Люси сидела на диване в гостиной, держа в руках опломбированный пакетик с гильзой «Speer», вылетевшей из ее оружия. – Значит, все получилось, ты это сделал? В кресле напротив Шарко аккуратно вписывал марку «Люгер» в протокол осмотра, туда, где он оставил место. Через несколько часов он отдаст этот отчет распечатать на компьютере, заверит его своей подписью и печатью с Марианной[14], имеющей уникальный номер, присвоенный каждому процессуалисту. Этот протокол станет основой всего их расследования, не внушающим сомнений документом, составленным офицером судебной полиции, принесшим присягу. Заверенное по всем правилам клятвопреступление. – И концы в воду. Я уже отвез опломбированные улики на набережную Орлож[15]. Дальше они разойдутся по соответствующим службам, как всегда. В подвале все прошло даже лучше, чем я ожидал. Гильза «люгер» и пуля из пистолета Рамиреса попадут в руки к баллистику, и тот определит, что два данных элемента относятся к одному и тому же оружию, которое никто никогда не найдет, поскольку оно покоится на дне Сены. Единственное, что можно констатировать, – преступник убил Рамиреса из девятимиллиметрового оружия, и оно могло быть любой модели. – А фотографии образца, найденного в подвале? На них же ясно видна марка «Speer» на моей гильзе, верно? Как же у тебя получилось? – Я их уничтожил, а потом в нашем гараже переставил время в фотоаппарате, чтобы оно совпадало с указанным в протоколе, и сфотографировал гильзу «люгер» на нейтральном фоне, как сделал это в подвале. Проще простого. Франк уселся рядом с подругой. Он чувствовал, что она на грани срыва, судя по ее большим синим глазам, устремленным на пакетик, как будто там содержался самый страшный вирус на планете. – Все надежно похоронено, Люси. Тот факт, что сфотографированная и опечатанная гильза не «Speer», полностью выводит нас из-под подозрений. В твоем магазине десять патронов, все на месте. У Рамиреса техники сняли кучу отпечатков пальцев, и наших среди них точно нет, потому что мы были в перчатках. В тамошнем бардаке они не могли найти ничего интересного рядом с телом. Поисков посторонней ДНК не будет. Люси разорвала пластиковый мешочек, достала гильзу и стала раз за разом перекатывать ее указательным пальцем правой руки по ладони левой, словно кошка, играющая кусочком сыра. – У Рамиреса обнаружили странные вещи. Мешки с негашеной известью, следы крови повсюду, и на первом этаже, и на втором. Но не как на месте преступления, а… более осознанно, как будто кровь специально разливали у большинства входов и выходов. Утром начнут перекапывать его сад. Я почти уверен: что-нибудь там найдут. Не знаю, что Рамирес творил у себя в подвале, но там явно что-то нечисто. Ты убила не святого. Люси еще помнила ярость Рамиреса, когда тот склонился над нею, чтобы задушить. Она повернулась к другу и обняла его: – У него было холодное лицо, совсем не удивленное и не испуганное. Он даже ни о чем не спросил. Нет, он просто хотел видеть, как я умираю. Ты и представить не можешь, какие у него были глаза, Франк! – Теперь это все в прошлом. – Ты подставил себя под удар. И сделал это ради меня. Шарко закрыл глаза и погладил ее по спине. Он окончательно выдохся, и морально, и физически. – Я сделал это ради нашей семьи. Потому что мы такого не заслужили, понимаешь? Что бы ни случилось этой ночью… я все равно остаюсь отцом моих детей. А ты – их матерью, которая им нужна. Тайны – тяжелый груз, но виновность куда тяжелее, она хуже кислоты. И мы не позволим ей разъесть нашу семью. Люси кивнула: – Знаю… Так уж устроен человек. – Я должен сказать тебе еще кое-что. Думаю, Рамирес был вчера в доме не один. Люси отпрянула, потрясенная. – Девушка была прикована к изголовью постели. Скорее всего, она смогла бесшумно сдвинуть кровать, добраться до ключа от наручников и бежать через окно – без оглядки, потому что она оставила свои чулки, лифчик и даже один башмак. Учитывая тип наручников и кровь на простынях, ей здорово досталось. Что она видела? Или слышала? Когда именно сбежала? Пока мы ничего не знаем. Бог знает где ее носит. – Господи… – Если она ничего не сказала и не обратилась в полицию, значит она боится, верно? Или сама повязана: она наверняка знала про кошку в клетке, та ведь мяукала как оглашенная. Я отслежу это дело и ничего не упущу. А ты поедешь на вскрытие с Николя. Быть ближе к телу, а не избегать его – вот лучшее решение. Пусть Шарко и старел, и возраст отражался на лице, взгляд его оставался прямым и твердым. – Ты