– Корморан Страйк слушает. – Это я, Леонора, – послышался в трубке ее обычный, разве что чуть более выразительный голос. Страйк жестом попросил Энстиса придержать лифт и отошел в сторону, к темному окну, за которым под нескончаемым дождем змеился поток транспорта. – С вами беседовали полицейские? – спросил он. – Да. Они и сейчас рядом. – Мои соболезнования, Леонора, – сказал он. – Вы как там? – ворчливо спросила она. – Я? – удивился Страйк. – Я в порядке. – Не обижают вас? Мне сказали, вы сейчас на допросе. Я им и говорю: «За что ж человека под арест, коли я сама его наняла Оуэна разыскать?» – Никто меня не арестовывал, – объяснил Страйк. – Просто взяли показания. – Сколько ж можно вам душу мотать? – А откуда вы знаете, сколько… – Да я тут, – недослушала она. – Внизу, в вестибюле. Хотела с вами повидаться, вот и потребовала, чтоб меня подвезли. Изумленный, да еще хлебнувший виски на голодный желудок, Страйк выпалил первое, что пришло на ум: – А на кого осталась Орландо? – На Эдну. – Беспокойство Страйка о чужой дочери Леонора восприняла как должное. – Так когда вас отпустят? – Уже иду, – сказал он. – Кто это был? – спросил Энстис, когда Страйк отсоединился. – Шарлотта беспокоится? – Скажешь тоже! – бросил Страйк, входя за ним в лифт. У него совершенно вылетело из головы, что он ни словом не обмолвился Энстису насчет их разрыва; став сотрудником Центрального управления, Энстис попал в отдельную категорию, куда не проникали слухи личного свойства. – Там все кончено. Уже восемь месяцев прошло. – Да ну? Жесть! – Энстис искренне огорчился. Лифт поехал вниз. Страйку подумалось, что у Энстиса есть собственные причины для расстройства. Из всех его знакомых Шарлотта больше всех зацепила именно Энстиса: и своей необычайной красотой, и вульгарным смехом. «Заходите с Шарлоттой», – рефреном повторял Энстис, когда они со Страйком оба выписались из госпиталя, демобилизовались и осели в городе, с которым сроднились. Страйк почувствовал неодолимое желание оградить Леонору от Энстиса, но из этого ничего не вышло. Когда двери лифта скользнули в стороны, она уже стояла на виду: худенькая, серая, как мышь, с гребнями в жидких волосах, закутанная в старомодное пальто. На первый взгляд могло показаться, что она приехала в домашних тапках, но на самом деле это были разношенные черные туфли. По бокам от нее стояли офицеры полиции, мужчина и женщина. Женщина, как видно, известила ее о смерти Куайна и согласилась подбросить в управление. По настороженным взглядам, устремленным на Энстиса, Страйк понял, что Леонора ошарашила полицейских своей нестандартной реакцией на известие о смерти мужа. Деловитая, без единой слезинки, она с облегчением обратилась к Страйку: – Ну наконец-то. Что так долго? Энстис смотрел на нее с любопытством, но Страйк не стал их знакомить. – Давайте отойдем вот туда. – Страйк указал на стоявшую у стены скамью. Когда он, прихрамывая, шагал рядом с Леонорой, трое полицейских сгрудились у него за спиной. – Как вы? – спросил Страйк, отчасти для того, чтобы Леонора обнаружила хоть какие-нибудь признаки скорби и тем самым удовлетворила любопытство наблюдателей. – Сама не знаю, – ответила Леонора, опускаясь на пластмассовое сиденье. – Не верится как-то. Мне и невдомек было, что он в том доме отсиживается, шельмец этакий. Не иначе как туда грабитель какой пробрался, а там хозяин. Ехал бы себе в гостиницу, как всегда, правда же? То есть подробностей она не знала. Страйк подумал, что Леонора потрясена сильнее, чем показывает, сильнее, чем сама понимает. То, что она искала встречи с ним, выдавало растерянность одинокой женщины, которая может