– Да, я ненавижу ее точно так же, как ненавижу ненависть. Но это не значит, что я не верю в них. – Во всем мире нет другого такого человека, как ты, Карла, – произнес я нежно, с улыбкой глядя на ее профиль, обращенный к ночному морю; она ничего не ответила. – Так почему же? – Что «почему же»? – Почему я тебе нравлюсь? – Ах это… – Она повернулась ко мне, приподняв одну бровь. – Потому что я знала, что ты найдешь меня. Я знала, что мне нет необходимости писать тебе и сообщать, где я нахожусь. Я знала, что ты приедешь. Не знаю, откуда я знала, но знала, и все тут. И вот я услышала, как ты поешь этой женщине… Ты ненормальный, Лин, и вот это я действительно люблю в тебе. Я думаю, что вся доброта, какая есть в тебе, происходит от этой ненормальности. – Моя доброта? – переспросил я, искренне удивленный. – Да, в тебе много доброты, Лин. И знаешь… очень трудно устоять против настоящей доброты в крутом человеке. Насколько я помню, я не говорила тебе, как я восхищалась тобой, когда мы работали вместе в трущобах во время холеры. Я знаю, ты очень боялся и беспокоился за меня, но ты ничего не говорил, только улыбался, и ты все время был рядом – когда я просыпалась, когда засыпала. Я восхищаюсь тем, что ты сделал тогда, как мало чем восхищалась в жизни. Я вообще редко восхищаюсь чем-либо. – А что ты делаешь здесь, Карла? Почему ты уехала из Бомбея? – По-моему, было бы естественнее спросить, почему ты остаешься там? – Ну, у меня есть на то причины. – Вот именно. А у меня были причины, чтобы уехать. Она повернула голову, всматриваясь в одинокую фигуру, бредущую к нам издали по берегу. Похоже, это был странствующий паломник с длинным посохом. Мне все-таки хотелось допытаться, что заставило ее уехать, но у нее было такое напряженное лицо, что я решил дождаться более благоприятного момента. – Что именно ты хотела бы знать о моем пребывании на Артур-роуд? – спросил я. Она вздрогнула при этом вопросе, а может быть, дрожь была вызвана ветром, подувшим с моря. На ней были свободная желтая майка и зеленая набедренная повязка. Она зарылась голыми ступнями в песок и обхватила руками колени. – Странный вопрос. – Я хочу сказать, что копы схватили меня в ту ночь сразу после того, как я покинул твой дом, чтобы встретиться с Уллой. Что ты подумала, когда я не вернулся? – Ну… я просто не знала, что думать. – Ты не подумала, что я решил бросить тебя? Она нахмурилась, вспоминая. – Да, сначала подумала что-то подобное и рассвирепела. Но когда выяснилось, что ты не вернулся в трущобы, в свою «клинику», и что никто не знает, где ты, я решила, что ты… ну… занимаешься каким-то важным делом. – Важным делом! – рассмеялся я горько и сердито. Я постарался прогнать эти чувства. – Прости, Карла. Я не мог послать оттуда весть ни тебе, ни кому-либо еще. Я сходил с ума, думая, что ты решила, будто я… просто бросил тебя. – Когда я узнала правду – что ты в тюрьме, – я была в отчаянии… Это вообще был очень тяжелый период в моей жизни. В этом… деле, которым я занималась… все пошло вкривь и вкось… так неправильно, Лин, так ужасно, что я, наверное, никогда не оправлюсь от этого. А затем я узнала про тебя. И все сразу… переменилось в моей жизни, коренным образом переменилось. Я хотел попросить ее объясниться толком, потому что это, несомненно, было очень важно, но к нам медленно, с чувством собственного достоинства приблизился странник. Момент был упущен. Странник действительно оказался садху, святым человеком. Он был высоким, худым и загорелым почти до земляной черноты. На нем была набедренная повязка и множество ожерелий, амулетов и браслетов, космы спутанных волос свисали до пояса. Пристроив посох на плече, он приветственно сложил руки. Мы приветствовали его ответным жестом и пригласили сесть рядом с нами. – У вас нет чараса? – спросил он на хинди. – В такую прекрасную ночь было бы приятно покурить. Я вытащил из кармана кусочек спрессованного чараса и протянул ему вместе с сигаретой. – Да благословит Бхагван вашу доброту, – нараспев отозвался он. – Пусть и вас благословит Бхагван, – ответила ему Карла на безупречном хинди. – Мы очень рады видеть преданного служителя Шивы при полной луне. Он ухмыльнулся, обнажив зубы с широкими промежутками, и стал готовить чиллум. Когда глиняная трубка была набита, он приподнял ладони, чтобы привлечь наше внимание: – Прежде чем мы закурим, я хочу сделать вам ответный дар. Вы понимаете меня? – Да, мы понимаем, – улыбнулся я. – Хорошо. Я дам вам обоим благословение. Мое благословение останется с вами навсегда. Я благословлю вас следующим образом. Он вытянул руки над головой и, держа их в таком положении, встал на колени и коснулся лбом песка. Затем выпрямился и опять наклонился. Он повторил поклоны несколько раз, бормоча при этом что-то неразборчивое. В конце концов он сел на корточки, беззубо улыбнулся нам и сделал мне