с женщинами. Чаще всего мы их слушаем или делаем вид, что слушаем, часто молча выполняем, чего от нас хотят. Или говорим им комплименты, хвалим за все на свете, за то, что они сделали или думают сделать, а особенно за то, чего они не сделали, да и не надо… Но в те редкие моменты, когда ты действительно разговариваешь с женщиной, ты не перестаешь удивляться, с каким мастерством они перескакивают с одной темы на другую, как легко и непринужденно закручивается вязь разговора в немыслимые кружева, и как быстро ты перестаешь понимать, о чем вообще был этот разговор.