обратиться лишь к тому, кто помогает ей по долгу службы. – Проводить вас домой? – предложил Страйк. – Да меня эти подвезут, – сказала она все с той же непоколебимой уверенностью, с какой заявила, что Элизабет Тассел оплатит счет за услуги Страйка. – Я только хотела убедиться, что вы живы-здоровы, что не пострадали по моей милости. И еще спросить хочу: вы работать-то на меня не откажетесь? – Работать на вас? – повторил Страйк. На долю секунды ему показалось, что она не отдает себе отчета в происшедшем и настаивает на продолжении поисков. Но не могла ли ее эксцентричность скрывать какой-то более серьезный, более глубинный умысел? – Они думают, я их за нос вожу, – сказала Леонора. – Я это нутром чую. Страйк чуть не ответил: «Я уверен, они ошибаются», но это было бы ложью. Он не сомневался, что Леонора, жена вздорного изменника-мужа, которая не обратилась в полицию и только через десять дней начала изображать поиски, которая хранила ключ от пустующего дома, где нашли тело, и без труда могла бы застукать там супруга, окажется первой и главной подозреваемой. Но вслух он лишь спросил: – Почему вы так думаете? – Нутром чую, – повторила она. – Как они со мной разговаривали. Как потребовали, чтоб я им дала осмотреть наш дом, его кабинет. Такова была рутинная процедура, но Страйк понимал, что Леоноре эти действия показались бесцеремонными и даже зловещими. – Орландо в курсе? – спросил он. – Я ей сказала, но до нее, по-моему, не доходит, – ответила Леонора, и он впервые заметил у нее в глазах слезы. – Все свое твердит: «Как Мистер Пук» – так кота нашего звали, он под машину попал… а понимает она или нет – откуда мне знать. Кто ее разберет, нашу Орландо. А что он не своей смертью умер, я рассказывать не стала. Язык не поворачивается. Наступила краткая пауза, и Страйк понадеялся (видимо, напрасно), что от него не разит спиртным. – Так согласны вы на меня работать или нет? – в лоб спросила Леонора. – Вы-то поболее смыслите, чем эти, потому я вас и подрядила. Что скажете? – Согласен, – ответил Страйк. – Эти считают, что без меня тут не обошлось, – вставая, повторила она. – Слышали бы вы, как со мной разговаривали. – Леонора поплотнее запахнула пальто. – Ладно, поеду, меня Орландо ждет. Хорошо, что от вас отстали. Она зашаркала к своим провожатым. Женщина-офицер лишилась дара речи, когда к ней обратились, как в службу такси, но, переглянувшись с Энстисом, согласилась отвезти Леонору домой. – Что за чертовщина? – обратился Энстис к Страйку, когда женщины удалились на достаточное расстояние. – Она побоялась, что меня арестуют. – Несколько эксцентричная особа, верно? – Самую малость. – Ты ей ничего не сболтнул? – спросил Энстис. – Нет. – Страйку не понравилась такая постановка вопроса. У него хватало ума не обсуждать с подозреваемыми детали преступления. – Будь осторожен, Боб, – смущенно выговорил Энстис, когда они вышли через вращающуюся дверь под струи дождя. – Чтобы кому-нибудь не перейти дорожку. Это, как ни крути, убийство, а друзей у тебя в городе – раз-два и обчелся. – Ты переоцениваешь мою популярность. Слушай, возьму-ка я такси… нет, – твердо перебил он сам себя, не слушая возражений Энстиса, – первым делом надо покурить. Спасибо тебе за все, Рич. Они пожали друг другу руки; Страйк поднял воротник, махнул на прощанье Энстису и, прихрамывая, ушел по мокрому тротуару в темноту. Он в равной степени был доволен тем, что отвязался от Энстиса, и тем, что сделал первую вожделенную затяжку. 