Они остались в офисе вдвоем. – Кажется, между вами кошка пробежала, – заметил капитан Белланже между двумя щелчками мышью. – Так и едите друг друга глазами. – Люси немного дергается из-за начала учебного года. С Адриеном порядок, а у Жюля проблемы. Он куксится, плачет. Мы сейчас недосыпаем. – Мы все недосыпаем. На то мы и копы. Больше Николя Белланже ничего не добавил. Он отвернулся к монитору, поднеся руку к виску, но тут же поспешно отнял ее и положил ладонь на стол. Дрожание пальцев было почти незаметным, и Шарко, конечно же, никогда не обратил бы внимания, если бы Николя не приобрел привычку прятать руки. Однажды Шарко поинтересовался, пьет он или что-то принимает. Белланже едва не заехал ему в морду. Возможно, Шарко и ошибался, хотя агрессивность Николя и то, как он выглядел иногда по утрам – он-то, который всегда так следил за своей внешностью… После дела «Пандемии» и учитывая смерть его подруги двумя годами раньше, наверху решили, что будет лучше отстранить его от руководства командой и снова сделать простым уличным полицейским, номером два в группе – после Шарко. Череда несчастий, которые Белланже с трудом превозмогал, сильно поспособствовала продвижению нового шефа их группы, Грегори Маньена, извлеченного по такому случаю из дальних закромов. С тех пор Николя держался особняком, отдаваясь душой и телом каждому расследованию, в доказательство, что он еще жив, а главное – чтобы поменьше бывать дома. Его личная жизнь сводилась к хлебным крошкам, какие бросают голубям. Шарко пришлось напрячь память, чтобы вспомнить хорошие времена. Скоро их комната станет прибежищем убогих – от Робийяра, который до самой пенсии будет довольствоваться своим статусом лейтенанта, Шарко – бывшего комиссара, бывшего шефа, бывшего все-на-свете, которого снова отправили «мести тротуары», Белланже, одинокого волка с карьерой, вдребезги разбившейся на самом взлете, и до Люси, которая, возможно, никогда больше не сможет вести расследование, не вспоминая про ночь с двадцатого на двадцать первое сентября две тысячи пятнадцатого года. При условии, что они оба не окажутся за решеткой. В конечном счете только Жак Леваллуа получил повышение и вышел сухим из воды. Шарко до крови изгрыз ногти, раз за разом прокручивая в голове последние часы. Ненайденная гильза была для него как моментальный снимок Люси, оставленный на трупе с надписью: «Это я, Люси Энебель, убила его. Вы найдете меня на четвертом этаже дома 36 по набережной Орфевр». Вспоминая о тех чудовищных поступках, которые он совершил после ухода Люси, матери своих детей… Да еще снадобье, которое он подлил в чашку одного из сослуживцев… Человеческое существо ничем не отличается от всех прочих: оно борется за выживание, и Шарко не был исключением. В восемнадцать часов двадцать минут капитан Грегори Маньен зашел в помещение, с потухшей сигаретой в зубах. Шарко его не очень жаловал, Николя не выносил на дух – между двумя мужчинами шла давняя война, и Маньен пользовался каждой секундой власти, чтобы отдать Шарко приказание или отодвинуть в сторону, едва представлялся случай. Но старого козла ждала пенсия весной две тысячи шестнадцатого года, что и заткнет его окончательно. Их начальник оглядел пустующие рабочие места с видом побитой собаки и высек из газовой зажигалки струю пламени, чтобы разжечь свою цигарку – «Житан» без фильтра. Он уже сто лет как забил на любые запреты. За облачком дыма он возвел глаза на Шарко: – Мне сказали, что ты занялся стрельбой ни свет ни заря? Ты – и вдруг в тире? Шутка века. И как прошло? Франк хотел как можно быстрее восполнить недостающий заряд в магазине «зиг-зауэра» Люси и воспользовался утренним занятием в тире, чтобы стащить патрон. Копы-инструктора не отличались такой строгостью, как их коллеги из жандармерии, и не вели счет боеприпасам, потраченным во время тренировок. – Тебя так интересуют мои баллистические достижения? – Скажем, все, что касается моей команды, меня интересует. Ну и? – Я мог бы пристрелить белую лошадь, целясь в черную. – Эта хрень уже не для стариков вроде нас с тобой. Ладно, шутки кончились, за одним делом тянется другое. У нас труп в районе Лонжюмо. Эксперты из КУ[11] уже едут. – Лонжюмо? Так это не к нам. – Да, но, похоже, там не Винни Пух порезвился, вот прокурор и решил, что лучше привлечь нас. А где Леваллуа? – Ушел. Живот заболел. – Ну что ж это за… Шарко встал с кресла и натянул старый черный пиджак, демонстрируя полное спокойствие, просчитанное от и до. – Да ладно, не заводись, я подменю его с процедурой и сам займусь составлением протокола осмотра. В улыбке Маньена сквозила доля цинизма. – Поверь, ты не пожалеешь, говорят, там неописуемый бардак. Я поеду с вами. Может, это мое последнее дело. Так что сделаем из него конфетку. 