Лай усилился, смешавшись с отдаленными громкими голосами. Оба копа поняли, что их коллеги, углубившиеся в лес, что-то нашли. Возможно, природа вернула первое тело. Головы в масках показались на поверхности воды и поплыли в сторону полицейских. Ни пляж, ни берег не давали легкого доступа к пруду, окруженному стеной растительности высотой в метр. Один из ныряльщиков вытащил изо рта загубник: – Там какой-то тюк, но по виду здорово нагруженный. Поднять будет непросто. Его коллеги расположились между ним и берегом, пока он оставался на месте, поддерживая их находку. Показался большой куль, перевязанный толстыми веревками и зеленой проволочной сеткой. Ныряльщики образовали цепочку и с помощью двух полицейских сумели подтянуть находку к берегу. Судя по илу и водорослям, облепившим пластик и связочный материал, лежала она в воде не со вчерашнего дня. Они оттащили сверток подальше от воды, на свободное место, куда был доступ. Куча головастиков, попавших в ловушку, суетилась в складках пластика. Люси представила себе, как Рамирес обвязывает свою жертву, точно паук, запирает в фургоне, глубокой ночью прокрадывается в лес и сбрасывает ее на дно пруда. Франк по телефону предупредил Маньена. Четверть часа спустя Леваллуа, Шене и два сотрудника из Криминалистического учета прибыли пешком, нагруженные оборудованием. – Там сейчас тоже выкапывают, – бросил Жак. – Такой же пластиковый кожух, только без проволочной сетки, зарыт на метр под землей. Это Гияр, из команды Журлена, он тоже займется записями, тут и двоих будет мало, чтобы все зафиксировать. У меня такое ощущение, что мы вытащим на белый свет целое кладбище. Щелкнул фотоаппарат. Один из техников кружил вокруг зловещего свертка и снимал под всеми углами, пока Жак отмечал полезную для следствия информацию: время, точное место, обстановку… Потом пришел черед осторожному вскрытию. Один из ныряльщиков отвернулся при виде клейкой массы, стиснутой между металлом и пластиком, которую запихнули под воду. Настоящая лужа из бесполой плоти. – Не первой свежести, – пробормотал Шене, подходя ближе. – Совсем не первой. Даже он поморщился. Если и случаются дни, о которых можно сказать, что они больше смахивают на ад кромешный, то этот был точно одним из них. Нервы у всех были натянуты до предела. К полудню пять тел в различной степени разложения снова увидели свет. В большинстве случаев Рамирес отмечал знаком перевернутого креста ствол ближайшего к захоронению дерева – трюк, позволявший ему найти нужное место, но зато и копам облегчивший поиски. К трем часам дня количество тел выросло до восьми. Люси, Франк и их напарники вытащили на свет божий девятый мешок в государственном лесу Марли-ле-Руа, недалеко от старинной средневековой крепости. Когда техники приступили к вскрытию, они обнаружили женское тело, изъеденное негашеной известью. Люси почувствовала, как у нее перехватило дыхание при виде колечка с бриллиантом, найденного под головой, которую Жак убрал в опечатанный мешок. Она отступила, едва не упала и бросилась в заросли, чтобы дать волю рвоте. Отныне судьба Летиции была высечена в мраморе. – Мы все очень устали, – выдохнул Франк с мрачным видом. Николя глянул на Люси, которую выворачивало наизнанку. – И это еще не кончилось. Франк предложил Люси вернуться домой и передохнуть, но та настояла на том, что останется до конца. Она должна держать удар и не может постоянно исчезать. Так что они продолжили свой крестный путь. На протяжении дня количество журналистов, неотступно следовавших за ними по пятам, значительно увеличилось. Разумеется, приближаться им было запрещено, но они оставались рядом с машинами, фотографировали, расспрашивали гуляющих и местных жителей. И не собирались останавливаться на полдороге. Команда Маньена в полном составе выкопала тринадцатый, и последний, труп в двадцать три ноль пять минут в лесу неподалеку от Базенкура, в самой северной части департамента. Галогеновые лампы пронзали