– Джерри был близок к Оуэну Куайну? – спросил Страйк. – По-моему, он был к нему ближе, чем сам мог предположить, – задумчиво проговорила Нина. – Их объединяли долгое годы совместной работы. Оуэн его доводил… Оуэн всех доводил… но Джерри совершенно подавлен, уж я-то знаю. – Не представляю, как Оуэн мог терпеть, что его правили. – Наверное, иногда кипятился, – сказала Нина, – но сейчас Джерри никому не дает сказать худого слова о Куайне. Он одержим версией нервного срыва. Ты же слышал, на фуршете Джерри говорил, что Оуэн, с его точки зрения, психически нездоров, а потому не заслуживает упреков за «Бомбикса Мори». А кроме того, он до сих пор зол на Элизабет Тассел, которая дала ход этому роману. На днях она приходила обсудить издание одного из своих подопечных авторов… – Доркус Пенгелли? – спросил Страйк, и Нина смешливо ахнула: – Ни за что не поверю, что ты читаешь такую дрянь! Вздымающиеся груди на фоне кораблекрушений? – Мне просто имя запомнилось, – ухмыльнулся Страйк. – Рассказывай дальше про Уолдегрейва. – Он увидел, что мимо его кабинета идет Лиз – и как грохнул дверью! А дверь – ты сам видел – стеклянная, чудом не разбилась. Закрывать дверь не было никакой нужды, Джерри это сделал демонстративно, все прямо вздрогнули. Вид у нее кошмарный, – добавила Нина. – У Лиз Тассел. Ужасающий. Будь она в силах, ворвалась бы к Джерри в кабинет и устроила бы ему выволочку за хамство… – Она такая вспыльчивая? – А ты сомневался? О ее вспыльчивости ходят легенды. Нина посмотрела на часы. – Сегодня в девять по телику будет интервью Майкла Фэнкорта, я собираюсь записать, – сказала она, наполняя их бокалы. К еде она так и не притронулась. – Можно и посмотреть, – оживился Страйк. Она бросила на него странно оценивающий взгляд, и Страйк догадался, что Нина прикидывает, в чем он заинтересован больше: выудить дополнительные сведения или насладиться ее по-мальчишечьи стройным телом. У него опять зазвонил мобильный. За секунду-другую он сопоставил возможную обиду и вероятность получить нечто более существенное, чем Нинино мнение о Джерри Уолдегрейве. – Прости, – сказал он, вытаскивая из кармана телефон. Звонил его единокровный брат Ал. – Корм! – воскликнул голос в трубке. – Здóрово, что ты позвонил, брат! – Привет, – пресек его излияния Страйк. – Как жизнь? – Все супер! Я в Нью-Йорке, только что увидел твое сообщение. Что тебе требуется? Он знал, что Страйк звонит только по необходимости, но, в отличие от Нины, не обижался. – Хотел в пятницу с тобой поужинать, – сказал Страйк, – но раз ты в Нью-Йорке… – Да я в среду возвращаюсь, так что заметано. Давай я закажу столик? – Давай, – сказал Страйк. – Только не где-нибудь, а в «Ривер-кафе». – Понял тебя, – сказал Ал, не спрашивая почему: как видно, решил, что Страйк любит добротную итальянскую кухню. – Точное время пришлю тебе эсэмэской, лады? Жду не дождусь! Страйк отсоединился и уже готов был принести свои извинения, но Нина вышла в кухню. Атмосфера, вне сомнения, накалялась. 34 Господи, что я сказал!.. Язык мой – враг мой!.. – Любовь – это мираж, – вещал Майкл Фэнкорт с телеэкрана. – Мираж, химера, иллюзия. Робин сидела между Мэтью и своей матерью на выцветшем, продавленном диване. Шоколадный лабрадор дремал на полу перед камином, изредка постукивая хвостом по коврику. Робин клевала носом после двух почти бессонных суток, неожиданных стрессов и переживаний, но всеми силами старалась сосредоточиться на интервью Майкла Фэнкорта. Миссис Эллакотт, высказав оптимистическую надежду услышать от Фэнкорта какие-нибудь меткие фразы, подходящие для сочинения по Уэбстеру, вооружилась ручкой и блокнотом. – В определенном смысле… – начал телеведущий, но Фэнкорт его не слушал. – Мы любим не конкретного человека, мы любим свое представление об этом человеке. Очень мало кто это понимает и способен принять. Людьми движет слепая вера в свои созидательные способности. По большому счету любовь – это всегда любовь к себе. Мистер Эллакотт, у которого очки сползли на кончик носа, тихонько похрапывал, откинув голову на спинку кресла, ближайшего к собаке и камину. Трое братьев Робин незаметно ускользнули из дому. В субботний вечер приятели ждали их в «Бэй-Хорс», на площади. Джон приехал из университета специально на похороны, но не собирался ради жениха сестры отказывать себе в пинте-другой «Блэк-шип». Сейчас он сидел вместе с братьями за бугристым латунным столиком у открытого огня. Робин подозревала, что Мэтью охотно составил бы им компанию, но опасался нарушить приличия. Теперь он