– Доброе утро! – приветствовал ее утопавший в твидовом пиджаке интеллигентный старичок, выходя из-за матовой стеклянной двери. Робин обдало ядреным запахом пота. Она заранее продумала ход беседы и первым делом спросила, есть ли в продаже книги Оуэна Куайна. – Так-так-так! – понимающе протянул старичок. – Я даже не спрашиваю, откуда столь внезапный интерес! Ведя Робин в недра магазина, букинист с немалым апломбом, присущим тем, кто оторван от жизни и обитает в своем замкнутом мирке, читал ей лекцию о стиле Куайна и угасании способностей к занимательному построению сюжета. У старичка не возникло и тени сомнения, что интерес Робин продиктован только скандальным убийством. На самом деле так оно и было, но Робин это не понравилось. – У вас есть «Братья Бальзак»? – спросила она. – Стало быть, вы не из тех, кто рассчитывает купить «Бомбикс Мори», и то хлеб, – отметил продавец, трясущимися руками переставляя лестницу. – Тут приходили три молодых журналиста – и все спрашивали одно и то же. – А почему это к вам зачастили журналисты? – с невинным видом спросила Робин, когда он полез под потолок, сверкая горчично-желтыми носками над стоптанными полуботинками. – Незадолго до смерти мистер Куайн заглянул ко мне в магазин, – ответил старик, вглядываясь в книжные корешки метрах в двух над Робин. – «Братья Бальзак», «Братья Бальзак»… где-то здесь… вот незадача, ведь был же экземпляр… – Неужели он просто так взял и зашел к вам в магазин? – спросила Робин. – Представьте, да. Я сразу его узнал. Когда-то я был большим поклонником Джо Норта, а они на Хэйском фестивале проводили совместную встречу с читателями. Он уже спускался; ноги едва попадали на ступеньки, и Робин испугалась, как бы он не грохнулся с лестницы. – Сейчас проверю по компьютеру, – отдуваясь, сказал он. – Я уверен, что «Братья Бальзак» есть в наличии. Идя за ним, Робин спрашивала себя, насколько можно верить рассказу о визите Куайна, если в последний раз старичок видел писателя в середине восьмидесятых. – Думаю, обознаться вы не могли, – сказала она. – Я видела его на фотографиях. Очень броская внешность: этот тирольский плащ… – И ко всему прочему, глаза разного цвета, – добавил букинист, уставившись на монитор древнего «макинтоша», купленного лет двадцать назад: бежевого, громоздкого, с крупными клавишами-кубиками, похожими на сливочные ириски. – Вблизи это очень заметно. Один глаз карий, другой голубой. По-моему, на полицейского произвела большое впечатление моя памятливость вкупе с наблюдательностью. Во время войны я служил в разведке. – С гордой улыбкой он повернулся к Робин. – Я прав: у нас действительно есть один экземпляр… подержанный. Сюда. Он зашаркал к неопрятной корзине, полной книжек. – Для полицейских это очень важная информация, – говорила Робин, следуя за ним по пятам. – Еще бы, – самодовольно сказал он. – Время смерти. Да, я их заверил, что восьмого числа мистер Куайн был еще жив. – Но зачем он приходил, вы, наверное, не помните, – с легким хохотком сказала Робин. – А как интересно было бы узнать, что он читал. – Прекрасно помню, – мгновенно возразил букинист. – Ему нужны были три романа: «Свобода» Джонатана Франзена{31}, «Безымянное» Джошуа Ферриса{32} и… третий запамятовал… Собираюсь, говорит, в поездку, хочу почитать в дороге. Мы с ним обсудили нашествие электронных книг… он оказался более терпим, чем я, ко всякого рода читалкам… где-то здесь, – бормотал он, роясь в корзине. Из вежливости Робин пыталась ему помогать. – Восьмого, – повторила она. – Почему вы так уверены, что он заходил именно восьмого? А про себя подумала, что в этой плесневелой, сумрачной неподвижности один день бесследно растворяется в другом. – Потому что это был понедельник, – ответил букинист. – Приятный эпизод, беседа про Джозефа Норта – мистер Куайн сохранил о нем самые теплые воспоминания. Робин так и не поняла, по какой причине букинист считает, что тот памятный понедельник пришелся именно на восьмое число, но не успела она задать следующий вопрос, как старик с торжествующим