10 Тяжелые лопасти корабля судебного делопроизводства начали вращаться, и остановить их было невозможно. Обычно Шарко не обращал внимания на членов экипажа, суетящихся вокруг места преступления. Техники, полицейские, помощники прокурора или следователи, иногда пожарные и медики… Но сегодня он вглядывался в каждое лицо с удесятеренным вниманием, прислушивался к любому замечанию, ловил первые реакции. Эти люди, в большинстве своем блестящие специалисты, объединят свои усилия, поделятся знаниями и сделают все возможное, чтобы отыскать того, кто совершил преступление. Придется быть сильнее, чем все они, вместе взятые. После взаимных представлений, приветствий, обмена привычными крепкими рукопожатиями Маньен отошел поговорить с помощником прокурора, пока капитан из полицейского комиссариата Лонжюмо Жан-Люк Семе вкратце вводил в курс дела остальную команду, стоя перед домом, где мельтешили силуэты в костюмах белых кроликов. Шарко наблюдал за ними краем глаза. – Сегодня утром несколько водителей позвонили нам, чтобы сообщить о машине, которая мешала проезду, – излагал Семе. – Два моих парня приехали посмотреть около девяти тридцати. Он указал на «Ауди ТТ», стоящий неподалеку на прежнем месте и отданный на откуп техникам из научного отдела. Этот участок дороги был закрыт для движения. – Естественно, они направились сюда, чтобы выяснить, в чем дело, но дверь была открыта. Они и зашли. Что их сразу насторожило, так это большие черные слизняки, которые, по-видимому, ползли из подвала. Оказалось, это пиявки. Шарко сделал вид, что удивлен: – Пиявки? – Да, причем их было полно. Тогда мои парни спустились, чтобы попытаться понять, откуда взялись эти мерзкие твари. И там они обнаружили тело. Ну и я тоже видел. Предупреждаю, от этого с души воротит. Шарко повел подбородком в сторону фургона. Там Николя, стоявший в отдалении, один, внимательно ко всему прислушивался, сжимая в губах сигарету. Он уже обошел вокруг грузовичка и теперь разглядывал окрестности. – Что известно о жертве? – Жюльен Рамирес, тридцать один год. Мы наскоро проконсультировались со STIC[12] и выяснили, что парень судимый, если быть точным, за попытку изнасилования, но, не считая этого, у нас не было времени копнуть как следует и… – Мы сами этим займемся. А что там внутри? Оливье Фортран, глава Службы учета, присоединился к разговору. Гранитный утес в Альпах – вот кого напоминал этот тип с его лысым черепом и высокими ботинками в стиле рейнджер размера сорок шестого, не меньше. – Редко увидишь такой бардак на месте преступления. Я вызвал дополнительную команду, а надо еще спальней заняться. Шарко постарался сохранить самый что ни на есть нейтральный тон: – Спальней? – Да, сам увидишь. Это ты процессуалист? – Леваллуа заболел. – Ну, значит, тебе не повезло, нам придется опломбировать три машины, только чтобы вывезти все дерьмо из подвала. Раньше начнем, раньше кончим, но даже в лучшем случае проторчим здесь до середины ночи. Сам вызвался? Как выражается капитан Семе, кушать подано, мало не покажется. И не трудись влезать в бахилы, нет смысла. Шарко направился к грузовику научников, где его дожидались комбинезон, шапочка и маска. Почему Фортран заговорил о спальне? – Я могу заглянуть в дом? – спросил Николя. Фортран протянул ему пару перчаток: – Без проблем. Только осторожней, не наступи там на живность. По-моему, они лопнут, как попкорн, если по ним пройтись. Шарко вошел, вооружившись пачкой листов, предназначенных для составления протокола осмотра: описание места