ночь, терзая усталые лица копов, вымотанных шестнадцатью часами беспрерывных поисков. Вся группа и десяток других сотрудников окружили последнее тело, которое негашеная известь высушила до такой степени, что оно стало хрупким, как старый пергамент. – Кончено, – выдохнул шеф, прислонясь к дереву. – Тринадцать тел… В его голосе не было никакого воодушевления, только мрачное подтверждение факта. Это дело, которому он так радовался еще несколько дней назад, – последнее в его карьере! – превращалось в кошмар. У них имелись тела, имелся виновник, изуродованный в собственном подвале и убитый двумя пулями, пробившими по одной траектории его горло, но они ничего не понимали. Что за монстром был Рамирес? В чем причина многочисленных убийств? Куча вопросов, которые вынудят их вести расследование в обратном порядке. Вернуться во времени, чтобы продвинуться вперед. – Я хочу, чтобы этим трупам хоть отчасти вернули человеческий облик, сколько бы времени на это ни ушло. Мы должны найти все тринадцать семей, чтобы они могли достойно носить траур. А для этого не мешало бы понять, что же произошло. Влезть в голову Рамиреса. Прошу вас удвоить усилия. Если сегодняшний вечер и принес повод для удовлетворения, то только один: эта мразь Рамирес никогда больше не убьет. Напомните мне поблагодарить PéBaCaSi, когда мы ее отловим. Он бросил взгляд на журналистов, толпящихся поодаль: – Ладно, я пошел кормить воронье… Франк испытал потребность крепко обнять сыновей, когда поздно ночью вернулся домой. Как если бы его дети были громоотводом от всех напастей. Он начал с Жюля: осторожно вытащил его из кроватки и пристроил спать у себя на плече. И так и стоял, сгорбившись, над кроваткой. В темноте Люси подошла к Адриену и погладила его по щеке. Их разделяло только молчание – настоящий поток леденящей тьмы. Вытащив на свет все эти трупы, они оба увидели в черных глазницах Летиции отблеск своей лжи. А пока они ласкали детей, четверо судебных медиков выкладывали в два ряда – из-за отсутствия места – голые безымянные трупы в самом просторном зале для вскрытий Института судмедэкспертизы. Тела, выловленные из воды, остались в своих пластиковых упаковках, поскольку были нетранспортабельны. Первой задачей экспертов было постараться определить как можно точнее время смерти, чтобы реконструировать зловещую эпопею Жюльена Рамиреса и понять, где исток побоища. Потом, после проведения вскрытия, придет черед долгой и иногда безрезультатной идентификации. Маньен был прав: семьи ждали ответов. В шесть часов двенадцать минут, почти через двадцать часов после первого взмаха лопаты, Поль Шене распределил тела между коллегами и одновременно с ними провел первый разрез скальпелем. 36 Люси была совсем не в форме. Лишенное плоти лицо Летиции преследовало ее до самого рассвета, а едва оно рассеялось, как проснувшиеся близнецы лишили ее надежды на передышку. Шарко чувствовал, что она очень устала. А потому, пока длилось ожидание первых результатов медэкспертизы, он сумел убедить Маньена отправить ее на скоростном поезде в Брест, чтобы она переговорила с вдовой аквалангиста из «Океанополиса». Таким образом, он хоть на время удерживал ее в отдалении от Управления со всеми его опасностями. Волоча ноги, он в одиночку потащился в биолабораторию. Виржини Доби, научная сотрудница, которой был поручен анализ картин, уже позвонила ему, объявив, что сделала несколько удивительных открытий. Натянув обязательный бумажный комбинезон и бахилы, он зашел в одно из помещений лаборатории – то, где собирали пробы жидкостей с одежды, простыней, мебели, чтобы провести анализ крови или ДНК. Доби поджидала его за своим химическим столом. Она приветствовала его вежливой улыбкой, но он не разомкнул губ. – Мой коллега, который занимается ДНК, поручил мне сказать вам, что, к сожалению, не удалось обнаружить клетки в пробирках, содержащих слезы. Но, учитывая ваши вчерашние находки, все эти тела… к нам уже начали