увидишь, я кое-что проделал с трупом, и не очень красивое, но только для того, чтобы это дело никак нельзя было связать с нами. Мы обманем всех, кто попытается понять. Я знаю, это сложно, но оставайся собой, Люси. Когда окажешься в зале для вскрытий, реагируй, как если бы речь шла о любом другом теле. Сохраняй дистанцию – отстраненную, процессуальную. Скажи себе, что это просто очередной труп. Ладно? – Я постараюсь. – Ты не постараешься. Ты это сделаешь. Обещаешь? – Обещаю. – Ты сама заметишь, что Николя в нелучшей форме. Он потерял сознание на месте преступления. Думаю, это из-за того дерьма, на которое он подсел, а еще из-за бессонницы. И все вместе это губит его. – Нет никаких доказательств, что он сидит на наркоте. – Парень, который практически не спит, никого к себе не подпускает, делает, что ему вздумается и когда ему вздумается, – тут нечего голову ломать в поисках причин. Он держится на кокаине… А еще это рефлекторное движение ноздрями, он все время шмыгает носом, будто втягивает воздух. Он замолчал надолго с расстроенным видом, потом зевнул. – Мне, во всяком случае, нужно поспать часа три-четыре, а то я на ногах не держусь. Потом я заеду к твоей тете и вернусь к Рамиресу на обыск в саду. – К тете? Нет, мне надо тоже там быть, я… – Сейчас лучше действовать по отдельности, нас ждут горячие деньки, и лишняя осторожность не помешает. Я долго думал, что ей сказать: самое правильное – признаться, что ты взялась за это дело, как она и просила, но, когда ты влезла к Рамиресу, чтобы проверить кое-какие детали, он был уже мертв. И что идет расследование силами нашего собственного подразделения, но, разумеется, никто не знает, что ты проникла в дом незаконным образом. И что она должна держать в строжайшем секрете все, что касается расследования твоего дяди, на случай, если кто-нибудь нащупает связь, иначе у тебя будут серьезные проблемы. Конечно, она почувствует и свою ответственность, и вину перед тобой, но это лучшее, что можно сделать. Таким образом, нам гарантировано ее молчание. Шарко взял гильзу у нее из рук. – Самое тяжелое позади, Люси. Не упрекай себя ни в чем, ладно? Запрячем наши скелеты поглубже в шкаф и научимся с этим жить. Не ты первая и не ты последняя. Странный огонек блеснул в его зрачках, и Люси увидела, как задрожали его губы, как если бы он готов был раскрыть ей некую тайну и в то же время сдерживался. Она взглядом задала вопрос, он покачал головой: – Этот тип хотел тебя убить, у тебя не оставалось другого выхода. Ты спасала свою шкуру. Единственное, о чем я сожалею, так это о том, что ты не поговорила со мной до того, как все случилось. Он вышел, а Люси осталась сидеть в задумчивости. Почему он заговорил о скелетах в шкафу? Что за странный взгляд и дрожание губ? Что он собирался открыть ей в один из самых страшных моментов ее жизни? Люси проскользнула в комнату к спящим детям. Она любила смотреть на них вот так, в тишине, на их пухлые ручки, раскинутые по обе стороны головы, как если бы они хотели обнять всю планету. Они росли так быстро, а мир вокруг был так жесток. Кто защитит их, если ее и Франка не будет рядом? Кто поможет им взрослеть? Она отправилась в душ, под струи пара, чтобы очиститься от всей грязи этой ночи. Вновь увидела ожесточение на лице Рамиреса… Пластик, который не давал ей дышать… И в тот момент кто-то скрывался на втором этаже… Она вылетела из-под душа с ощущением, что задыхается. Она заставила себя успокоиться и медленно подышала перед зеркалом минуты две-три. Всего один взгляд мог выдать убийцу. Изменение в радужной оболочке, сузившийся зрачок, пульсирующий хрусталик. Глаза отражают самые глубинные движения души. Губы могут лгать, но способны ли на это глаза в нужный момент? Она надела форменную одежду, пристегнула кобуру к бедру. Накануне Франк долго чистил ее «зиг-зауэр», уничтожая малейшие следы пороха. Настоящий педант, ни в чем не полагающийся на случай. Он часто говорил, что по совокупности безобидных деталей, оставленных на месте преступления, можно восстановить лицо преступника, как если бы оно отражалось в разбитом зеркале. Вот почему он постарался стереть все детали, даже самые незначительные. Рядом с ним Люси удавалось сохранить уверенность. Они никогда не попадутся. 