вынужден был смотреть литературную передачу, которую не потерпел бы в своем доме. Просто взял бы да переключил без согласия Робин, считая само собой разумеющимся, что ей не могут быть интересны сентенции этого желчного типа. А Робин сейчас размышляла о том, как трудно испытывать симпатию к Майклу Фэнкорту. Изгиб его губ и бровей выдавал неистребимое высокомерие. Известный телеведущий слегка нервничал. – А каков сюжет вашего нового… – Одна из сюжетных линий такова. Главный герой понимает, что просто-напросто придумал свою жену, но, вместо того чтобы бичевать себя за глупость, стремится покарать женщину из плоти и крови, которая, как ему мнится, оставила его в дураках. Он жаждет мести, и вокруг этого строится повествование. – Так-так, – вполголоса сказала мать Робин и взялась за ручку. – Многие из нас… возможно, даже большинство, – вступил ведущий, – считают любовь очищающим идеалом, источником бескорыстных… – Ложь во имя самооправдания, – перебил Фэнкорт. – Мы – млекопитающие, которым необходимо совокупление, необходимо стадо себе подобных. Защитный анклав семьи нужен нам лишь для выживания и размножения. Так называемого любимого человека мы выбираем по самым незамысловатым причинам: мой герой, например, отдает предпочтение женщине с грушевидной фигурой, что, по-моему, говорит само за себя. Любимый человек смеется или пахнет как наш отец или мать, у которых мы в детстве находили защиту, а все остальное экстраполировано, все остальное выдумано… – Дружба… – Ведущий заметно сник. – Будь у меня возможность заставить себя совокупляться с кем-нибудь из моих друзей мужского пола, я бы вел более счастливую, более творческую жизнь, – заявил Фэнкорт. – К сожалению, я устроен так, что мои желания устремлены на женскую форму, хотя и бесплодно. Вот я и внушаю себе, что одна женщина увлекает меня больше, чем другая, больше отвечает моим потребностям и желаниям. То есть я – существо многогранное, высокоразвитое, одаренное воображением – вынужден как-то оправдывать свой выбор, который базируется на самых низменных основаниях. Но эту истину мы похоронили под тысячелетним слоем собачьей чуши. Как воспримет это интервью жена Фэнкорта, спрашивала себя Робин (ей помнилось, что он женат). Миссис Эллакотт что-то строчила в блокноте. – Он ни слова не сказал о мести, – пробормотала Робин. Мать показала ей блокнот. Там было написано: «Вот сволочуга». Робин прыснула. Мэтью склонился над сегодняшним номером «Дейли экспресс», который Джонатан оставил на стуле. Перелистнув первые три страницы, где в тексте, рядом с именем Куайна, мелькало имя Страйка, он переключился на статью о том, как крупнейшая сеть кафе наложила запрет на рождественские песни Клиффа Ричарда. – Критики порицают вас, – отважился ведущий, – за изображение женщин, в особенности… – Я так и слышу, как эти критики во время нашей беседы устраивают тараканьи бега за бумагой и ручками. – Фэнкорт скривил губу в слабом подобии улыбки. – Меня меньше всего интересует, что говорят обо мне и моем творчестве критики. Мэтью перевернул газетную страницу. Робин боковым зрением увидела фотографию завалившегося набок бензовоза, лежащей вверх колесами «хонды-сивик» и разбитого «мерседеса». – Мы вчера чуть не попали в эту аварию! – Что? – не понял Мэтью. Робин брякнула не подумав. У нее отсох язык. – Это случилось на трассе эм-четыре, – сказал Мэтью, потешаясь, что она уже не помнит себя и путает шоссе с городской улицей. – Ой… ах да. – Робин притворилась, что хочет рассмотреть картинку повнимательней. Но Мэтью нахмурился: он что-то заподозрил. – Ты вчера чуть не попала в эту аварию? Он говорил шепотом, чтобы не мешать миссис Эллакотт, которая вникала в интервью Майкла Фэнкорта. Промедление было подобно смерти. Выбирай. – Да. Просто не хотела тебя тревожить. Он непонимающе уставился на нее. По другую руку от Робин ее мать строчила свои заметки. – Вот в эту? – Он ткнул пальцем в газетный снимок, и она кивнула. – Как ты оказалась на эм-четыре? – Мне пришлось везти Корморана к свидетелю для взятия показаний. – Я все же хотел бы остановиться на женщинах, – говорил телеведущий, – о ваших взглядах на женщин… – И где происходило это, с позволения сказать, взятие показаний? – В Девоне, – ответила Робин. – В Девоне? – Он опять сильно повредил ногу. Ему самому было бы туда не добраться. – Ты возила его в Девон? – Да, Мэтт, я возила его в… – Так вот почему ты отказалась приехать вчера? Потому что возила… – Да нет же, Мэтт! Отшвырнув газету, он встал и решительно вышел из комнаты.