– Что же получается: дав ход этим бредням, я и так совершила вопиющий промах, а теперь еще должна усугубить его сплетнями? – Я умею молчать, – заверил ее Страйк, – и не разглашаю своих источников. Но она лишь уничтожила его ледяным, бесстрастным взглядом. – А что вы можете сказать о Кэтрин Кент? – В каком смысле? – Почему в «Бомбиксе Мори» говорится, что ее логово усеяно крысиными черепами? Элизабет молчала. – Я же знаю, что Кэтрин Кент выведена как Гарпия, – терпеливо объяснил Страйк, – более того, я с ней встречался. Ваш ответ всего лишь сэкономит мое время. Полагаю, вам бы тоже хотелось узнать, кто убил Куайна? – Господи, какая банальная уловка, – высокомерно процедила она. – Неужели хоть раз кто-нибудь на нее клюнул? – Угу, – буднично подтвердил он. – И не раз. Элизабет нахмурилась и внезапно – однако, по его мнению, вполне предсказуемо – заговорила: – В конце-то концов, у меня нет никаких обязательств перед Кэтрин Кент. Если хотите знать, Оуэн просто-напросто грубо намекнул на род ее деятельности: она работает в лаборатории, где ставят опыты на животных. Крысы, собаки и обезьяны подвергаются там гнусным зверствам. Я услышала об этом на фуршете, куда притащил ее Оуэн. Она из кожи вон лезла, чтобы мне понравиться, – презрительно бросила Элизабет. – Я читала ее тексты. В сравнении с ней Доркус Пенгелли – это Айрис Мердок. Типичный мусор… мусор… – пока она кашляла в салфетку, Страйк воздал должное яблочно-клубничному пирогу, – который плавает в интернете. – У нее слезились глаза. – И что, наверное, еще хуже – она хотела, чтобы я приняла ее сторону в конфликте с неумытыми студентами, которые воюют против таких лабораторий. Страшная личность эта Кэтрин Кент. – А вы, случайно, не знаете, кто послужил прототипом Эписин, дочки Гарпии? – спросил Страйк. – Нет! – отрезала Элизабет. – А карлица в мешке у Резчика? – Я не собираюсь больше обсуждать эти мерзости! – По вашим сведениям, у Куайна была знакомая по имени Пиппа? – Я с такой не встречалась. Но он вел курсы литературного мастерства, которые привлекали немолодых дамочек, жаждущих самореализации. Кстати, так он подцепил и Кэтрин Кент. Пригубив кофе, она посмотрела на часы. – Каково ваше мнение насчет Джо Норта? – спросил Страйк. Она задержала на нем подозрительный взгляд: – А что? – Просто интересуюсь, – сказал Страйк. Он так и не понял, почему она все же решила ответить: возможно, потому, что Норта давно не было в живых, или потому, что у нее сохранились сентиментальные воспоминания, которые она выдала еще при первой встрече в своем захламленном офисе. – Родился он в Калифорнии, – начала она. – Приехал в Лондон, чтобы отыскать свои английские корни. Джо был геем, по возрасту немного моложе нас с Оуэном и Майклом; он писал очень откровенный роман о жизни в Сан-Франциско. Познакомил нас Майкл. Майкл считал, что Джо – первоклассный прозаик; так оно и было, но работал он медленно. Постоянно уходил в загулы, а ко всему – года два мы об этом не знали – у него нашли ВИЧ, но он не принимал никаких мер. И в какой-то момент болезнь вступила в активную фазу: СПИД. – Элизабет прочистила горло. – Вы же помните, какую истерию раздули вокруг ВИЧ, когда впервые о нем стало широко известно. Страйк привык, что люди дают ему лет на десять больше его возраста. На самом деле об этом вирусе он узнал от матери: она рассказывала (не выбирая выражений даже при детях), что есть такая смертельная болезнь, которая поражает тех, кто трахается и колется с кем попало. – Джо был совсем плох, и люди, которые заискивали перед ним, пока он оставался перспективным, остроумным, красивым, тут же ушли в кусты, за исключением, надо отдать им должное, – нехотя добавила Элизабет, – Майкла и Оуэна. Эти двое боролись за него до последнего, но Джо умер и оставил после себя неоконченный роман. Майкл тогда болел и не смог прийти на похороны, а Оуэн нес гроб. Джо в благодарность за их заботу оставил им в наследство прекрасный дом, где они прежде кутили и ночами напролет спорили о книгах. Несколько раз я и сама при том присутствовала. Это было… счастливое время, – закончила Элизабет. – Они и после смерти Норта часто бывали в том доме? – За Майкла не поручусь, но думаю, он перестал туда приходить после ссоры с Оуэном, которая произошла вскоре после похорон Джо. – Элизабет повела плечами. – А Оуэн и носу туда не показывал: боялся столкнуться с Майклом. Условия завещания оказались довольно своеобразными: насколько я знаю, есть такой термин – «рестриктивное условие». Джо оговорил, что дом должен принадлежать только людям искусства. Майкл все эти годы блокировал его продажу, поскольку Куайны так и не смогли найти покупателя – или покупателей – среди людей искусства. Какое-то время дом арендовал некий скульптор, но что-то у них не срослось. Конечно, Майкл был крайне придирчив к потенциальным арендаторам, чтобы только не дать Оуэну выкарабкаться из бедности, и