преступления, перечисление улик, обнаруженных экспертами, список и фотографии опечатанных образцов с подтверждением даты и времени. Офицер судебной полиции – в данном случае он сам – должен отнести или отправить эти улики в соответствующие лаборатории. Весь его план был основан именно на последнем пункте. У входа в коридор Николя опустился на колени, разглядывая пиявку. Желтые и черные полоски отмечали кровавый путь паразита. Перед тем как спуститься, Шарко вгляделся в удивительно пустые глаза коллеги: – С тобой все в порядке? Николя не ответил, только потер ладони одна о другую. Оставшись один, он попытался логически рассуждать. Эти пиявки не могли подняться сами. Кто-то хотел, чтобы они, копы, отправились в подвал. Разве входную дверь не оставили открытой? Все было срежиссировано, чтобы привести их в дом. Приглашение. Он пошел в гостиную. Рукой в перчатке открыл ящики, поворошил бумаги. В одном из шкафов сотни дивиди в прозрачных коробках, без этикеток. Пиратские копии – сами диски покупались чистыми, для записи. Николя взял один и вставил в видеоплеер. И сразу попал на сцену садомазо с латексом, ударами хлыста и визгом. Полицейский был впечатлен глубиной наносимых ран. На многопиксельном экране вспоротая плоть расцветала кровавыми лепестками. Он вытащил наугад еще несколько. Та же история, те же американские подделки. Он выключил телевизор и поставил диски на место. Один из техников поднялся наверх с пустой клеткой. Другие коллеги шли за ним, таща в руках кучу бутылок, досок, инструментов… Они начали разгружать подвал, чтобы попытаться его обследовать. Николя отошел в сторону, ему хотелось тишины и покоя. Он поднялся на второй этаж, осмотрелся. Лента с надписью «судмедэкспертиза» преграждала вход в спальню, которая была обставлена только самым необходимым: кровать с простынями в капельках крови, ночной столик, холодные стены, обклеенные обоями. Окно в задней стене дома, выходящее в лес, было распахнуто. На полу валялся лифчик и чулки в сеточку. У изголовья кровати, рядом с ночным столиком, – пара наручников с ключом в замке. А внутри металлических колец – крошечные окровавленные острия, как ряд зубов пираньи. Коп понимал, какую боль вызывают такие наручники: при малейшем движении острия впиваются в тело. Что это значит? Убийца прервал Рамиреса в разгар сексуальных забав? Чья кровь на простынях? Является ли она результатом пыток, как в фильмах? И где пряталась девушка? Или она избежала катастрофы, выпрыгнув полураздетой в окно? Он вышел. Прямо напротив спальни – почти пустая комната, целиком обклеенная белой бумагой, а на ней граффити: красивые мотоциклы и машины, нарисованные цветными фломастерами. Нечто вроде художественной мастерской, где единственной мебелью была этажерка с принадлежностями для рисования: фломастеры, карандаши, ластики. Здесь полицейской ленты не было, а потому Николя уселся на пол рядом с отопительной батареей, подперев голову руками, и поддался приступу внезапной неодолимой усталости. Желудок свело, он боялся того, что ждет его в подвале. Подвал… Темное замкнутое пространство, как в подземных выработках. Вспышки в голове. Его подруга Камилла, распятая, со вскрытой грудью. Ее искаженное лицо, как маска из оплывшего воска… Судорога свела его тело. Он так и не смог изгнать эти картины из памяти. Даже два года спустя каждую ночь он вспоминал Камиллу, и ее изувеченное тело вставало перед глазами. Он порылся в передних карманах, но нашел всего одну таблетку болеутоляющего. В задних карманах тоже ничего. Придется довольствоваться единственной таблеткой, которую он проглотил без воды. Потом собрал все свое мужество в кулак и спустился в подвал. – Осторожней на ступеньках, они скользкие, – предупредил поднимающийся техник. От галогеновых ламп было светло как днем. В самой глубине подвала, рядом с аквариумом, – сидящий в углу труп, голый, с раздвинутыми ногами и руками, спереди скрученными проволокой. Когда коп увидел, что с ним сделали, ему пришлось прислониться к стене с ощущением, что мир вокруг пришел в движение и закрутился колесом. Камилла… Слабость в ногах… Мушки за сомкнутыми веками… Потом темнота…