поступать образцы из Института, что позволит на этот раз набросать профиль каждой жертвы. Эта история – просто ужас. Все утро только о ней и говорят. У Шарко из головы не шли рассказы журналистов по радио. Говорили об обнаружении тринадцати тел в Ивелине, без сомнения жертв одного и того же убийцы, которые, согласно источникам, были убиты при неизвестных обстоятельствах, причем место преступления следствию еще предстоит установить. Хотя личность Рамиреса пока что оставалась тайной, на него уже навесили кучу устрашающих прозвищ: Ивелинский Монстр, Убийца 78… – Да уж, сложно было не услышать. Доби поняла, что копу не хотелось вдаваться в детали. Кончиком скальпеля она извлекла пробу с картины с крокодилом: – У вас хорошая интуиция: вы правильно сделали, что прислали их мне. Эти картины действительно были написаны кровью, но весьма необычной, поскольку речь идет о менструальной крови. Полицейский с отвращением глянул на интимную частицу, прилипшую к лезвию острого инструмента. – Не было ни табу, ни фильтров, – пояснила специалист. – Все как есть. Сама кровь, разумеется, плюс некротические фрагменты эндометрия, клетки вагинальной слизистой оболочки, секреции шейки матки и вагины, ну и так далее… – Именно этим объясняется различие в цвете и рельефе? – Частично. Различие в цвете соответствует различным периодам менструации. Ярко-красный присущ обильному кровотечению, характеризующему начало месячных, черный – это кровь, дольше остававшаяся в матке, то есть кровь мертвая, плотная, свернувшаяся. Между этими двумя крайностями возможны любые вообразимые оттенки. Значит, каждая картина была написана в течение одного цикла, то есть за пять-шесть дней, а вовсе не в один прием. Она указала на темную зону в углу одного из полотен: – Посмотрите, иногда можно различить папиллярные следы. Борозды от пальцев вот здесь и там, их можно обнаружить повсюду. Думаю, что картины были полностью созданы просто пальцами. Коп попытался вообразить автора, мужчину или женщину, этих картин. Он видел, как тень в глубине мастерской погружает пальцы в менструальную кровь и размазывает ее по полотну, чтобы изобразить сцену в девственных джунглях. Идет ли речь о мужчине, который пишет чужой кровью, или о сумасшедшей, которая использовала собственные выделения? Одна из знакомых Рамиреса, вроде Мелани Мейер? – Существует ли какая-то особая причина, чтобы сделать такое? Писать картину менструальной кровью? – Эти картины состоят исключительно из органической материи, причем интимной, что придает им сексуальный характер. Нельзя сказать, чтобы их автор, будь то мужчина или женщина, признавал много запретов. Есть нечто оскорбительное в том, чтобы выставлять такое всем на обозрение. Это хуже, чем раздеться догола, это просто… омерзительно. Она сложила картины и убрала их под стол: – Вот, это практически все, что я могу вам сказать, отчет пришлю вашей команде, только кому-то придется заехать забрать их. Будь у меня время, я бы пошарила по Интернету в поисках следов. Наверняка не так уж много тех, кто пишет подобным образом, но со всем, что на нас сейчас свалилось, я… – Я сам справлюсь, это моя работа. Если понадобится, можно будет сделать анализ ДНК этой крови? – Не уверена. Но если вы хотите провести углубленное исследование, потребуется судейский запрос. Правда, мы сейчас перегружены сверх всякой меры. Шарко поблагодарил ее и вернулся на Орфевр, 36, впав в глубокую задумчивость. В очередной раз всплыла кровь, но в иной форме, более мрачной, более загадочной. Рамирес пытал и убил Вилли Кулома, чтобы вернуть эти органические картины. Следовало любой ценой отыскать их автора. Он вернулся в родные пенаты, где обретался один Робийяр. Тот измерял объем своих бицепсов портновским сантиметром и быстро опустил рукав, пока Шарко устраивался на своем рабочем месте. – Где Николя? – Уехал к Рамиресу с тремя полицейскими. У нас тринадцать тел на руках, а он использует последние ресурсы, упершись