криком вытащил со дна корзины потрепанную книжицу в бумажном переплете: – Вот она! Вот она! Я же говорил! – Лично я даты плохо запоминаю, – выдумала Робин, когда они шли к кассе. – Раз уж я тут, может, купить заодно и что-нибудь Джозефа Норта? – У него вышла единственная книга: «К вершинам». Да, это одно из моих любимых произведений, у нас точно есть… И он вновь пошел за стремянкой. – Я и дни недели путаю, – отважилась на новый обман Робин, повторно созерцая горчичные носки. – Многие этим грешат, – заносчиво изрек букинист, – но я – приверженец восстановительной дедукции, ха-ха. Почему я уверен, что это был понедельник? Да потому, что по понедельникам я всегда покупаю молоко; вот и в тот раз я купил молока и после увидел в магазине мистера Куайна. – Он шарил на полке; Робин выжидала. – Я растолковал полицейским, что установил дату понедельника, ориентируясь по конкретным событиям: в тот вечер – как почти каждый понедельник – я был в гостях у своего друга Чарльза и хорошо помню, что рассказывал ему про визит Оуэна Куайна к нам в магазин, а еще обсуждал с ним отступничество пятерых англиканских епископов, которые как раз в тот день перешли в католичество. Чарльз – проповедник Англиканской церкви, хоть и без духовного сана. Он очень близко к сердцу принял эту измену. – Понимаю, – кивнула Робин и тут же сделала узелок на память: проверить дату этого события. Между тем старик нашел книгу Норта и медленно спускался по стремянке. – И вот еще что, – в порыве энтузиазма продолжил он. – Чарльз показал мне удивительные фотографии карстовой воронки, образовавшейся накануне ночью в Шмалькальдене – это в Германии, я как раз служил в тех краях во время войны. Да… в тот вечер, как сейчас помню, Чарльз перебил мой рассказ о приходе Куайна… писатели интересуют его крайне мало… «Ты ведь, – говорит, – бывал в Шмалькальдене?» – Высохшие, узловатые пальцы забегали по клавишам кассового аппарата. – И рассказал, что там ни с того ни с сего появился огромный кратер… на следующий день все газеты поместили необыкновенные фотографии… Поразительная штука память, – назидательно закончил он, вручая Робин коричневый бумажный пакет с двумя книгами и принимая у нее банкноту в десять фунтов. – Как же, как же, помню эту воронку, – не растерялась Робин. Пока букинист сосредоточенно отсчитывал сдачу, она достала из кармана телефон и быстро нажала несколько кнопок. – Да вот же она… Шмалькальден… уму непостижимо: откуда ни возьмись появилась такая воронка. Только новость эта, – Робин подняла взгляд на старика, – не от восьмого ноября, а от первого. Он заморгал. – Не спорьте, это было восьмого, – заявил он с глубокой неприязнью, понимая, что его загнали в угол. – Можете убедиться. – Робин повернула к нему маленький дисплей; старик сдвинул очки на лоб и вгляделся в изображение. – Вы точно помните, что обсуждали визит Куайна и эту воронку в одном и том же разговоре? – Здесь какая-то ошибка, – пробормотал он, адресуя свой упрек не то Робин, не то собственной персоне, не то сайту газеты «Гардиан», и оттолкнул от себя телефон. – Значит, вы не помни… – У вас все? – От раздражения он повысил голос. – Тогда всех благ, всех благ. И Робин, видя упрямство обиженного старого эгоиста, вышла из магазина под звон колокольчика. 36 Я б очень хотел, мистер Скэндл, обсудить с вами то, что он здесь говорил. Его речи – сплошные загадки! Страйку с самого начала казалось, что «Симпсонс-на-Стрэнде» – странный выбор, но Джерри Уолдегрейв назначил встречу именно там, и любопытство Страйка возрастало по мере приближения к внушительному каменному фасаду с вращающимися деревянными дверями, медными табличками и висячим фонарем. Вход обрамляла изразцовая кайма с рисунком из шахматных фигур. Хотя это было старинное лондонское заведение, Страйк здесь еще не бывал. Он предполагал, что сюда влечет состоятельных бизнесменов и заезжих гурманов. Однако, войдя в вестибюль, Страйк почувствовал себя как рыба в воде. «Симпсонс», элитный шахматный клуб восемнадцатого века, заговорил с ним на полузабытом