18 Рогов на лбу – «рога в воображеньи» Гораздо хуже – это мое мненье. Страйк совершенно забыл, что в пятницу вечером Робин была, по его определению, не в духе. Он думал лишь о том, что она – единственная, с кем можно обсудить последние события; без особой нужды он никогда не звонил ей в выходные, но по такому исключительному случаю решил отправить эсэмэску. И сделал это минут через пятнадцать – как только поймал такси после скитаний по мокрым и холодным улицам. Робин у себя дома, свернувшись калачиком в кресле, читала купленную по интернету книгу «Допрос как следственное действие: психология и практика». Мэтью сидел на диване и по домашнему телефону разговаривал со своей матерью, живущей в Йоркшире: той опять нездоровилось. Всякий раз, когда Робин вспоминала, что нужно поднять взгляд и сочувственно улыбнуться в знак поддержки, он страдальчески закатывал глаза. У Робин завибрировал мобильный, она с неохотой отложила захвативший ее том «Допрос как следственное действие». Нашел Куайна. Убийство. К. У Робин вырвался не то вздох, не то крик, отчего Мэтью даже вздрогнул. Книга соскользнула у нее с колен и упала на пол. Схватив мобильный, Робин помчалась в спальню. Через двадцать минут Мэтью закончил разговор с матерью, подкрался к спальне и приложил ухо к двери. Он определил, что Робин задает вопросы и, очевидно, выслушивает длинные, непростые ответы. Что-то в ее тоне подсказывало: она беседует со Страйком. Мэтью стиснул зубы. Когда Робин, сама не своя, наконец-то появилась из спальни, она сообщила жениху, что Страйк нашел труп исчезнувшего человека. Врожденное любопытство тянуло Мэтью в одну сторону, а неприязнь к Страйку, возмущение оттого, что сыщик осмелился воскресным вечером побеспокоить Робин, – в другую. – Приятно слышать, что за целый вечер ты хоть к чему-то проявила интерес, – съязвил Мэтью. – Я же знаю, что состояние здоровья моей мамы нагоняет на тебя только смертную тоску. – Лицемер несчастный! – ахнула Робин от такой несправедливости. Конфликт разгорался устрашающими темпами. Приглашение Страйка на свадьбу; глумливое отношение Мэтью к работе Робин; на что будет похожа их совместная жизнь; чем один обязан другому. Робин пришла в ужас от того, как быстро самые основания их отношений были вытащены на свет для пересмотра под аккомпанемент взаимных упреков, но она не отступалась. Ее охватило знакомое чувство гнева и досады по отношению к двоим мужчинам, которые только и присутствовали в ее жизни: к Мэтью, не способному понять, как много значит для нее эта работа, и к Страйку, не способному оценить ее возможности. (Хотя… обнаружив труп, он дал знать именно ей… Робин сумела как бы невзначай спросить: «Кому еще ты рассказал?» – и он ответил: «Только тебе», ничем не показав, что знает, насколько для нее это важно.) Мэтью между тем был уязвлен до глубины души. В последнее время ему открылось нечто такое, на что даже нельзя жаловаться, а можно только закрывать глаза: до того как Робин начала работать у Страйка, она всегда первой делала шаг к примирению, первой извинялась, но ее мягкий характер словно затвердел от этого проклятого, дурацкого рода занятий… У них в квартире была только одна спальня. Робин сняла со шкафа сложенные там запасные одеяла, взяла с полки постельное белье и заявила, что ляжет на диване. В полной уверенности, что надолго ее не хватит (спать на диване было жестко и неудобно), Мэтью даже не стал возражать. Напрасно он думал, что вскоре она успокоится. Наутро при виде пустого дивана ему сразу стало ясно, что Робин уже ушла. Мэтью вскипел. Она сорвалась на час раньше обычного и, вне сомнения, умчалась на работу; его воображение (вообще говоря, Мэтью не отличался живым воображением) рисовало этого жирного урода, который впускает ее не в агентство, а в свою квартиру этажом выше…