13 Двумя часами позже она парковалась на стоянке Парижского института судмедэкспертизы на набережной Рапе. Из длинного красного кирпичного здания открывался изумительный вид на Сену, хотя его постояльцам толку от этого было не слишком много. Люси вспомнила свой первый визит сюда, вместе с Франком, смущение и гордость тем, что оказалась в месте, почти столь же легендарном, как и Орфевр, 36. Ее первые настоящие трупы, истерзанные жертвы убийц, сложные случаи. Шарко был ее Пигмалионом, ее гидом в Лувре ужасов, ее служителем в храме мертвых, он всему ее научил, даже тому, как дышать в помещении для вскрытий. И спустя годы то восхищение, которое она питала к нему, к его карьере, к человеку, которым он был, оставалось неизменным. Едва ее увидев, Николя быстро затушил сигарету. Франк имел обыкновение сгущать краски, но она в противовес готовилась предоставить молодому капитану кредит доверия. Может, он и выпивал иногда лишнего и, конечно же, сильно переменился после смерти Камиллы, но это еще не значит, что он подсел на кокаин… Он поцеловал ее – его дыхание слегка отдавало мятой – и помахал двумя талончиками на обед: – Угощу тебя обедом в «Фенелоне»[16] после вскрытия. Нашел их у себя в столе, когда… рылся в старых бумагах. У них в этом месяце истекает срок. Ты будешь смеяться, но мне всегда жутко хочется есть, когда выхожу отсюда. Заметь, это все-таки лучше, чем у Уха, знаешь, того парня из команды Жубера? Вот у него возникает желание трахаться. Ну, по крайней мере, так говорят. – Слушай больше весь этот треп… Их направили в зал номер три, в глубине коридора, мощно пропахшего выдержанной плотью. Только судмедэксперты могли со временем привыкнуть к воздуху, пропитанному испарениями кишечных газов и бактериями. Для остальных это было как прыжок на резинке с моста – первый вдох всегда вызывал приступ дурноты. Они открыли дверь тамбура и зашли в зал, где вторая волна тошнотворных запахов ворвалась в их ноздри. Поль Шене, медэксперт, склонился над телом, ему ассистировал коллега, который составлял список образцов крови, ногтей и волос для токсикологического анализа. Сам по себе Шене выглядел как типичный среднестатистический обыватель – отец семейства лет сорока, короткие черные волосы, новенькая пара очков в зеленой оправе, – но со скальпелем в руке, облаченный в халат и белые резиновые сапоги, он походил на вивисектора. – Я начал без вас. Измерил, взвесил, сфотографировал под разными углами. Внешний осмотр закончен, и мы начали изъятие, просто чтобы не терять времени. Как дела у Франка, я думал, он приедет? Давненько он здесь не бывал. А ведь трупов у нас хватает. Взгляд Люси переместился на тело. – Думаю, он подустал от вскрытий. Поэтому при любой возможности старается увильнуть. Она не смогла сдержать приступа тошноты. Помимо дыры в горле, на теле Рамиреса зияли раны в груди, на руках и бедрах. Он был иссечен вдоль и поперек, как хлебный багет. Николя тоже подошел ближе, успокаивая себя долгими шумными вдохами. После смерти Камиллы он стал по-другому реагировать на смерть. Любое столкновение с ней превратилось для него в настоящее испытание, и Люси знала, как он вынужден сейчас бороться с собой, чтобы оставаться на месте. Вдруг он прищурился, глядя на левое бедро. Одна из ран зашевелилась, ее края начали медленно расходиться. Показалась черная блестящая спина, словно Несси всплывала на поверхность озера Лох-Несс. Шене скальпелем немного отогнул плоть, и на свет появилась пиявка. Лицо Люси покрылось перламутровой бледностью. Ей вспомнился кадр из фильма «Чужой», когда из грудной клетки одного из членов экипажа выскакивает покрытый слизью монстр. Шене заметил их смятение: – Ох да, мне следовало вас предупредить. Он указал на сосуд, наполненный этими червями: – Я думал, что уже всех их вытащил. Мы фотографировали, разумеется, всякий раз, когда извлекали очередную из разреза. Он взял наполненную кровью пиявку и положил ее на металлический стол под нос застывшему Николя, бросив тому сочувственный взгляд: – Знаю, это не просто, даже для самых крепких из нас. И я знаю… Короче, я понимаю, что ты можешь чувствовать, глядя на тело. Но тебе и не обязательно себя насиловать. Люси здесь, мы скажем, что вы все время были вместе и… – Все нормально. Я не могу бегать всю оставшуюся жизнь. Ответ прозвучал как удар хлыста. Шене не стал спорить: – Как хочешь. Тогда идем дальше: Рамиресу нанесли ножом двадцать один удар. У меня сложилось впечатление, что убийца изувечил его и вложил пиявку в каждую рану. Я не уверен на все сто, потому что шесть или семь этих мамзелей весело прогуливались по ящику в морге, когда мы извлекали тело. Но если их пересчитать, вместе с последней, оставшейся в теле, то получится двадцать одна пиявка.