знак разжечь чиллум. В молчании мы выкурили трубку до конца, после чего старик хотел отдать мне остатки чараса, но я не взял их у него. Торжественно склонив в знак благодарности голову, садху поднялся на ноги и указал нам посохом на луну. Мы сразу поняли, что он имеет в виду: туманности на поверхности луны сложились в рисунок, похожий на коленопреклоненного человека с поднятыми в молитве руками. У некоторых народов этот рисунок называют «кроликом». Радостно захихикав, паломник двинулся своим путем по песчаным дюнам. – Я люблю тебя, Карла, – сказал я, когда мы остались одни. – Я люблю тебя с той самой секунды, когда впервые увидел тебя. Мне кажется, я всегда любил тебя – столько, сколько существует на свете любовь. Я люблю твой голос. Я люблю твое лицо. Я люблю твои руки. Я люблю все, что ты делаешь, и то, как ты это делаешь. Когда ты прикасаешься ко мне, мне кажется, что это волшебная палочка. Я люблю следить за тем, как ты думаешь, и слушать то, что ты говоришь. Я чувствую все это, но не понимаю и не могу объяснить – ни тебе, ни себе. Я просто люблю тебя, люблю всем сердцем. Ты выполняешь миссию Бога: придаешь смысл моей жизни. И потому мне есть за что любить этот мир. Она поцеловала меня, и мы опустились на податливый песок. Сцепив пальцы и вытянув руки над головой, мы занимались любовью, в то время как луна, покорив море своими молитвами, заставляла его гнать на сушу волны, разбивающиеся о береговую твердь. Целую неделю мы изображали туристов на отдыхе. Мы побывали во всех приморских городишках Гоа, от Чапоры до Кейп-Рамы. Две ночи мы провели на пляже в Колве, настоящем чуде из «белого золота». Мы посетили все церкви в Старом Гоа. В день смерти святого Франциска Ксавьера мы смешались с необозримыми толпами вопящих, ликующих пилигримов. Улицы были переполнены людьми в лучшей выходной одежде. Лоточники и прочие торговцы съехались сюда со всего штата. Процессии слепых, хромых и увечных людей тянулись к базилике святого Ксавьера, надеясь на чудо. Ксавьер был испанским монахом, одним из семи сподвижников Игнатия Лойолы, основавшего орден иезуитов. Он умер в 1552 году, когда ему было всего сорок шесть лет, но успел с блеском обратить в свою веру такое количество народа в Индии и на побережье Тихого океана, называемом ныне Дальним Востоком, что легенды о его подвигах ходят до сих пор. После нескольких перезахоронений он в начале семнадцатого века нашел наконец пристанище в базилике Бом-Иисуса[112] в Старом Гоа, где и покоится до сих пор. При этом его неоднократно эксгумированное тело сохранилось самым удивительным – некоторые скажут, чудесным – образом и раз в десять лет выставляется на всеобщее обозрение. Такое впечатление, что распад его не берет, однако в течение столетий тело не раз подвергалось членовредительству и кое-каким ампутациям. В шестнадцатом веке женщина в Португалии откусила большой палец ноги с целью сохранить его как амулет, приносящий счастье. Отдельные части правой руки, как и куски кишечника, были посланы в качестве святых мощей в различные религиозные центры. Мы с Карлой для смеха предлагали смотрителям базилики неслыханную сумму за право тоже отщипнуть кусочек святой плоти, но получили категорический отказ. – Почему ты решил заниматься грабежом? – спросила она меня в одну из теплых ночей, когда небо растянуло над нами свои шелка, а в ушах звучал сладкозвучный рокот прибоя. – Я же говорил тебе. Моя семейная жизнь полетела кувырком, мне запретили видеть дочь. Я тоже сошел с катушек и пристрастился к наркотикам. Мне нужны были деньги, чтобы удовлетворять эту страсть. – Нет, я имею в виду, почему ты выбрал именно грабеж, а не какой-нибудь другой способ добывания денег? Это был законный вопрос, который не пришел в голову никому из законников – ни полицейским с судьями, ни адвокатам с психиатрами, ни тюремным властям. – Я и сам не раз думал об этом. Я знаю, это звучит странно, но мне кажется, что немалую роль тут сыграло телевидение. Почти у всех героев экрана была в руках пушка. И потом, вооруженный грабеж казался мне… мужественным занятием. Я понимаю, конечно, что не надо большой смелости, чтобы пугать пистолетом безоружных людей, но тогда это виделось мне как самый дерзкий вид воровства. Я не мог бы стукнуть старушку по голове и выхватить у нее сумочку или ворваться в чужой дом. Вооруженное ограбление представлялось мне более справедливым – всегда был риск, что меня застрелит тот, кого я граблю, или какой-нибудь коп. Она молча смотрела на меня, дыша почти в унисон. – И еще… В Австралии у молодежи был один кумир… – Да? – Его звали Нед Келли. Он был не в ладах с законом. Крутой парень, но по натуре не злой. Просто молодой и строптивый. По кривой дорожке он пошел во многом из-за копов, у которых был зуб на него. Однажды пьяный полицейский стал приставать к его сестренке, и Нед вступился за