языке сословной иерархии, упорядоченности и приличий. В вестибюле царили темные, неброские клубные цвета, какие выбирают мужчины без оглядки на женщин, высились толстые мраморные колонны, солидные кожаные кресла ждали бражников-денди, а за двустворчатой дверью, путь к которой лежал мимо гардероба, виднелся обшитый темным деревом ресторанный зал. Эта обстановка чем-то напомнила Страйку сержантские клубы, куда он частенько заглядывал во время службы. Не хватало только полкового знамени и портрета королевы. Массивные стулья с деревянными спинками, белоснежные скатерти, серебряные блюда с гигантскими окороками… Заняв столик для двоих у стены, Страйк невольно подумал, как отнеслась бы Робин к такому кичливому оплоту традиций: с усмешкой или с раздражением. Прождав минут десять, он наконец увидел Уолдегрейва, который подслеповато оглядывал зал. Страйк поднял руку, и Уолдегрейв неверной походкой направился к нему. – Приветствую, приветствую. Рад видеть. Его светло-каштановые волосы были всклокочены более обычного, а на лацкане мятого пиджака белела клякса зубной пасты. Через небольшой столик до Страйка долетал легкий алкогольный выхлоп. – Спасибо, что вы согласились на эту встречу, – сказал Страйк. – Совершенно не за что. Хочу быть полезным. Надеюсь, у вас нет возражений против этого места. Я потому его выбрал, – говорил Уолдегрейв, – что тут мы не рискуем столкнуться ни с кем из моих знакомых. Много лет назад меня впервые привел сюда отец. По-моему, с той поры здесь ничего не изменилось. Круглыми глазами за стеклами очков в роговой оправе Уолдегрейв оглядел обильную лепнину над темными деревянными панелями. Ее неровный охристый цвет будто вобрал в себя многолетний табачный дым. – Коллеги, наверное, вас и в рабочее время допекают? – спросил Страйк. – К ним никаких претензий, – ответил Джерри Уолдегрейв, поправляя очки и жестом подзывая официанта, – но атмосфера сейчас буквально отравлена. Бокал красного, пожалуйста, – обратился он к подошедшему молодому официанту. – Любого, какое есть. Но официант, на чьей куртке был вышит маленький шахматный конь, его не порадовал. – Я направлю к вам сомелье, сэр, – сказал он и отошел. – Видели часы над дверью? – спросил Уолдегрейв и опять поправил сползающие очки. – Говорят, они остановились в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом, когда сюда вошла первая женщина. Излюбленная шутка завсегдатаев. А на обложке меню написано «Карта блюд». Слово «меню» здесь не употребляют – в пику французам. Мой отец был от этого в восторге. Я тогда как раз поступил в Оксфорд, и отец хотел отметить это именно здесь. Он признавал только британскую кухню. В речи Уолдегрейва сквозила нервозность. Впрочем, в присутствии Страйка люди редко сохраняли спокойствие. Сейчас был неподходящий момент, чтобы допытываться, помогал ли Уолдегрейв Куайну придумать сценарий убийства. – А что вы изучали в Оксфорде? – Английскую филологию, – вздохнул Уолдегрейв. – Отец кое-как смирился; он хотел, чтобы я пошел в медицину. Пальцы Уолдегрейва забегали по скатерти в режиме арпеджио. – В издательстве напряженная обстановка? – спросил Страйк. – Не то слово. – Уолдегрейв огляделся в поисках сомелье. – Когда стало известно, как погиб Куайн, люди буквально с ума посходили. Как идиоты бешено стирают свои электронные сообщения, делают вид, что не имеют представления об этой книге, не знают, чем она заканчивается. Никто уже не смеется. – А до этого смеялись? – спросил Страйк. – Пожалуй… да, смеялись, пока считали, что Оуэн просто ушел в бега. Людей хлебом не корми – дай поиздеваться над влиятельными лицами. А этих двоих, Фэнкорта и Чарда, вообще недолюбливают. Подошедший сомелье вручил Уолдегрейву карту вин. – Закажу сразу бутылку, хорошо? – сказал Уолдегрейв, изучая ассортимент спиртного. – Я правильно понимаю: это с вас? – Угу, – с легким содроганием ответил Страйк. Джерри заказал бутылку «Шато Лезонгар», стоившую, как и опасался Страйк, пятьдесят фунтов; между тем в винной карте значились напитки и по две сотни.