рогом в поиски второй отметины от пули, которой, может, вообще не существует, и плевать ему на иерархию. Могу только сказать, что Маньен просто с катушек слетел, и, не возись он с прессой, Николя мало бы не показалось. Их свара плохо кончится. У меня такое впечатление, что перед уходом на пенсию шеф все сделает, чтобы его законопатить. – Я ему все время твержу, чтобы он вел себя поосторожнее. Маньен как змея: думаешь, что он спит, а он кидается на тебя ровно в тот момент, когда ты этого не ждешь. А Жак? – Рвется на части с медэкспертами. Шарко устроился перед монитором и начал поиск. Он перепробовал разные ключевые слова – «картина», «живопись», «кровь», «менструации», «страх», «крокодил», но ничего путного не добился. Хотя, щелкая по клавиатуре, он наткнулся на несколько статей, которые в конце концов его заинтересовали: они касались биоарта, нового течения в современном искусстве. Представители этого движения использовали биологические материалы для создания своих творений: кожу, клетки, сперму, кровь, человеческие останки. Иногда некоторые из них использовали самих себя в качестве подопытных мышей. Творец превращался в собственное произведение искусства. Биоарт… Шарко никогда не слышал о подобном явлении. Он откопал кучу сайтов, специализирующихся на сюжетах, один поразительней другого. Некоторые художники сотрудничали с самыми передовыми исследовательскими лабораториями, другие забивались в свои мастерские, обложившись пробирками, скальпелями и иголками. Изготовление кукол на основе живых клеток, создание трансгенных зеленых светящихся кроликов, образцы гибридной кожи, которую можно пересаживать на кончики пальцев… Кроили, резали по живому, иногда по самому себе. Целью было задать вопросы, исследовать, растормошить, чтобы выявить проблемы сегодняшнего мира. Кстати, многие приверженцы биоарта наталкивались на юридические барьеры, действуя на грани законов о биоэтике и генетике. Кровь… Слово бросилось в глаза, когда ему попалась статья в «Монд» о Данни Боньер, парижской биохудожнице, помешанной как на животном начале, так и на крови, которую она расценивала как «универсальный способ коммуникации». Публикация датировалась прошлым годом и называлась «Животное в крови». В июне две тысячи четырнадцатого года женщина устроила под контролем медиков публичный перформанс, который заключался во впрыскивании себе крови волка и слиянии с животным. Поразительная фотография запечатлела ее, когда она стоит на коленях, упершись руками в землю, нос к носу со зверем. Шарко подумал, что получилась бы отличная афиша к голливудскому фильму. Перформанс именовался In the Mind of a Wolf, «В голове волка». Он внимательно прочел статью. Когда журналист спросил художницу о том, что подвигло ее на такой эксперимент, она ответила, что тактильной коммуникации более недостаточно и что если нести животное в себе, то это поможет бороться с той опасностью, которой подвергается биологическое разнообразие на планете, а также трансформировать самого себя. Она сказала следующее: «Принять кровь означает распахнуть перед собой двери метаморфоз». Метаморфозы. Сам термин поразил Шарко. Рамирес много раз говорил об этом с Мелани Мейер. Но сколько полицейский ни вчитывался в статью, он так и не нашел объяснения загадочной фразы. Имело смысл встретиться с Данни Боньер, тем более что статья утверждала, будто она использует также кровь животных, а если точнее, темно-синюю кровь мечехвостов[40], чтобы рисовать свои произведения пером павлина и выставлять затем в музеях современного искусства. Эта художница могла оказаться настоящей золотой жилой. Впервые с начала расследования Шарко почувствовал на губах кисловатый привкус охотничьего гона и забыл про собственные заботы, правда всего на несколько минут. Сделав несколько звонков по точно вычисленным номерам, он договорился о встрече с Боньер, которая жила в Пантене[41] и согласна была принять его в любое удобное время. 37