нее. С этого и начались его злоключения. Но дело было не только в этом. Копы ненавидели его по многим причинам – главным образом потому, что в нем бурлил непокорный дух. Я был целиком на его стороне, потому что я принадлежал к революционерам. – А что, в Австралии была революция? – удивленно рассмеялась она. – Я никогда ни о чем таком не слышала. – Революции не было, но революционеры были. И я был одним из них. Я входил в анархистскую организацию. Научился стрелять и изготавливать бомбы. Мы были готовы драться, когда начнется революция. Но она так и не началась. И еще мы выступали против участия Австралии во Вьетнамской войне. – Разве Австралия участвовала в ней? Тут уже рассмеялся я: – Да. За пределами страны мало кто об этом знает, но мы все время поддерживали США. Австралийские солдаты погибали во Вьетнаме вместе с американскими. Правительство посылало молодых людей на войну. Некоторые отказывались воевать, и их сажали в тюрьму, точно так же как в Америке. Меня тогда не посадили. Я делал бомбы, организовывал марши протеста, дрался с копами на баррикадах. Наконец у нас сменилось правительство, и Австралия вышла из войны. – И ты по-прежнему анархист? Мне нелегко было ответить на этот вопрос, оценить, насколько я изменился с тех пор. – Анархисты… – начал я неуверенно, – понимаешь, они ставят человека выше, чем другие политические учения. Все они утверждают, что людьми надо командовать, организовывать их и направлять. И только анархисты полностью доверяют человеку и предоставляют ему право выбирать свой путь самому. Я тоже разделял тогда эти взгляды, глядел на человеческую природу с оптимизмом. Но теперь не вполне разделяю. Так что нет, пожалуй, я больше не анархист. – А когда ты занимался грабежом, ты отождествлял себя с этим кумиром, Недом Келли? – Да, думаю, отождествлял. Он сколотил маленький отряд, в который входили два его лучших друга и младший брат. Они совершали налеты, вооруженные ограбления. Полиция послала против них группу захвата, но Нед с товарищами отстреливались и убили двух копов. – И что с ним было дальше? – Его поймали. Правительство объявило ему настоящую войну. Против него выслали целую армию полицейских, они окружили его отряд в одной гостинице в буше, завязалась перестрелка. – Гостиница в буше?[113] – Бушем в Австралии называют всю сельскую местность. Короче, Неда Келли и его товарищей окружила армия полицейских. Его лучший друг был убит пулей в горло. Младший брат Неда и еще один парень, Стив Харт, застрелили друг друга, чтобы не попасть в руки к копам. Им было по девятнадцать лет. У Неда был стальной бронежилет и шлем на голове. Он вышел навстречу полицейским, стреляя из двух пистолетов сразу. И они испугались и побежали от него, но офицер вернул их обратно. В конце концов они прострелили ему обе ноги. Был сфабрикован процесс, где свидетелей заставили давать ложные показания, и Нед был приговорен к смертной казни. – И его казнили? – Да. Его последние слова были: «Такова жизнь». Его повесили, а затем отрубили ему голову, и полицейские использовали ее в качестве пресс-папье. Перед смертью он сказал судье, приговорившему его, что они скоро встретятся на высшем суде. И вскоре судья действительно умер. Карла внимательно следила за моим лицом, пока я рассказывал эту историю. Я зачерпнул горсть песка и просыпал его между пальцами. Две большие летучие мыши пролетели над нашими головами. Они летели так низко, что было слышно шуршание крыльев. – Я был с детства увлечен историей Неда Келли, и не я один. Многие художники, писатели, музыканты и актеры так или иначе разрабатывали эту тему. Он поселился у нас в душе, в сознании австралийцев. Он был для нас кем-то вроде Че Гевары или Эмилиано Сапаты. Когда мозг у меня был затуманен героином, в нем бродили фантазии, в которых моя жизнь смешивалась с жизнью Неда. Но на самом деле между нами была существенная разница. Он был вором и стал революционером, я был революционером, а стал вором. Всякий раз, когда я шел на дело, я был уверен, что напорюсь на копов и они убьют меня. Я надеялся на это. Я разыгрывал эту сцену в воображении. Я представлял себе, как они окликают меня, приказывая остановиться, я в ответ достаю пушку и меня убивают. Я надеялся, что копы застрелят меня на улице. Я хотел погибнуть именно так… Она обняла меня за плечи, а другой рукой взяла за подбородок и повернула лицом к себе. Она улыбалась. – А какие в Австралии женщины? – спросила она, проведя рукой по моим волосам. Я засмеялся, и она пихнула меня в бок: – Ну скажи! Мне интересно. – Ну, какие… Красивые, – ответил я, глядя в ее прекрасное лицо. – В Австралии очень много красивых женщин. Они любят поболтать, любят сборища и свободную жизнь. И они очень откровенны, терпеть не могут всякую брехню. Никто не умеет так укоротить тебе хвост, как австралийская женщина. – Укоротить хвост?