даже нанимал юристов для обоснования своих придирок. – А какова судьба неоконченного романа Норта? – спросил Страйк. – Ах да, Майкл забросил работу над собственной книгой и закончил роман Джо. Называется он «К вершинам» и опубликован «Гарольдом Уивером». Это уже классика, культовая вещь, постоянно переиздается. Элизабет опять сверилась с часами. – Мне пора, – сказала она. – В половине третьего у меня встреча. Будьте любезны, мое пальто, – обратилась она к оказавшемуся поблизости официанту. – От кого-то я слышал, – Страйк прекрасно помнил, что слышал это от Энстиса, – что вы некоторое время тому назад присматривали за ремонтом в доме на Тэлгарт-роуд. Это так? – Да, – равнодушно подтвердила она. – Чем только не приходилось заниматься агенту Куайна ради своего подопечного. Нужно было определить порядок работ, нанять мастеров. Я выставила Майклу счет на половину стоимости, и он произвел оплату через своих юристов. – У вас был ключ от дома? – Я отдала его бригадиру, – холодно сказала она, – а потом вернула Куайнам. – Разве вы не заезжали туда принимать работу? – Конечно заезжала. И не раз. Нужно же было проверить качество. – Скажите, пожалуйста, в ходе ремонта использовалась соляная кислота? – Полицейские тоже спрашивали про соляную кислоту, – сказала она. – Откуда такой интерес? – Я не вправе отвечать. Она взвилась. Страйк подумал, что Элизабет Тассел не привыкла, чтобы ее вопросы оставались без ответа. – Могу только повторить то, что сказала полиции: по всей видимости, кислоту оставил в доме Тодд Харкнесс. – Кто-кто? – Скульптор, который устроил там мастерскую. Этого арендатора нашел Оуэн, и даже адвокаты Фэнкорта не смогли придраться. Только никто не учел, что Харкнесс работает с ржавым металлом и пользуется едкими веществами. Он успел причинить значительный ущерб, пока его не выдворили. Этим занималась сторона Фэнкорта, которая впоследствии переправила счет нам. Официант принес ее пальто с прилипшими собачьими шерстинками. Когда Элизабет поднималась из-за стола, Страйк услышал, что она дышит с присвистом. Небрежно махнув рукой, Элизабет Тассел ушла. Взяв такси до офиса, Страйк смутно вспомнил, что собирался быть с Робин помягче: утром у них вышла какая-то размолвка – он даже не мог сказать из-за чего. Однако, добравшись до приемной, он перепотел от боли в ноге, да еще Робин первой же своей фразой перечеркнула его благие намерения. – Только что звонили из фирмы по прокату автомобилей. Ни одной машины с автоматической коробкой передач у них сейчас нет, но они могут… – Мне нужен автомат! – рявкнул он и упал на диван, который отозвался раскатами неприличных звуков, отчего Страйк разозлился еще больше. – На кой черт мне ручка, если я в таком состоянии? Ты хотя бы обзвонила… – Разумеется, я обзвонила другие фирмы, – сухо сказала Робин. – На завтра автоматов нет. Прогноз погоды отвратительный. Думаю, будет лучше, если ты… – Я во что бы то ни стало должен встретиться с Чардом, – перебил ее Страйк. Он бесился не только от боли, но и от страха, что придется отказаться от протеза и опять встать на костыли, подкалывать штанину булавкой и ловить на себе жалостливые взгляды. Он терпеть не мог жесткие пластмассовые стулья в воняющих дезинфекцией коридорах, ненавидел, когда медики вытаскивают на свет его историю болезни и принимаются изучать этот пухлый том, когда бормочут невесть что про корректировку протеза, советуют побольше отдыхать и оберегать культю – как будто это больной ребенок, которого приходится всюду таскать с собой. Во сне он ни разу не видел себя безногим: во сне он всегда был цел и невредим. Приглашение Чарда свалилось на него нежданным подарком, пренебречь которым было бы непростительно. У Страйка накопилось много вопросов к издателю Куайна. Сам факт такого приглашения не мог не удивлять. Страйку хотелось услышать из первых уст, по какой причине Чард затребовал его в Девон. – Ты меня слышишь? – спросила Робин. – Что? – Я сказала: «…если ты позволишь мне сесть за руль». – Не позволю! – грубо отрезал Страйк. – Почему? – Потому что тебе нужно в Йоркшир. – Мой поезд отходит от Кингз-Кросс в одиннадцать вечера. – На дорогах будут заносы. – А мы выедем пораньше. Ну, – пожала плечами Робин, – или отменяй Чарда. Только прогноз на следующую неделю ничуть не лучше. Под пристальным взглядом серо-голубых глаз Робин ему было не так-то легко сдвинуться от неблагодарности в другую сторону. – Ладно, – натянуто выговорил он. – Спасибо. – Тогда я пошла за машиной, – сказала Робин. – Ладно, – выдавил Страйк, стиснув зубы. Оуэн Куайн считал, что женщинам нет места в литературном процессе; у Страйка тоже было тайное предубеждение, но что ему оставалось, если колено молило о пощаде, а машину предлагали только с ручной коробкой передач? 28 …Это из всех было самое ужасное и опасное дело, в котором я принимал участие, с тех пор как взял оружие в руки перед лицом врага.